Хотя декорации были совсем другими, Леонардо узнал сцену: он уже видел ее прежде. Красивый размалеванный мальчик будет смотреть в волшебную чернильную лужицу, налитую в его ладонь, видеть сверхъестественный мир и вопрошать ангелов, демонов, джиннов и святых — любого, кто подвернется под руку. Леонардо, конечно, считал все это глупым суеверием, хотя и помнил, что его юный ученик Тиста увидел в такой лужице огонь, который едва не поглотил Леонардо в спальне Джиневры.

Теперь Тиста мертв — он погиб, подобно Икару, влетающей машине Леонардо.

И Леонардо помнил, что Тиста видел собственную смерть, что вырвал руку у Деватдара и, отпрянув от него, закричал: «Я падаю, помогите!»

Деватдар взывал к близким ему духам, и если раньше, в доме Тосканелли во Флоренции, да Винчи не мог понять его арабских заклинаний, то сейчас он понимал все.

Уголь и ароматические травы пылали в жаровне рядом с мальчиком, и Леонардо ощутил, как его легкие расширяются, как обжигает грудь странный холодок; голова у него на миг закружилась и тут же стала ясной-ясной, как единственный лучик света, серебрившийся в щели между занавесями на западной стене. Он взглянул на Куана, который привел его сюда; но Куан отвел взгляд, словно не желал иметь с ним ничего общего.

Мальчик внимательно смотрел в свою ладонь, словно привык к этим поискам богов и святых, обитающих во всех чернильных лужицах, и наконец сказал:

— Я вижу калифа джиннов и его войско.

— Что это за войско? — спросил Деватдар.

— Это войско Аллаха.

— А калиф?

Мальчик пожал плечами:

— Это калиф Аллаха.

— Ответит ли калиф на вопрос? — спросил Кайит-бей.

Мальчик снова пожал плечами.

— Где Великий Турок собирает свою армию? В горах Тавр или западнее? Собирается ли он двинуться к югу, на Халаб? Замышляет ли взять Дамаск или даже Каир? Где я… где я могу встретить и уничтожить его армии?..

— Повелитель, — сказал Деватдар, — весьма непросто уговорить джинна ответить хотя бы на один вопрос. Зачем ты смущаешь этих детей огня, забрасывая их столькими вопросами?

Мальчик опустил руку, расплескав чернила, вытер ладонь о белое одеяние и сказал:

— Калиф ушел, все ушли.

— Он говорил с тобой? — спросил Деватдар.

— Он цитировал Коран, — сказал мальчик.

— И что же?

— «Когда земля сотрясется и растрескается, тогда спросишь ты, что это значит».

Кайит-бей мрачно усмехнулся: мальчик процитировал суру «Аль-Залзалах» — «Землетрясение».

Опыт провалился.

Деватдар извинился перед калифом и сам сдернул с окон занавеси, наполнив комнату бледным предзакатным светом. Мальчик, который явно чувствовал себя своим среди этих евнухов-эмиров, присел на подушке рядом с крупным, дородным стариком, который носил тюрбан, украшенный страусовыми перьями. У евнуха было широкое плоское лицо; гладя шею мальчика, он вперил любопытный взгляд в Леонардо.

Тот ощутил странное давление и, обернувшись, встретился глазами с евнухом. Евнух улыбнулся и кивнул, и в этот миг Леонардо постиг сущность всех, кто сидел в этой комнате, словно обрел дар заглянуть в каждое сердце. Эти люди не были ни женственны, ни худосочны. Мягкие лицом и телом, они тем не менее излучали силу и твердость. У них были живые ясные глаза; и все же Леонардо не мог отделаться от страха перед этими кастратами, которые говорили нежными высокими голосами. Старший походил на восточного патриарха; те, что помладше, могли бы послужить моделями для ангелов на картинах Сандро. Но если это и были ангелы, то ангелы смерти — в этом Леонардо был совершенно уверен; и именно среди этих людей Кайит-бей чувствовал себя лучше всего. Он пригласил Леонардо в свою святая святых, в круг своих близких, и сейчас, сидя в теплом свете позднего солнца и вдыхая острые головокружительные ароматы табака и благовонных трав, Леонардо воображал, что калиф кастрировал и его, как, несомненно, поступил он с мальчиком, который разговаривал с джинном.

