Задохнувшись, Лесли прижала изрезанные пальцы к губам.

Доктор Флетчер заговорил снова. Голос его звучал почти обвиняюще:

— Он не помнит, куда направлялся. Не помнит, почему ехал так быстро. Не помнит, почему Симон его преследовал. Напрочь забыл, как случилось, что автомобиль потерял управление. — Их глаза встретились. — И он не имеет ни малейшего понятия о том, как вы оказались в его машине.

Силы оставили Лесли; застонав, она оперлась рукой о стену.

— Он… Он не помнит?

— Нет! — Это прозвучало, как выстрел в упор. — И попрошу вас иметь это в виду, мисс Стиворт. Я не знаю, что тогда произошло. Но знаю, что мозг Даниэля счел за благо забыть о событиях того вечера, уничтожить, стереть их из памяти. Я врач, и мне хорошо известно, что такие психические сдвиги не случаются без серьезных на то причин. Помните, вам не следует ничего ему рассказывать.

Лекарства наконец подействовали, и Даниэль с благодарностью ощутил, как тело его теряет чувствительность, деревенеет, мысли, и без того неясные, начинают путаться, невыносимая боль в глазах отступает, сменяясь постепенно угасающим розовым туманом, а голос сиделки доносится как будто откуда-то издалека.

Со спокойной отрешенностью, словно глядя на себя со стороны, он подумал, что все это очень странно: он, Даниэль Винтер, всегда так любивший жизнь во всех ее проявлениях, со всеми ее радостями и горестями, теперь предпочитает спасаться от нее, ускользая в небытие.

Впрочем, не так уж это и странно. Если мир вокруг тебя наполнился незнакомыми суетливыми людьми, задающими вопросы, на которых нет ответов, рассказывающими непонятные вещи, в которые невозможно поверить, пожалуй, любой на его месте предпочел бы скрыться в безмятежной, обволакивающей темноте.

В этот момент в его гаснущее сознание ворвался какой-то посторонний шум. Кто-то подошел к кровати.

— Даниэль! — Чей-то голос пытался отыскать его в сгущавшейся мгле. — Даниэль, ты меня слышишь? — Не отзываясь, он все глубже погружался в темноту, слов уже нельзя было разобрать, в ушах звучал лишь голос, мягкий, красивый, но какой-то надломленный, нереальный, как оставшаяся где-то далеко боль, совсем недавно терзавшая его тело. Голос был странно знакомым, и Даниэля вдруг охватила невыносимая печаль, как от тяжелой утраты.

Он хотел было повернуться, но тело тут же пронзила боль. Он замер, прислушиваясь к себе. Удивительно, оказывается, боль в израненном теле выдержать легче, чем эту непонятно откуда взявшуюся печаль. Ну почему его не оставят в покое!

А потом теплые пальцы дотронулись до его руки, и прикосновение это сразу вырвало его из блаженного полузабытья. Когда-то он знал это прикосновение. Шевельнулась пробуждающаяся память. Эти пальцы, этот голос… Нет! Холодный пот выступил у него на лбу, мгновенно пропитав покрывающие его бинты. Пальцы беспомощно задрожали. Ему захотелось найти эту руку, взять ее в свою, согреть, утешить. Но нет — это невозможно! Если он до нее дотронется, произойдет что-то непоправимое, настолько страшное, что даже представить себе нельзя.

Он почувствовал, как тело и мозг раздирает противоречие между отчаянным желанием вспомнить и настоятельной необходимостью забыть. Уходи, беззвучно молил он. Уходи, пока еще не слишком поздно! Неожиданно она подняла его руку. Даниэль ощутил, как губы женщины прикоснулись к ладони, а потом на нее упала слеза. Ослепительная вспышка разорвала темноту. Он вспомнил все!

Любовь. Страсть. Предательство.

О, Лесли, любовь моя! Что же мы наделали!

Свет разгорался все ярче, и, не выдержав жуткого напряжения, память, подобно хрустальному сосуду, со звоном разлетелась на тысячу осколков, которые уже никому не удастся собрать воедино.

Солнце над Лагуна-Бич светило вовсю, небо было невинно-голубым; казалось, здесь никогда не случается ни бурь, ни дождей, ни просто пасмурных дней, однако, когда они подъезжали к месту, где автомобиль Даниэля потерял управление, у Лесли защемило сердце.

