— Черта с два я знаю!

Даниэль не был удивлен. Психиатры предупреждали его о возможности такой реакции.

— Если хотите, чтобы я вам помог, вам придется обратиться к врачу. — Он пожал плечами. — Все очень просто.

— Что ж, видимо, я обойдусь и без вашей помощи, — с вызовом заявил Джек. — Лесли сказала, что она…

При упоминании имени Лесли Даниэль мгновенно забыл о необходимости сохранять спокойствие.

— Послушайте, Стиворт, — почти прорычал он, подаваясь вперед. — Я обращаюсь к вам с этим предложением по одной-единственной причине — мне кажется, что вы любите Лесли. — Джек раскрыл рот, чтобы что-то сказать, но Даниэль жестом его остановил. — Слова ничего не стоят. Мне нужны поступки. И если вы действительно дорожите дочерью, вы не станете взваливать на нее эту проблему. Я уверен, что она сумела бы найти деньги, но какой ценой? Неужели вы хотите, чтобы она заложила свои драгоценности? Или взяла деньги в долг под грабительские проценты?

Произнося эту яростную речь, Даниэль вдруг и сам в новом свете увидел некоторые стороны жизни Лесли. Заложить драгоценности? Скорее всего, это было давным-давно сделано. Он ни разу не видел на ней никаких драгоценностей, кроме подаренного Симоном обручального кольца. Пытаясь удержать на плаву этого готового в любой момент пойти ко дну человека, она, по всей вероятности, к двадцати шести годам успела посетить больше ломбардов, чем иная женщина за всю свою жизнь.

— Ради всего святого! — закончил он, с трудом сдерживая отвращение. — Это ваши долги, не ее. И жертва сейчас требуется от вас, Джек, а не от вашей дочери.

Пожилой ирландец таращился на Даниэля, не отвечая ни слова. Затем перевел взгляд на свои руки, расправил смятый в комок список, положил его на колено и стал тщательно разглаживать. Когда он опять взглянул на Даниэля, в глазах его блестели слезы.

— Моя маленькая девочка, — дрожащим голосом проговорил он. — Вы узнали ее уже взрослой женщиной, Даниэль, но я хорошо помню, как она действительно была маленькой девочкой…

И в голосе его и в глазах не было и тени той пьяной слезливой сентиментальности, которая так раздражала Даниэля накануне. Сейчас чувствовалось, что этот человек по-настоящему страдает, и гнев Даниэля мгновенно улетучился.

— Значит ли это, что вы согласны? — уже совсем другим тоном спросил он.

Но Джек, похоже, был поглощен собственными мыслями.

— Знаете, — очнувшись, он недоуменно пожал плечами, — а ваш брат, помогая мне, никогда не настаивал ни на каких докторах.

Это нисколько не удивило Даниэля. И тем не менее, слыша о брате подобное, он не переставал внутренне ужасаться. Узнав о Симоне за последние дни много гадкого, Даниэль понимал, что брат совершенно не был заинтересован в том, чтобы по-настоящему помочь отцу Лесли. Порочные слабости Стиворта давали ему возможность держать в руках и самого Джека, и, что важнее, Лесли. К горлу вдруг подступила легкая тошнота.

— Я — не мой брат, — пожалуй, чересчур громко ответил он.

— Все меня уверяли, что стоит мне только захотеть… — Джек поднял на Даниэля полные тоски и боли глаза. — Но мне ни разу не удалось с собой справиться. В последний раз, когда Лесли… когда Симон… — Он с трудом сглотнул. — Я понял, что дальше падать некуда. Я был уверен, что на этот раз найду в себе силы, но…

Джек умолк и закрыл лицо руками.

Даниэль помолчал, затем откашлялся.

— Вам необходима помощь, Джек. Одному вам с этим не справиться.

— Я знаю. — Джек отвечал, не отрывая ладоней от лица, и голос его дребезжал от муки, как разбитое стекло.

— Означает ли это, что вы согласны обратиться к врачам?

— Да, — он опустил руки и медленно кивнул. — Ради нее я сделаю это.

Когда за ирландцем закрылась дверь, Даниэль несколько минут сидел неподвижно. В окно он видел, как маленькая машина Джека развернулась, выехала со двора и скрылась за поворотом. Оставалось надеяться, что ему удастся избежать встречи с Лесли, которая должна была вернуться с минуты на минуту после переговоров с Хаггерти.