— Итак, маэстро, — заговорил эмир, который поглаживал мальчика, — что ты скажешь нам о словах Миткаля?

Миткаль было имя мальчика.

Калиф, удобно восседавший рядом со старым евнухом, не сводил глаз с Леонардо, с явным нетерпением ожидая его ответа. Он тоже гладил мальчика.

— Я не знаю, — удивленно отозвался Леонардо. — Не мне бы следовало говорить…

— Тебе задали вопрос, — сказал калиф, — выскажи свое мнение.

— Я не знаю, что сказать. Человек, лучше меня знакомый с Кораном, мог бы истолковать слова мальчика. Должен признаться, что я вообще не верю в подобное колдовство.

— Ты имеешь в виду Коран? — спросил евнух.

— Простите меня, — осторожно сказал Леонардо. — Я сказал не подумав, но имел я в виду только магию.

— Но если бы тебе нужно было выбирать… — вставил Деватдар, который так и стоял в центре комнаты.

— Я рискнул бы предположить, что Великий Турок двинется на нас с запада — в зависимости, конечно, от сведений, которые он мог получить о твоих войсках, повелитель миров, — добавил Леонардо, обращаясь к калифу.

— С чего бы Турку поступить именно так? — спросил евнух.

— Оттого, что персы собирают силы в горах, разве нет? — Поскольку никто не ответил, Леонардо продолжал: — Зачем Турку принимать бой сразу с двумя армиями?

— Как ты можешь быть уверен, что он станет биться с двумя нашими армиями в горах? — спросил калиф.

— Если человек, которого ты пытал, сказал правду, то Айше держат именно в горах. А разве эта война не ведется ее именем?

При этих словах евнух засмеялся.

— Так значит, Мехмед использует Айше, чтобы приманить нас к своей армии?

— Он действительно прилагает все усилия, чтобы воевать в горах, — вставил другой эмир, безбородый, с виду лет тридцати — впрочем, все эти люди были безбороды.

— Да, Фарис, я понимаю, что он прошел огнем и мечом по всей стране, — сказал Деватдар. — Он прошел Арсенгу и Тоскар, сжигая каждый город на своем пути, рубя на куски каждого мужчину, женщину и ребенка. Персы не могут остановить его.

— Это все его сын Мустафа, — сказал старший евнух. Он сидел рядом с калифом, но даже не потрудился повернуть голову, чтобы взглянуть на него. — Это его следовало бы прозвать Красным Джинном, — прибавил он и похлопал калифа по плечу, словно ребенка. — Но совершенно ясно, что Турок сумеет устоять в горах, где несколько человек в нужном месте смогут заменить армию. Такое военное искусство подходит туркам либо персам, но не тебе, мой дорогой Кайит-бей. Хотя я твой близкий друг, а Великий Турок — твой враг, скажу тебе: враги порой знают нас не хуже, чем те, кто любит нас.

Он улыбнулся калифу, и в его улыбке сквозила мягкая насмешка.

Да Винчи вдруг осенило, что для Кайит-бея эти эмиры заменяют семью; они держались с ним уважительно, но то было лишь уважение одного брата к другому — не считая старшего эмира, которого калиф называл Хилалом. Хилал в этой странной семье исполнял роль родителя и обращался с калифом как со своим дитятей. Смущенный этой причудливой связью между калифом и евнухами, Леонардо уставился на ковер, который изображал рай: сады, иссеченные каналами, пруды, кишащие рыбой, кустарник, цветы, утки и множество птиц.

— Тебе так понравился этот ковер? — спросил Хилал. — Сядь, маэстро — вон там, рядом с Куаном.

Один из эмиров передал старику толстую книгу в сафьяновом переплете, и Хилал, листая страницы, продолжал:

— Наш повелитель был так добр, что показал нам твои труды, и мы весьма впечатлены ими, особенно твоим рецептом пороха. Твои пропорции угля, серы и селитры дают более мощный состав, чем наш. Но более всего, друг мой, блистаешь ты в своих пушках. Видел ты, как мы испытывали их?