— С-и-м-о-н — М-о-м-с-с-е-н-у — П-р-а-т-т — в - ш-е-с-т-о-м — з-а — п-е-р-е-б-о-р-к-о-й — с - п-о-с-л-е-д-н-и-м — б-а-л-л-о-н-о-м — М-о-м-с-с-е-н — о-т-з-о-в-и-с-ь — М-о-м-с-с-е-н…

Последний тяжелый удар. Труба долго вибрировала. Пауза. Потом несколько непонятных ударов и быстрая дробь:

— С-л-а-б-о — д-о-х-о-д-и-т — с-л-а-б-о — д-о-х-о-д-и-т…

Тишина.

— П-р-а-т-т — о-т-з-о-в-и-с-ь — П-р-а-т-т — п-р-и-е-м…

Труба дрогнула. Словно совсем издалека доходили отрывистые удары.

Три точки, три тире, три точки — SOS. Каждый следующий удар был слабее. Еще два тире, еще одно. И протяжный замирающий звук, словно кто-то скреб или царапал трубу. Это можно было услышать лишь в такой абсолютной тишине.

Пиркс оттолкнулся и головой вперед полетел вдоль трубы — сворачивал вслед за ней, поднимался, опускался, рассекая головой воздух. Открытая шахта. Наклонный спуск. Сужающиеся коридоры. Одни, вторые, третьи ворота грузовых отсеков. Стало темнее. Боясь потерять трубу, он скользил по ней пальцами — черная затвердевшая грязь обдирала ладони. Палубы остались позади, он находился в помещении без полов и потолков, отделяющем внешнюю оболочку от трюмов; между поперечными балками темнели распухшие тела резервных баков, сверху кое-где пробивались пыльные полосы света. Он посмотрел вверх и увидел в черной шахте две цепочки ламп, свет которых казался рыжим от пыли, тянувшейся за Пирксом длинным облаком как дым невидимого пожара. Воздух тут был затхлый, душный, пахло нагретым железом. Пиркс парил среди еле заметных металлических конструкций, а труба протяжно звенела:

— П-р-а-т-т — о-т-з-о-в-и-с-ь — П-р-а-т-т…

Трубопровод разветвлялся. Пиркс зажал руками оба отростка, чтобы определить, откуда идет звук, но так и не разобрал. Наугад свернул влево. Какой-то люк. Сужающийся, черный как уголь туннель. В конце — круг света. Пиркс выскочил из туннеля и оказался в тамбуре реакторной.

— Э-т-о — В-а-й-н — П-р-а-т-т — н-е — о-т-в-е-ч-а-е-т…  — звенел труба, когда он открывал первые двери. В лицо ударил горячий воздух. Пиркс поднялся на помост. Выли компрессоры. Теплый ветер растрепал ему волосы. Он видел сбоку бетонную стену реактора; светились циферблаты, красными каплями дрожали огоньки сигналов.

— С-и-м-о-н — В-а-й-н-у — с-л-ы-ш-у — М-о-м-с-с-е-н-а — п-о-д-о — м-н-о-й,  — грохотала труба рядом с ним. Она выходила из стены и дугой спускалась вниз до соединения с главным трубопроводом.

Перед развилкой, раскорячившись, стоял Терминус и делал молниеносные движения, будто боролся с невидимым противником. Полными горстями он швырял цементное тесто, расплющивал хлопками, придавал форму и переходил к следующему отрезку — тогда наступала пауза. Пиркс вслушался в ритм его работы. Ходящие шатунами руки выстукивали:

— М-о-м-с-с-е-н — б-р-о-с-ь — ш-л-а-н-г — П-р-а-т-т — т-е-р-я-е-т — к-и-с-л-о-р-о-д…

Терминус застыл с поднятыми руками, повиснув в воздухе напротив собственной, почти человеческой тени. Его квадратная голова наклонялась то вправо, то влево: он проверял следующее соединение. Наклонился. Сложив ладони совком, набрал цемент. Замахнулся. Руки вошли в ритм — труба задрожала от ударов:

— Н-е — о-т-в-е-ч-а-е-т — н-е — о-т-в-е-ч-а-е-т…

Пиркс перевесил ноги через перила и плавно спустился вниз.

— Терминус! — крикнул он, еще не коснувшись пола.

— Слушаю, — тотчас ответил автомат. Его левый глаз повернулся к человеку, правый продолжал ходить в орбите, следя за руками, которые облепляли трубу цементом, выбивая:

— П-р-а-т-т — о-т-з-о-в-и-с-ь — П-р-а-т-т — п-р-и-е-м…

— Терминус! Что ты стучишь?! — крикнул Пиркс.

— Утечка. Четыре десятых рентгена в час. Заделываю места утечек, — глухим басом ответил автомат, а его руки одновременно отбивали:

— Э-т-о — В-а-й-н — М-о-м-с-с-е-н — о-т-з-о-в-и-с-ь — М-о-м-с-с-е-н…

— Терминус! — снова крикнул Пиркс, глядя то на металлическое лицо со скошенным на него левым глазом, то на мелькающие металлические ладони.