— С вами все в порядке? — В голосе человека, сидящего за рулем, почувствовалась неподдельная тревога, и она заставила себя улыбнуться. Брайан Редфорд был хорошим парнем, но в свои двадцать, имея за плечами всего лишь двухмесячный опыт работы в качестве секретаря Лесли Стиворт, он был совсем не готов к той драме, что разыгралась в доме Винтеров.

— Да, не беспокойтесь.

Откинувшись на спинку сиденья, она усилием воли заставила себя расслабиться. Строго говоря, никаких следов катастрофы не осталось: искореженный металл, груды битого стекла — все убрали, и только учащенно забившееся сердце подсказало ей, что это произошло именно здесь.

Брайана ее ответ, судя по всему, не убедил. На его лице сохранялось озабоченное выражение. Он действительно был милым парнем и очень старался, чтобы им были довольны. Что ж, теперь ему придется показать, на что он способен. Со смертью Симона Лесли оставалась единственной, кто досконально разбирался в делах семейной фирмы Винтеров, а потому ей предстояло взять на себя руководство компанией. И она была полна решимости это сделать. Вернувшись домой, Даниэль должен обнаружить, что работа компании не прекращалась ни на один день.

— Как Даниэль? — прервав ее размышления, поинтересовался Брайан. — Что говорят врачи?

— Считают, что прогноз благоприятен. — Лесли тяжело вздохнула, вспомнив паутину трубок и проводов, опутавшую забинтованное тело Даниэля. Самыми пугающими, однако, были белые повязки на глазах — доктор Флетчер предупредил, что о том, сохранилось ли зрение, можно будет судить не раньше, чем через пару недель.

Она всегда их безумно любила — глаза Даниэля, но лишь сейчас с острой тоской поняла, как они прекрасны: в зависимости от настроения то зеленые, то карие, озаряющие солнечным светом даже самый пасмурный и дождливый день.

Стоя возле больничной койки и глядя дна его лицо в кровоподтеках, на опухшие, разбитые губы, Лесли вдруг осознала: она смогла бы смириться с тем, что никогда больше не увидит ослепительной улыбки Даниэля. Но как жить, если ей не суждено будет хоть изредка заглядывать в его бездонные глаза…

Когда машина въезжала в ворота, Лесли бросила взгляд на огромный особняк с нелепой четырехэтажной башней, нависающей над левым крылом, и внутренне поежилась. Господи, как она ненавидела этот дом!

Она переехала сюда два месяца назад, сразу после помолвки. На этом настоял Симон. Кроме прочих соображений, он аргументировал это тем обстоятельством, что поблизости жил один из самых почтенных клиентов их фирмы, и в интересах дела было бы неплохо, если Лесли — главный бухгалтер компании — всегда находилась под рукой. Она всегда подозревала, что основной причиной в действительности было желание Симона держать ее на коротком повадке. Чтобы она жила под крышей его дома, ела за его столом, вдалеке от отца и друзей, добраться до которых отсюда можно было, лишь попросив у него разрешения воспользоваться его автомобилем. Симону нравилось держать людей под контролем.

Отогнав от себя эти мысли, Лесли постаралась сосредоточиться на делах.

— Что слышно от мистера Хаггерти? — спросила она Брайана. Генри Хаггерти и был тем самым особо важным клиентом. — Собирается ли он продолжать сотрудничать с нашей компанией после гибели Симона?

— Судя по всему — да, — с готовностью ответил Брайан. — Он звонил и сказал, что все договоренности остаются в силе, ведь он вел дела с вами, а не с мистером Винтером. Забавный старикашка. Похоже, он испытывает к вам слабость.

— Только не стоит называть клиентов «старикашками», — невольно улыбнувшись, заметила Лесли. — Особенно таких многообещающих, как мистер Хаггерти.

Смутившись, Брайан нервно поправил очки, и продолжавшая улыбаться Лесли с трудом удержалась, чтобы по-матерински не погладить его по руке в знак утешения. Несмотря на то что ей было всего двадцать шесть, она чувствовала себя достаточно зрелой, чтобы быть его матерью. Возможно, потому, что ей уже с десяти лет, после смерти матери, пришлось взять на себя заботу о нежно ее любившем, но плохо приспособленном к жизни отце. Обстоятельства заставили ее повзрослеть очень рано.