Тхуту, в свою очередь, схватил кувшин и залпом выпил воду.

— Твой брат оставил царство в чудовищном состоянии.

— Поэтому его и отравили.

Тхуту ничего на это не сказал, что само по себе явилось подтверждением.

— Возможно, ты предполагал, божественный царь, что я был безразличен к твоим проблемам и даже двуличен?

Все еще ошеломленный, Сменхкара не ответил. Тхуту, задумавшись, ходил по царскому кабинету.

— В течение десяти лет, пока я был Главным распорядителем, я должен был улаживать все неприятности в царстве, подавлять восстания писарей то одного, то другого храма, восстания того или иного гарнизона, забастовки бальзамировщиков, пивоваров и моряков, контролировать налоги, взимаемые с увеселительных заведений, проверять подозрительные сделки между управлением охраны и некоторыми правителями провинций, не допускать предательства царских послов в иноземных странах, восстаний населения оазисов против сборщиков налогов, гражданской войны между жителями Эбре и крестьянами Нижнего Египта из-за использования шахт для производства кирпичей и много чего другого. А царь, божественный царь, как тебе известно, интересовался лишь доходами от сбора налогов.

Это была правда. Единственное царское дело, которым занимался его брат, была проверка доходов. Ахетатон стал городом, построенным на Луне.

Сменхкара был подавлен.

Две или три мухи, отравленные парами ромашки, бились в агонии, перевернувшись на спину.

— Военные, — продолжал Тхуту, — прекрасно видели, что божественный царь совершенно не интересуется армией, кроме тех моментов, которые касались добычи, от которой он получал свою часть, и военнопленных, если они были, становившихся рабами. Ему никогда не хватало средств, и он постоянно требовал повысить налоги. За это время номархи и крупные землевладельцы поняли, что царь не интересуется и внутренними делами царства. Вельможи осознали, что совершенно безнаказанно могут держать личную охрану для защиты от грабителей, которые бесчинствовали в провинциях. У них иногда даже было больше людей, чем в отрядах охраны. И, что было совершенно невыносимо, стражники, случалось, покидали казармы, чтобы идти служить личными охранниками, потому что тем платили больше. Всех купив, такие номархи становились царями в своих провинциях. Вот так Ай и смог настолько разбогатеть, что теперь способен противостоять самым сильным номархам.

Сменхкаре стало нехорошо от всего этого, он почти задыхался.

— Получается, что это ты был настоящим царем.

— Божественным царем, — уточнил Тхуту с саркастической ухмылкой. — Скорее я был царским рабом.

— И я ничего этого не видел, — снова сказал Сменхкара.

— Мой царь, мы все видели, как ты удостоился царской милости. Тебе было всего пятнадцать лет. Что может пятнадцатилетний мальчишка понимать в царских делах? Ты знал и видел то, что царь хотел тебе показать.

Да, он видел роскошь, знал, как достаются привилегии, ласки.

Царь посвящал целые часы беседам с верховным жрецом Панезием, после которых он писал гимны Атону.

— Божественный царь, я не хочу оскорблять твою братскую любовь, но все это время царство разрушалось. Министры и я, мы пытались предотвратить всеобщее восстание. Мы выбивались из сил, чтобы избежать скорого конца. Теперь ты понимаешь, что, как только твой брат, божественный царь, умер, мы ждали, что его преемник крепко возьмет в свои руки жезл и цеп.

— Их унаследовала Нефертити.

— Она так же мало интересовалась делами царства, как и ее супруг, — заметил Тхуту. — Поэтому все надежды мы возлагали на тебя.

Наступила тишина. Царь и советник дошли до деликатных моментов истории трона.

— Ты был уверен, что правление Нефертити будет коротким, — сказал Сменхкара.

Тхуту с упреком посмотрел на Сменхкару.

— Поэтому ты так спокойно отреагировал на свое изгнание и принял меня у себя, — закончил Сменхкара.

