— На окраину. Семейный визит.

— Значит, это будет мистер Джордж Леппингтон. Дядя? Дэвид кивнул.

— Не знаю, чем вы тут питаетесь в ваших краях, но ему это на пользу. Ему, наверное, далеко за восемьдесят, а выглядит он гораздо здоровее меня. Давай я подвину вазу.

Он передвинул вазу с середины к краю стола, чтобы Электре было удобнее поставить поднос.

— Ты знаешь Джорджа? — спросил он.

— Скорее, знаю о нем. Вижу его иногда в городе. А теперь, Дэвид, садись и развлекай меня, я только что прилежно обошла весь Уитби в поисках нового платья, но не смогла найти ничегошеньки, что бы мне подошло. О, проклята девчонка. Белые цветы.

— Извини?

Электра приподняла вазу, в которой стояла пара белых гвоздик.

— Сколько раз я ей говорила, никаких белых цветов. — Она бросила на Дэвида один из своих взглядов в упор. — Ты знаешь, что в Китае белый цветок — символ траура?

С улыбкой он покачал головой.

— Однако вестибюль не приобрел из-за них похоронный вид.

— Может, у горничной было предчувствие или вроде того, — вздохнула Электра. — Ладно. Давай я за тобой поухаживаю. Молока?

— Черный.

— Вот это мне по сердцу. Не стесняйся. Возьми печенье.

— Здесь всегда так тихо под вечер субботы?

— Всегда. Как в могиле, да? — Она взмахнула рукой, обводя покинутый вестибюль гостиницы с его островками столиков и стульев с красной обивкой. — Так что все здесь в нашем распоряжении. Чем займемся? Покачаемся на драпировках или пообкусываем головки с этих мертвенно-белых, гвоздик?

Глаза у нее озорно блеснули, отчего она стала выглядеть намного моложе. Дэвид не смог удержаться от смеха.

— Знаешь, что мне всегда хотелось сделать?

— Вперед, доктор, поразите меня.

— Использовать поднос как санки и спуститься на нем с лестницы.

— Давай, все в твоей власти. — Электра с улыбкой кивнула на серебряный поднос.

— Думаю, перед слаломом мне понадобится кое-что покрепче кофе.

Она рассмеялась, а потом спросила в привычной своей деловитой манере:

— Как тебе Леппингтон?

— Тихо.

— Как в могиле?

— Мне нравится.

— Больше, чем Ливерпуль?

— Ливерпуль бывает слегка суматошным, знаешь ли.

— В любое время предпочту большой город, — сказала она, размешивая сахар. — Мне нравится анонимность толпы. Здесь постоянно чувствуешь себя как в свете софитов.

— Так ты не поклонница городка?

— Я его ненавижу! — с чувством отозвалась она. — И эту гостиницу ненавижу. Огромная распроклятая развалина.

Дэвид потянулся за печеньем — он не был голоден после обильной еды, которую его заставил съесть Джордж, — просто он не был уверен, как реагировать на внезапную вспышку Электры.

— На первый взгляд не самое плохое место для жизни — и гостиница, и городок.

Электра теребила прядь иссиня-черных волос, взгляд у нее был задумчивый. От чашки кофе поднимался пар.

— Гостиница — это то место, куда приходят умирать.

Он поднял брови.

Электра улыбнулась. Дэвиду показалось, что за этой улыбкой скрывалось что-то большее, чем увлечение смертью.

— Звучит как нездоровое любопытство, так?

— Слегка мелодраматично. — Он улыбнулся, пытаясь приподнять настроение.

— Однако верно. За эти годы здесь умерли слишком многие. — Она отхлебнула из чашки. — Я здесь выросла. Ребенком я вела список людей, кто приехал сюда только для того, чтобы покинуть гостиницу вперед ногами. В некоторых случаях это были самоубийства. Когда мне было восемь лет, в соседней с моей комнате девушка умерла от удушья. Ее парня посадили за убийство, но он утверждал, что невиновен.

— Все они так утверждают.

— Моя тетя взобралась на подоконник на верхнем этаже и бросилась вниз на задний двор. Умерла от перелома шеи.

Дэвид решил дать ей выговориться. Совершенно ясно, что ей необходимо было излить душу.

0-хо, Дэвид, снова разыгрываем Христа, так? Впитываем боль ближнего? Нет, принялся убеждать себя он. Быть может, у Электры нет близких друзей или родственников, с кем она могла бы поговорить; это же форма катарсиса — так почему бы не позволить ей выпустить пар?

— Моя мать умерла в подвале гостиницы, — продолжала Электра; теперь она говорила быстрее.

— Несчастный случай?

— Сердечный приступ, так сказал коронер.

— Ты этому веришь?

— Нет. Я думаю, она умерла от страха. Знаешь почему?

Останови ее, потребовал внутренний голос, а голос Электры тем временем охрип от волнения. Чего ты боишься, Дэвид, спросил он себя. Что она разрыдается и тебе придется ее успокаивать?

— Люди действительно иногда умирают внезапно, — мягко произнес он. — Иногда даже врачи не знают, почему это случилось.

— Я знаю, — отозвалась она, сдерживая чувства в голосе. — Помнится, я видела свидетельство о смерти моего прапрадеда, который внезапно умер, когда стоял вон в тех дверях. В графе «причина смерти» доктор написал: «погиб от руки Божьей». Так ведь они описывали смерть от неизвестных причин?

Дэвид кивнул, втайне желая, чтобы кто-нибудь вошел в вестибюль или чтобы зазвонил вдруг телефон. Что угодно, что помогло вырвать ее из этого настроения.

— "Умер от руки Божьей", — бесцветно повторила она. — Вот что... Колоритное выражение. — Она сделала глубокий вдох и, казалось, взяла себя в руки. — Видите ли, доктор, моя мать слышала звуки, доносящиеся из подвала.

— Звуки?

— Да, стук. Будто кто-то шумно требовал, чтобы его выпустили. Шум преследовал ее неделями.

— А кто-нибудь еще его тогда слышал?

— Нет. Во всяком случае, они делали вид, что не слышат. Ну... этот шум смертельно пугал ее. Она боялась спускаться в подвал. Но должна была. Она управляла этим чудовищем на пару с моим отцом. Ей не хотелось, чтобы ее считали глупой невротичной курицей. Так что она продолжала спускаться в подвал. И продолжала слышать шум: глухие удары, стук, будто кто-то бьется о дверь.

Дэвид кивнул, сообразив, что, сам того не желая, соскальзывает в роль врача в приемном покое.

— Потом, за неделю до смерти, — продолжала Электра, — она вдруг прониклась убеждением, что умрет. Нет, у нее не было ни тупой, ни острой боли, она не задыхалась — никаких признаков плохого самочувствия. Просто внезапно она поняла так же ясно, как понимала, что за днем приходит ночь, что она умрет.

— И она связывала это с шумом в подвале?

— Да. Для нее этот шум был самой смертью. Смертью во плоти. Будто сама Старуха шла за ней. Самая что ни на есть невротическая фантазия, что скажете, доктор?

— Она ни с кем своими страхами не делилась?

— Только со своим дневником. Он сейчас у меня, в моем сундуке с сокровищами наверху. Она была поэтической натурой, моя матушка. — Электра пососала чайную ложечку, прежде чем положить ее на серебряный поднос. — Но несколько дней спустя ее нашли мертвой в подвале. И никаких следов на теле. И в руках она держала щетку, причем так, будто размахивала ею как дубинкой. Мертвая, в маленькой лужице остывшей мочи. Что ни говори, жалкий конец, да?

— Знаешь, — мягко проговорил Дэвид, — больше всего это похоже на не пережитое до конца горе. Мне очень жаль, если тебе покажется, что я говорю как врач, но я думаю, что ты слишком долго держала это все в себе.

Электра пожала плечами.

— Я никогда не плакала по ней, это верно. Но я не из тех, кто плачет. — Она внезапно улыбнулась. — А теперь допивай кофе. Он стынет.

Дэвид подумал, что самое время сменить тему разговора, но, прежде чем он успел открыть рот, она резко подняла на него глаза и вполне прозаично произнесла:

— Этот шум в подвале, — в ее глазах внезапно заклубился ужас, — стук, что тревожил мою мать. Я тоже начала его слышать.

Суббота, три тридцать пополудни. Перед ними тянулась дорога через горы. Над ними бежали облака, будто темные фантомы, выступившие в поход из самого ада. Джек Блэк неторопливо вел фургон. Тихо-спокойно. Ничем не привлекая внимания.