Одри хотела снова ударить коленом, но опоздала. Резкий удар по внутренней стороне колена принес пронзительную боль, будто электрический разряд, пробежавший по бедру вверх, до самого таза. Одри была наслышана от Майкла об ударах в нервные узлы и поняла: ее правая нога больше не действует.

Она продолжала сражаться локтями, кулаками, пальцами. Попыталась нащупать глаза, давить на подбородок и под кадык — ничего не получалось. Почувствовала, что вот-вот последует еще один натиск, и подумала: «Господи, сейчас я умру».

Майкл мгновенно проснулся в промежутке между двумя ударами сердца. Вряд ли он что-то услышал — скорее, почувствовал. Импульс извне проник в дельта-слои и приказал его мозгу выйти из сна.

Майкл вскочил, одним прыжком пересек комнату, схватил катану и, обнаженный, выбежал в холл верхнего этажа. Что-то заставило его подойти к комнате сестры. Дверь была распахнута; Майкл и не заглядывая понял, что Одри внутри нет.

Ступая на внешние стороны стоп, он прокрался вниз по лестнице. Ветерок — и тот произвел бы больше шума. Катану он держал у бедра — обеими руками, чуть согнув локти. Продвигался Майкл, как его учили, левым боком вперед. Кулаки, сжимавшие рукоять меча, находились в таком положении, что в случае внезапного нападения меч можно было использовать вместо щита.

Без сангаку ты — ничто, — говорил Тсуйо. Самодисциплина. Сосредоточенность. Мудрость. Три составные части сайгаку. Без всех трех элементов ты ничего не добьешься. Ты можешь научиться рубить, калечить, убивать. Но ты останешься ничем. Твой дух постепенно усохнет, твоя сила будет убывать, и непременно настанет время, когда ты окажешься побежденным. И произойдет это не потому, что соперник искуснее владеет оружием, а благодаря силе и ясности его духа. Без истинной мудрости выжить невозможно. Таков догмат философии Пути.

Самодисциплина. Сосредоточенность. Мудрость.

Майкл призывал их, приняв позу «колесо» — открытую уравновешенную стойку тай, позволяющую вращать мечом в произвольном направлении. В школе Синкагэ колесо считалось в основном оборонительной позицией.

От подножия лестницы он увидел приоткрытую дверь в кабинет отца. Оттуда доносились еле слышные звуки... Одри там!

Какая-то часть его порывалась немедленно броситься в кабинет.

Самодисциплина. Сосредоточенность. Мудрость.

Майклу так и слышался дребезжащий, лишенный интонаций голос Тсуйо, исходящий из едва шевелящихся губ.

Вступая в битву, в которой хочешь одержать победу, ты должен сделать только одно, — шелестел в сознании странно неодушевленный голос, — отказаться умом и сердцем от мыслей о жизни и смерти. Лишь когда они перестанут беспокоить тебя, ты можешь считать себя готовым к бою фехтовальщиком.

Шаг за шагом Майкл продвигался по гостиной к порогу кабинета. Из двери, овевая лицо, подул свежий ночной ветерок. За дверью оказалось гораздо темнее, чем в холле и гостиной.

Майкл вслушался. Еле уловимая возня стала складываться в узнаваемые звуки: сдавленное дыхание и шум рукопашной борьбы. Майкл вспомнил про вора, после визита которого отцу пришла мысль установить сигнализацию. Он уже собрался было отбросить меч, рассчитывая на свои руки и ноги.

Что-то остановило его. Он шагнул за порог и вдруг словно соприкоснулся с аурой чужака и понял, понял со всей определенностью: у того, кто здесь вместе с Одри, тоже в руках катана.

Сбросив секундное оцепенение, охватившее его при этом открытии, Майкл все так же беззвучно двинулся в глубь комнаты. Но его услышали.

Визг рассекаемого воздуха ударил по барабанным перепонкам, и какой-то предмет развалился надвое прямо перед лицом Майкла.

«Одри! — надрывался его рассудок. — Где ты?»

Вдруг он ощутил в полутьме пугающую близость острого лезвия, сделал выпад и тотчас пожалел об этом. Чужой клинок ударил по мечу Майкла, вогнав его сквозь ковер в доски пола.