Испытывая огромное удовольствие от этого простого и естественного движения, Даниэль взглянул на часы. Почти восемь, скоро стемнеет. Он надеялся, что Лесли нигде не задержится. Собиралась буря, а после того вечера в Даниэле просыпалось беспокойство при одной мысли, что кто-то должен ехать на машине по мокрому шоссе. А сейчас ему было особенно тревожно — буря могла застать Лесли в пути.

Задумавшись, Даниэль нечаянно выдвинул ящик письменного стола. Ничего кроме канцелярских принадлежностей и марок в нем не оказалось. Неужели Симон никогда не работал дома? Вернув ящик на место, он выдвинул следующий и остолбенел. Казавшаяся совершенно неуместной среди скрепок и листов бумаги, в ящике покоилась черная бархатная коробочка. Обручальное кольцо Лесли.

Даниэль не стал открывать коробочку. В том не было необходимости. Он и так отлично помнил, как оно выглядело: огромное, кричащее, вульгарное. Кольцо было плохо подобрано по размеру, или это Лесли несколько похудела после помолвки. Оно то и дело соскальзывало с пальца, особенно когда она печатала, и Лесли во время работы часто его снимала. Симону это не нравилось. Каждый раз, когда он входил в комнату, глаза его первым делом устремлялись на ее левую руку, и тут же раздавался строгий вопрос: «Где твое кольцо, Лесли?»

Надевая кольцо, она никогда не глядела на Даниэля, как будто ее заставляли делать что-то грязное, постыдное и ей было неприятно, что кто-то видит, как она этим занимается. Впрочем, ему и самому не хотелось смотреть. Всякий раз, видя, как бриллиант возвращается на ее палец, внутри у него что-то обрывалось.

Повинуясь внезапному порыву, он зажал коробочку в ладони и встал из-за стола. Завтра он найдет способ от нее избавиться: вернет ювелиру, продаст, выбросит наконец! А сейчас он просто хотел убрать ее как можно дальше с глаз: у Симона был потайной сейф, комбинация которого была известна Даниэлю.

Однако, открыв дверцу, он увидел, что в сейфе уже лежало нечто, что, по мнению Симона, было, вероятно, не менее ценным, чем бриллиант в четыре карата: один-единственный лист бумаги. Даниэль не смог бы припомнить, сколько времени простоял, впившись глазами в этот лист: что-то подсказывало ему — в бумаге содержится ключ ко всей головоломке, которую он непременно должен был разгадать.

Все-таки в этом была определенная поэтическая завершенность, думала Лесли, глядя в окно. В том, что буря случилась именно сегодня. Буря разразилась в тот вечер, когда начался весь этот кошмар, бурей все это и заканчивалось. Когда несколько минут назад, вернувшись после подписания контракта с мистером Хаггерти, она стремглав неслась к дому, на землю падали первые одинокие капли, сейчас же за окном стояла сплошная стена дождя.

Встреча с Хаггерти прошла на удивление гладко. Ознакомившись с составленным Лесли техническим обоснованием, он подписал его практически без изменений. Контракт этот должен был принести компании не меньше миллиона долларов чистой прибыли.

Едва ли Даниэль действительно собирается ее уволить, но теперь ей, скорее всего, придется координировать работы по выполнению заказа Хаггерти. Необходимости в ее присутствии в этом доме больше не было. Сейчас, когда повязка с глаз снята, Даниэль сможет самостоятельно отправиться в любой китайский ресторанчик. И при желании есть яичный суп хоть по три раза на дню.

Она сделала все, чтобы продемонстрировать свою преданность ему и его семье, и не ее вина, что он упорно отказывается это признавать. Как показал вчерашний вечер, в глазах Даниэля Лесли и ее отец были всего лишь жалкой шайкой вымогателей, которые бессовестно тянули из Симона деньги.

При мысли об отце глаза ее наполнились горячими слезами. Лесли любила его всей душой, переживала за него, всегда старалась помочь. Но сколько еще ей придется жертвовать ради него своим счастьем?

— Лесли? — раздался у нее за спиной голос Аннетт, и Лесли ответила не оборачиваясь: