Свенсон учил отвечать вопросом на вопрос.

— А вы, Том, из Миннеаполиса?

Ей прекрасно было известно, что нет, но сам вопрос прозвучал вполне естественно.

— Нет. Я уроженец Фарго, что в Северной Дакоте. Впрочем, отсюда недалеко. Видели фильм «Фарго»?

— Еще бы, мой любимый, — улыбнулась она.

— И, посмотрев его, вы все же выбрали Миннеаполис? Фильм почти запретили в этих краях. Местные жители решили, что их выставили деревенщиной.

Лейси почувствовала, что история с переездом выходит неубедительной.

— Мне было шестнадцать, когда мать взяла меня в гости к своим друзьям, те жили в Миннеаполисе. Мне тогда безумно понравился город.

— Уж точно не по такой погоде приезжали.

— Мы были в августе.

— Так сильно нравится мошкара?

Он поддразнивал ее. Лейси прекрасно понимала это. Но когда приходится лгать, то вечно все идет наперекос. Затем он спросил, где она работает.

— Я недавно приехала. — Она подумала, что хоть что-то из ее слов оказалось правдой. — Только с жильем разобралась, вот теперь настала очередь работу искать.

— А какую работу?

— Ну, прежде я вела дела у одного врача, — и тут же спешно добавила: — На этот раз хочется попробовать что-нибудь новенькое.

— Хорошо вас понимаю. Мой брат — врач, его дела ведут целых три помощницы, и то с трудом справляются. А у какого врача работали?

— У педиатра.

«Слава богу, мама прожужжала мне все уши, так что вполне смогу сделать вид, будто соображаю в этом деле, — подумала Лейси, — но какого черта меня дернуло сказать, что вела его дела? Я ни в страховках, ни в медицинских картах совершенно не разбираюсь». Желая срочно сменить тему разговора, она сказала:

— Сегодня слышала вас в эфире. Мне понравилось интервью с режиссером новой постановки «Чикаго». До переезда я ходила смотреть его в Нью-Йорке. До сих пор под впечатлением.

— Кейт, моя двоюродная сестра, сейчас здесь. Они гастролируют с постановкой «Король и я».

Лейси заметила его испытующий взгляд. «Кажется, он думает, пригласить меня на спектакль или нет. Давай же, решайся, — умоляла она его про себя. — Сестра Кейт работала вместе с Эмили, именно она их познакомила».

— Завтра первый спектакль, — сказал он. — У меня есть два билета. Не составите мне компанию?

После гибели Изабель прошло три месяца, а Джимми Ланди по-прежнему ходил как потерянный. Словно ту часть его мозга, что отвечает за эмоции, взяли и аккуратно обкололи анестетиками. Все его силы и мысли были направлены на новый отель-казино, который Джимми строил в Атлантик-Сити. Расположенное между подобными ему комплексами — «Трамп-Кэстл» и «Харрас-Марина», — здание должно было затмить соседей величественными, освещенными белыми витринами, круглыми башенками и золоченой крышей.

До открытия оставалась всего неделя. Джимми Ланди стоял в фойе нового здания и наблюдал за последними приготовлениями. «Господи, я закончил! Я закончил этот проект!» — думал он. Ковры постелены, картины и драпировки развешаны, в бар завозили все новые и новые ящики с напитками.

Главное — превзойти всех, повергнуть в смятение, доказать свою уникальность. Уличный мальчишка, выросший в Вест-Сайде, чье школьное образование оборвалось в тринадцать лет, мальчишка, который драил посуду в ресторане клуба «Аист», теперь стал королем и был готов снова и снова бросать вызов своим соперникам.

Джимми ясно помнил былые дни, когда через распахнувшуюся дверь кухни он украдкой заглядывался на знаменитых завсегдатаев клуба. Тогда романтическим ореолом были окутаны и звезды, и неизвестные посетители. Эти люди ни за что не осмелились бы прийти в таком виде, что окружающие решили бы: они спали, не раздеваясь.

Каждый вечер вокруг них крутились журналисты, их ждали персональные столики. Уолтер Уинчелл. Джимми Ван Хорн. Дороти Килгаллен. Килгаллен!

Господи, как же они стелились перед нею. Ее колонку в «Джорнал Америкэн» читали все; каждый мужчина тайно мечтал о ней.