Майкл выругал себя. Он позволил тревоге за Одри просочиться в свой разум и утратил сосредоточенность. Безрассудная атака не достигнет цели, а не достигнув ее, предупредит противника об опасности и укрепит его решимость.

Майклу требовалась всего секунда, чтобы освободить свой меч, но он чувствовал, что катана чужака совсем близко, как и он сам — тень хищника среди теней дремучего леса. Даже не видя врага, Майкл знал, где он, и знал, что его меч уже пришел в движение, почуяв добычу.

Резко сжавшись, Майкл свернулся в клубок. Труднее всего оказалось выпустить из рук свой меч. Но на весы уже легла его жизнь, ибо он угадал, что противник вознамерился отсечь ему голову.

Врезавшись в невидимую фигуру врага, Майкл почувствовал, как тот всей тяжестью обрушился на него и оказался сверху. Грохот отлетевшего меча, потом — приступ клаустрофобии, когда Майкл понял, что чужая рука шарит по его лицу, пытаясь зажать рот и нос. Одновременно враг надавил ему на поясницу: он намеревался придать корпусу Майкла такое положение, когда и легкого удара достаточно, чтобы выбить позвонок или порвать селезенку.

Майкл оттолкнулся локтями и перекатился на спину, по-прежнему сжимаясь в клубок. Но и теперь он оказался в уязвимом положении: неизвестный всем весом вдавил в ковер его плечи, и Майкл никак не мог защитить лицо. Запах он ощутил еще раньше, чем прикосновение холодной ткани. Задержав дыхание, он все же чуял, как едкие испарения проникают в ноздри.

Ему отчаянно хотелось пустить в ход руки, но враг попался столь умелый и грозный, что Майкл понимал: малейшее движение локтями, и он откроет себя для мгновенного смертельного удара. Да и от ног тоже не было бы никакой пользы.

Постоянные упражнения позволяли Майклу задерживать дыхание дольше, чем это способно делать большинство людей, но и его возможности были не беспредельны. Он уже не видел ничего, кроме кругов перед глазами, не чувствовал ничего,кроме пота и страха, не слышал ничего, кроме шума крови в ушах.

Противники застыли. В ушах Майкла нарастал звон, мозг безмолвно вопил от ужаса перед неизбежным погружением во тьму, в мгновенное небытие.

Подавляя судороги в диафрагме, Майкл осознал, что думает о своем ударе мечом — одном-единственном мгновении, обернувшемся роковой, непоправимой ошибкой. Мысленно проигрывая тот момент, он снова и снова пытался представить себе, что бы случилось, последуй он совету Тсуйо.

С холодным рассудком встречай врага в том месте, где твои кулаки сжимают рукоять меча.

Он все глубже погружался в сумеречный мир, где воля порабощена и не имеет власти. Туда, где власти не имеет даже Путь.

Зеро.

Майкл не хотел туда.

— Одри!

Он выкрикнул ее имя, и темнота, еще более глубокая, чем окружающая ночь, окутала его сознание. Он больше не управлял своим телом. Он продолжал бороться, уже не сознавая, что делает. Его разум, одурманенный пропитавшим клочок материи препаратом, создавал свой мир — промежуточный между кошмаром и небытием.

Грохот моря там, где не было никакого моря, отражаясь от суши, где не было никакой суши, достигал небес, где не было никакого неба. Таким рождался новый мир Майкла.

Но и он был непрочен, и он потускнел, замерцал, и в конце концов осталось лишь ощущение падения, которому нет конца.

Отец маленького Филиппа Досса владел фермой в Пенсильвании. Они жили в небольшом городке неподалеку от Латроба в юго-западной части штата, в живописном краю изумрудных холмов, густых лесов и потаенных озер.

Доссы выращивали цыплят. Их рабочий день начинался в полпятого утра и продолжался до заката солнца. Нудный тяжелый труд, скучная беспросветная жизнь. Доходов от фермы хватало только чтобы едва-едва сводить концы с концами. Отец Филиппа вел непрестанный бой с высокими ценами на корма, птичьими эпидемиями и растущими аппетитами крупных фермерских синдикатов. Ни в чем, кроме птицеводства, старший Досс не разбирался и не видел иной возможности кое-как прокормить себя и семью и избежать банкротства, кроме как продолжать тянуть ту же лямку.