Прямо на глазах наконец отвлекшейся Николь из серого борта, неподалеку от палубы, вырос выступ, удлинился, превращаясь в тонкую трубку, направившуюся к «звезде». После незначительной коррекции она соприкоснулась с главным шлюзом.

Николь улыбнулась себе. «Вот и еще один невообразимый день в моей невероятной жизни. — Чуть изменив позу, она ощутила легкое неудобство в области бедра. — Жаль, что ничем нельзя помочь Наи. Но требовать, чтобы все принесли себя в жертву ради Галилея, тоже неправильно».

Она ощутила прикосновение к руке и повернула голову. Рядом с ней стояла Синий Доктор.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила октопаучиха на своем языке.

— Теперь лучше, — ответила Николь, — но сегодня пришлось нелегко.

Синий Доктор обследовала Николь с помощью монитора.

— Сегодня было два довольно серьезных приступа, — сказала Николь своему лечащему врачу. — Они проявились весьма отчетливо.

Октопаучиха внимательно разглядывала цветовые полосы на экране.

— Почему ты не вызвала меня? — осведомилась она.

— Я уже хотела, но было не до этого… Я полагала, что у тебя хватает своих дел…

Синий Доктор подала Николь флакончик со светло-голубой жидкостью.

— Выпей, это средство ослабит реакцию сердца на волнения в течение ближайших двенадцати часов.

— Но ведь мы не расстанемся с уходом Носителя? — спросила Николь. — Каюсь, я не слишком внимательно разглядывала вашу часть списка.

— Да, — ответила Синий Доктор, — восемьдесят пять процентов существ нашего вида будут переведены в Узел. Альтернаты составляют примерно половину октопауков, назначенных на Носитель.

— Итак, мой друг, — Николь выпила лекарство, — что все вы думаете о предстоящем расставании?

— Мы считаем, что весь эксперимент достиг важной узловой точки и теперь обе группы будут заняты совершенно разными делами.

— Не очень-то конкретная перспектива, — усмехнулась Николь.

— Действительно, — согласилась Синий Доктор.

После того как последний назначенный на Носитель проследовал через шлюз в недра будущего своего дома, восемьдесят два человека и девять октопауков собрались в кафетерии на назначенную Орлом встречу. Присутствовать разрешили лишь тем, кто официально запросил изменения статуса. Остальные обитатели «звезды» еще толклись на обсервационной палубе и в общественных помещениях, желая дождаться исхода собрания.

Николь возвратилась на свое место и задумалась. Она сидела в кресле-каталке, разглядывала Носитель и размышляла обо всем увиденном за последние часы. По большей части отбывающие не скрывали праздничного настроения… удовольствия от того, что более не придется пребывать среди инопланетян.

Некоторые прощались с грустью, но таких было на удивление мало. Галилею предоставили десять минут на прощание с семьей и друзьями. Патрик и Наи заверили молодого человека, продемонстрировавшего почти полное отсутствие каких бы то ни было эмоций, что вместе с братом Кеплером присоединятся к нему еще до вечера.

Галилей оставил «морскую звезду» одним из последних людей. За ним проследовала небольшая стайка птиц и мирмикотов. Сетчатый материал и остающиеся манно-дыни были упакованы в ящики, которые несли кирпичеголовые. «Ну, этих-то я больше не увижу», — решила Николь, выслушав прощальный крик замыкающей шествие птицы.

— Все вы, — обратился Орел к собравшимся в кафетерии, — потребовали пересмотра назначения, попросили разрешения считать будущим домом не Узел, а Носитель… Сейчас я хочу пояснить вам два различия в условиях жизни на Носителе и Узле. Тех, кто, взвесив новую информацию, не передумает, мы переместим на Носитель.

— Как я уже говорил сегодня утром, на Носителе не разрешается межвидовое общение. Каждый вид разумных существ будет обитать отдельно, причем исключается вмешательство в вашу жизнь другого разума, даже того интеллекта, который я представляю. Ни теперь, ни потом. Каждый вид существ на Носителе будет предоставлен самому себе. Однако за межвидовым общением в Узле мы будем следить. Не так, как здесь, на «морской звезде», но тем не менее… Мы полагаем, что присмотр и контроль являются необходимым условием совместной жизни…

— Второй фактор, пожалуй, важнее. На Носителе размножения не будет. Все попавшие на Носитель, к какому бы виду они ни принадлежали, навсегда останутся стерильными. Им предоставят все необходимое для счастливой и долгой жизни, однако размножение исключается. Напротив, в Узле никаких ограничений на размножение не предусмотрено.