«Тогда я просто изучал их, — думал Джимми, стоя в фойе и наблюдая за рабочими, которые бродили вокруг. — Тогда, на кухне, я узнал все, что следует знать о бизнесе. Если не являлся шеф-повар, я мог занять его место. Джимми поднялся до разносчика, потом стал официантом и, наконец, метрдотелем». К тридцати годам Джимми Ланди созрел для открытия собственного дела.

Тогда он узнал, как следует вести себя в компании знаменитостей, как льстить им, не унижаясь, как приветствовать радушно, но при этом заставить ценить свое приветствие. Всякий, кто пытался обмануть его, лишался второго шанса. Навсегда.

Он удовлетворенно наблюдал, как прораб жестко отчитывает укладчика ковровой дорожки, который положил инструменты на дорогой стол из красного дерева. Сквозь широкие прозрачные двери было видно, как в казино устанавливали игорные столы. Джимми вошел в огромное помещение. По правую руку сверкали ряды игорных автоматов, которые, казалось, манили к себе. «Скоро, уже скоро — подумал он. — Еще неделька — и перед вами выстроятся ряды желающих, даст бог».

Кто-то тронул его за плечо.

— Шикарно выглядит, да, Джимми?

— Хорошая работа, молодец, Стив. Вовремя откроемся, все готово к сроку.

Стив Абботт засмеялся.

— Хорошая? Отличная работа, просто отличная. Но главная заслуга здесь твоя. Я только распоряжался, подгонял всех. Мне ведь тоже хотелось, чтобы закончили вовремя. Меньше всего на свете в день открытия мне хочется видеть здесь маляров. Так что все будет готово. — Он повернулся к Ланди. — Мы с Синтией возвращаемся в Нью-Йорк, тебя подбросить?

— Нет. Спасибо. Я еще здесь побуду. Когда в город приедешь, не мог бы ты позвонить одному человеку?

— Давай позвоню, кому?

— Помнишь этого парня, который росписью стен занимается?

— Гас Себастьяни?

— Он самый. Художник. Найди его как можно скорее и попроси зарисовать все изображения Эмили.

— Джимми, ты соображаешь, что говоришь? — Стив Абботт внимательно посмотрел собеседнику в глаза. — Ты ведь пожалеешь потом.

— Не пожалею. Так нужно. — Он резко отвернулся. — Иди давай, тебе пора.

Ланди постоял пару минут и пошел к лифту, нажал кнопку вызова.

Перед отъездом ему хотелось еще раз заглянуть в пиано-бар.

Укромный уголок, комната с круглыми окнами и видом на океан. Синего цвета стены были расписаны серебряными нотами — фрагментами популярных песен — на фоне плывущих облаков. Джимми лично подбирал мотивы. Любимые мотивы Эмили.

Она еще предложила назвать здание «У Эмили». Шутила, конечно. Джимми тут же поправил себя, слабо улыбнувшись: наполовину шутила.

А это и так ее собственность. На дверях будет ее имя, на стенах — ее музыка. Она останется здесь, как и хотела, — не в ресторане, где весь день приходится видеть ее портреты на стенах.

Нужно найти в себе силы.

В смятении он приблизился к окну. Вдали, прямо у горизонта, в неспокойной воде сверкала половинка луны.

Эмили.

Изабель.

Обеих больше нет. Отчего-то Изабель вспоминалась ему все чаше и чаще. Умирая, она поручила молоденькой девушке, агенту по недвижимости, передать ему дневник Эмили. Как же ее звали-то? Трейси? Нет. Лейси. Лейси Фаррелл. Джимми был рад дневнику, но где в нем подсказка? Вскоре после того, как дневник попал ему в руки, явилась полиция и попросила его копию, чтобы сверить с оригиналом.

Неохотно Джимми передал им бумаги. В тот же вечер, когда Лейси Фаррелл передала ему дневник, Джимми прочел все от начала до конца. Но ничего не смог понять. Что же Изабель высмотрела в дневнике и хотела, чтобы он тоже заметил? Перед чтением он изрядно выпил. Как же больно было снова видеть ее почерк, читать о том, что они пережили вместе. К тому же она писала, как сильно беспокоится о нем.

«Паппино», — подумал Джимми.

За всю жизнь она только один раз назвала меня «отец» — и то потому, что думала, будто я на нее зол.