Тхуту задумался над ответом, потом сказал:

— Мой царь, древние культы являются гарантией единства царства, а значит, его силы. Даже если бы отец Нефертити Ай был ее советником, то есть фактически регентом, она только продолжала бы опустошать царство. Она действительно признавала единственный культ — культ Атона. Ай не осмелился бы противостоять ей. Это была властная женщина: она вполне могла изгнать его из своего окружения, как изгнала тебя из твоих собственных апартаментов в Царском доме.

Сменхкара был согласен с этим.

— Ты знал о том, что ее собираются отравить, — сказал он. — Но я тебя не упрекаю.

— Это было неизбежно. Для царства так было лучше.

— Я так и понял.

Сменхкара слукавил. Нет, он ничего не понял. Нефертити и его возлюбленного брата убили во имя высших интересов, чтобы сохранить могущество царства.

Царь был ничем, или почти ничем, так — пустым местом, марионеткой. Царство было важнее царя. И его слуги не колеблясь преждевременно лишили жизни монарха, потому что его смерть могла спасти единство и могущество Двух Земель.

Убийство было законным.

Жестокость и ужас этого открытия будто парализовали Сменхкару.

Он вспомнил признания Пентью и Майи, одних из лучших чиновников. Они пожертвовали всем, всем, даже своими личными привязанностями, ради спасения царства.

Как он мог быть таким наивным? Слова Тхуту звучали у него в ушах: «Что может пятнадцатилетний мальчишка понимать в царских делах?» Там, где он видел только хитрость или слабость, жрецы, Хоремхеб, Майя, Пентью и другие, действовали по расчету.

Но Эхнатон тоже был наивным: он действительно считал себя царем и выбрал себе личного бога, в ущерб жрецам и всему народу.

Тхуту смотрел на молодого царя, откинувшегося на спинку кресла: напряженная поза, стеклянные глаза. Взгляд Сменхкары сосредоточился на его внутреннем горизонте. В девятнадцать лет он вдруг почувствовал себя старым и одиноким.

Он думал о Меритатон: даже она подчинила свою жизнь высшим требованиям, когда решила забеременеть от Неферхеру, а не от супруга.

Сменхкара подумал об Аа-Седхеме. Чего стоила его любовь?

Слезы навернулись ему на глаза.

Тхуту посмотрел на него, и царь взял себя в руки.

Приезд Меритатон, Анхесенпаатон и Тутанхатона двумя неделями позже вырвал Сменхкару из меланхолического состояния, в котором он пребывал после разговора с Тхуту. Аа-Седхем был этим очень обеспокоен и установил суровый надзор за питанием царской персоны, а также отдал тайный приказ о том, чтобы Аутиб никогда не оказывался на пути, по которому перевозили и Переносили предназначенную для царской семьи пищу из царских кухонь. Но Сменхкара не чувствовал себя от этого лучше. Совершенно отчаявшись, Аа-Седхем приготовил для своего господина отвар собственного изобретения на основе можжевельника, дигиталиса, морских водорослей и раувольфии. Этот отвар он смешивал с вином.

Его вкус не был противным, поэтому Сменхкара охотно принимал лекарство. Но эффект от него длился всего лишь два или три часа. Так, в начале долгой церемонии приношения огня в храме Амона царь выглядел вполне спокойным и уверенным, но когда в конце он направился к своему трону, его походка была вялой и какой-то разболтанной.

Меритатон, заметив пассивность своего супруга, забеспокоилась.

— Что с ним? — спрашивала она у Аа-Седхема. — Он болен?

— Если он и болен, то мне кажется, что это болезнь души, а не тела. Она возникла сразу после его долгой беседы с советником, но он мне рассказал лишь немногое из этого разговора. Меня поразила одна фраза, только она была связной: «Я менее важен, чем моя статуя, и у меня столько же власти, сколько у нее». Не знаю, что такого ему сказал Тхуту, чтобы Сменхкара пришел к столь мрачным выводам.

— Может, это от жары?

В этом году сезон Сева был невыносимо знойным, особенно в Фивах.

— Я думал, что воздух Ахетатона ему был бы полезен, но, когда я предложил ему вернуться туда, он отказался.

К великому неудовольствию Неферхеру, Меритатон ужасно нервничала и решила сама расспросить своего супруга.