— Прошу позволить мне закончить сообщение, — проговорил Орел, заметив желающих задать вопросы. — У вас остается два часа на решение… Все, кто не передумал, могут прийти с вещами и попросить Большого Блока открыть шлюз…

Николь не удивило, что Кеплер более не испытывал желания отправиться на Носитель. Молодой человек без всякой радости подал на пересмотр — в основном из верности и любви к матери. И после этого не отходил от Марии, в которой явно не чаял души.

Кеплер на всякий случай заручился поддержкой всех остальных членов семьи, но пререканий не последовало: Наи признала за Кеплером право стать отцом. В порыве великодушия она даже предложила Патрику сделать то же самое. Однако тот заявил, что ей уже нечего думать о детях, а сам он видит в Кеплере и Галилее собственных сыновей и отцовством сыт.

Николь, Патрик, Наи и Кеплер прощались в одной из комнат. День был полон слез и разлуки, все четверо уже не чувствовали никаких сил. Обе матери навеки распрощались со своими сыновьями. В заключительной сцене проступала трогательная симметрия. Наи просила Николь позаботиться о Кеплере; Николь просила Наи не обделять ее сына своей чистой бескорыстной любовью.

Приподняв тяжелые сумки, Патрик перебросил их через плечо. Пока они с Наи выходили, Кеплер стоял возле Николь, не выпуская ее старческой руки. И только когда дверь за ними закрылась, Николь дала волю слезам. «Прощай, Патрик, — подумала она с болью в сердце. — Прощайте, Женевьева, Симона и Кэти. Прощай, Ричард».

Сны приходили один за другим, иногда без перерыва. Генри осмеивал ее темную кожу, а затем сверхнастырный коллега из Медицинского института остановил ее руку, не дав совершить скверную ошибку во время простейшей тонзиллэктомии.[23] Потом Николь гуляла по песчаному пляжу, а над головой трудились черные облака. Молчаливая фигура в капюшоне маячила вдали. «Это смерть», — сказала себе Николь во сне. Но это была всего лишь жестокая шутка. Когда она достигла роковой фигуры и прикоснулась к ее вытянутой руке, Макс Паккетт сбросил капюшон и расхохотался.

Она ползла на голых коленях по подземной темной цементной трубе. Колени уже начинали кровоточить. «Я впереди», — говорил голос Кэти. «Где ты?» — спросила Николь в тревоге. «Я по-за-ди тебя, ма-ма», — отвечал Бенджи. «По трубе потекла вода. Я не могу отыскать их. Я не могу помочь им».

Николь едва выплыла. Течение сделалось сильным. Но оно вынесло ее наружу — в лесной ручей. Одежда Николь зацепилась за ветки куста, свисавшего над водой. Она встала; отряхнулась и направилась по тропе.

Стояла ночь. Николь слышала пересвист редких птиц и видела над головой свет Луны, пробивающийся между стволами. Тропа виляла в обе стороны. Она пришла к перекрестку. «Куда же идти теперь?» — спросила себя Николь во сне. «Пойдем со мной», — сказала Женевьева, выходя из леса и прикасаясь к ее руке.

«Что ты делаешь здесь?» — удивилась Николь. Женевьева рассмеялась: «Я могу спросить тебя то же самое».

Юная Кэти шла к ним по тропе. «Здравствуй, мама, — сказала она, взяв Николь за другую руку. Ничего, если я пройдусь с тобой?» — «Конечно», — отвечала Николь.

Лес вокруг них сгустился. Николь услышала за собой шаги и обернулась. Патрик и Симона ответили ей улыбками. «Мы уже почти пришли», — сказала Симона. «Но куда мы идем?» — спросила Николь. «Вы должны знать это, миссис Уэйкфилд, — отозвалась Мария. — Вы ведь и собрали нас». Девушка теперь шла возле Патрика и Симоны.