— Слушаю, — так же монотонно повторил автомат.

— Что ты… передаешь морзянкой?

— Заделываю утечки, — ответил низкий голос.

— С-и-м-о-н — В-а-й-н-у — и - П-о-т-т-е-р-у — П-р-а-т-т-а — н-о-л-ь — М-о-м-с-с-е-н — н-е — о-т-в-е-ч-а-е-т…  — гремело железо под его мелькающими руками. Тяжелое цементное тесто расплющивалось, стекало, руки подхватывали его, пришлепывали, прижимали к закругленной поверхности. На какой-то момент поднятые вверх руки застыли, потом автомат наклонился, набрал новую порцию цемента; посыпалась лавина стремительных ударов:

— М-о-м-с-с-е-н — М-о-м-с-с-е-н — М-о-м-с-с-е-н — о-т-з-о-в-и-с-ь — М-о-м-с-с-е-н — М-о-м-с-с-е-н — М-о-м-с-с-е-н — М-о-м-с-с-е-н…

Ритм бешено ускорялся, трубопровод дрожал и стонал под градом ударов, это походило на бесконечный крик.

— Терминус! Перестань! — Пиркс бросился вперед и схватил автомат за покрытые маслом локти — они выскользнули у него из рук. Терминус замер, напрягшись. Было слышно только протяжное чавканье помп за бетонной стеной.

Корпус автомата лоснился, залитый маслом, — оно стекало по его столбообразным ногам. Пиркс отступил.

— Терминус… — проговорил он тихо, — что ты… — И осекся.

Металлические ладони с громким лязгом сомкнулись. Они потерлись друг о друга, сдирая остатки присохшего цемента, которые не упали вниз — затанцевали в воздухе, расплываясь, как круги дыма.

— Что ты… делал? — спросил Пиркс.

— Заделываю утечки. Четыре десятых рентгена в час. Можно продолжать?

— Ты выстукивал морзянкой. Что ты передавал?

— Морзянкой, — монотонно повторил автомат и добавил: — Не понимаю. Можно заделывать дальше?

— Можно, — буркнул Пиркс, глядя на огромные, медленно распрямляющиеся руки. — Да, можно…

Пиркс ждал. Терминус отвернулся от него. Он набрал левой рукой цемент и молниеносным движением бросил на стену. Укрепил, расплющил, разгладил — три удара. Теперь правая рука поспешила к левой, и труба забубнила:

— П-р-а-т-т — л-е-ж-и-т — в - ш-е-с-т-о-м…

— М-о-м-с-с-е-н…

— О-т-з-о-в-и-с-ь — М-о-м-с-с-е-н…,

— Где Пратт?! — дико крикнул Пиркс.

Терминус, железные руки которого мелькали в свете ламп, как блестящие полосы, тотчас ответил:

— Не знаю.

Одновременно он выстучал с такой скоростью, что Пиркс едва успел разобрать:

— П-р-а-т-т — н-е-о-т-в-е-ч-а-е-т…

И тут случилось что-то странное. На серию, отбиваемую правой рукой, наложилась другая, гораздо более слабая, — ее выстукивали пальцы левой. Сигналы перемешались, и несколько секунд трубопровод дрожал от грома двойных ударов, из которых вынырнула замирающая серия:

— М-р-з-н-у-т-р-у-к-и — н-е-м-г-у — у-ж…

— Терминус… — одними губами прошептал Пиркс, отступая к металлическим ступеням. Автомат не слышал. Его туловище, лоснящееся от масла, подрагивало в такт движениям рук. Даже не слушая, по одним отблескам маслянистого металла Пиркс мог прочесть:

— М-о-м-с-с-е-н — о-т-з-о-в-и-с-ь…

Пиркс лежал на спине. Тьма в его глазах роилась блестками.

Пратт шел в глубь корабля. Так? У него кончился кислород. Те двое не могли ничем помочь. А Момссен? Почему он не отвечал? Может, был уже мертв? Нет, Симон его слышал. Он был где-то близко, за стеной. За стеной? Значит, в помещении Момссена был воздух. Иначе Симон ничего бы не слышал. Что он слышал? Шаги? Почему они его вызывали? Почему он не отвечал?

Разбитые на точки и тире голоса агонии. Терминус. Как это случилось? Его нашли под грудой обломков на дне камеры. Наверное, в том месте, где трубопровод выходил наружу. Заваленный обломками, он мог слышать людей. Почему, ведь тяжести не было? Что мешало ему двигаться? Пожалуй, холод. Автоматы не могут двигаться при очень низкой температуре. Масло застывает в суставах. Жидкость в гидравлике замерзает и разрывает маслопроводы. Действует только металлический мозг — только мозг. Он мог слышать и фиксировать слабеющие сигналы; они сохранились в электронных витках его памяти, словно это было вчера. А сам он ничего не знает? Как так может быть? Не знает, что сигналы накладывают отпечаток на ритм его работы? Может, он лжет? Нет, автоматы не лгут.