Большую часть времени Чарлз Огастес Пью наблюдал не за свидетелями, а за жюри. Иногда пальцы его правой руки принимались исполнять на мантии фортепианный концерт Моцарта. Когда прозвучали слова о дружбе между Монтегю и миссис Бакли, он заметил на лицах некоторых присяжных неодобрение. Он видел, как двое мужчин средних лет чуть не заснули под звучный речитатив сэра Руфуса. Он видел, как отдельные присяжные разглядывали подсудимого. Пью был убежден в том, что многие присяжные принимают окончательное решение не на основе представленных им показаний, а исходя из внешнего вида подсудимого. Если он кажется смущенным или встревоженным, если упорно смотрит в пол, они делают вывод о его виновности. Пью заранее объяснил Хорасу Алоизиусу Бакли, что на всех заседаниях, какими бы ни были его истинные чувства, он должен выглядеть как солидный лондонский юрист, дисциплинированный прихожанин, человек, на которого можно положиться. Теперь, наблюдая за поведением своего подзащитного, Пью улыбнулся себе под нос. Хорас Алоизиус Бакли ясно и четко изложил свои показания. В течение всего дня, выслушивая свидетелей обвинения, он оставался решительным и уверенным в себе. Без четверти пять — Пью подозревал, что сэр Руфус хочет успеть на ранний вечерний поезд, — все аргументы обвиняющей стороны были высказаны, и суд закончил свою работу.

— Все не так уж плохо, — вынес свое заключение Пью, когда они с четой Пауэрскортов и Джонни Фицджеральдом встретились у него в кабинете под конец дня. — Ну а что нам предстоит завтра?

Джонни Фицджеральд передал ему имя корсиканца, недавно работавшего у Декурси и Пайпера. Пауэрскорт сообщил, что отправил шефу полиции Кальви, подозрительному капитану Империали, телеграмму с просьбой выслать дополнительную информацию об этом человеке. Потом он рассказал о своей бесплодной встрече с итальянским послом. Скандалы в Риме? — промурлыкал посол. Что вы, это невозможно. Рим — Вечный город. Там просто не может быть скандалов. В течение всего разговора он вежливо улыбался Пауэрскорту, но так ничего толком и не сказал. Джонни Фицджеральд собирался поужинать с тремя итальянскими журналистами, которые сейчас находились в Лондоне. Леди Люси обещала в ближайшее время выяснить что-то новое о связи Алисы Бридж с Кристофером Монтегю.

— Она даст показания? — спросил Пью. — Если вы считаете, что это поможет, мы хоть сегодня вышлем ей повестку.

— По-моему, повестка ее отпугнет. Завтра утром состоится семейный совет, в котором примут участие две ее бабушки и три тетки, — сказала леди Люси, сама слегка робеющая при мысли о том, сколько фамильной артиллерии приведено ею в действие. — Я уверена — она согласится выступить в суде.

— Отлично, — сказал Пью. — Завтра утром начинаем мутить воду.

— Вызывается настоятель Крайстчерчского собора! — Присяжные проявили явный интерес. Вчера на повестке дня были незаконные любовные связи и люди, задушенные струной от фортепиано. Сегодня все началось со священнослужителя высокого ранга. Настоятель, его преподобие Оливер Моррис, выглядел весьма внушительно. Ростом в добрых шесть футов, он был облачен в черную мантию с серебряным распятием на груди. Если судить по его внешнему виду, Оливера Морриса можно было отнести скорее к партии архиепископа Грантли, чем к сторонникам Пруди в тех междоусобных идеологических битвах, что кипели вокруг собора в Барчестере: [41]Моррис походил на любителя охоты и портвейна, а отнюдь не на священника-евангелиста, озабоченного проблемами греха и возможности личного спасения. Он принес присягу уверенным голосом, раскаты которого не раз слышались под сводами огромных английских соборов.

— Я, Оливер Моррис, находясь на свидетельском месте, торжественно клянусь говорить правду, всю правду и ничего, кроме правды.

Пью покосился на жюри. Четверо присяжных, заметил он, смотрят на этого патриарха церкви с уважением, трое равнодушно, остальные с любопытством.

— Вы проводили вечернюю службу в Крайстчерчском соборе, в Оксфорде, девятого ноября сего года? — спросил Пью.

— Да, проводил.

— Можете ли вы сказать суду, в какое время началась служба?

— В тот день служба началась в четверть шестого. Она продолжается примерно сорок пять минут.

— Значит, она закончилась около шести?

— Совершенно верно.

— Уважаемый настоятель, я прошу вас внимательно посмотреть на человека, сидящего на скамье подсудимых. Пожалуйста, не торопитесь. — Пью сделал паузу, и священник пристально посмотрел на Бакли. Тот ответил ему невозмутимым взглядом.

— Этот человек был в этот день среди ваших прихожан?

— Да, был.

— Можете ли вы сказать суду, когда впервые его увидели? — Похоже, подумал Пью, настоятель оправдывает возложенные на него надежды: его показания и впрямь звучат очень убедительно.

— Обычно я смотрю на паству непосредственно перед началом богослужения, — сказал настоятель, обращаясь к жюри так, словно это были его прихожане. — Иногда полезно бывает знать, сколько народу собралось на молитву. Я сказал бы, что впервые заметил его примерно в пять минут шестого. Он сидел недалеко от мест, предназначенных для певчих.

— И он находился там в течение всей службы?

— Да. — Настоятель погладил свое распятие.

— А после службы вы его видели?

— Да, видел. У меня есть обычай приглашать желающих из числа прихожан к себе в дом и угощать их чаем с сандвичами или стаканчиком хереса, на выбор. Порой среди паствы бывают люди, крайне стесненные в средствах. Это ненавязчивый способ накормить их, поддержать хотя бы какими-то крохами их бедную изможденную плоть.

Пью заметил, как сторонники церкви за столом присяжных одобрительно кивают. Накормить бедных и сирых оксфордцев — бесспорно, весьма благородное побуждение.

— И мистер Бакли принял ваше приглашение?

— Да, он его принял. — Настоятель позволил себе слегка улыбнуться. — Мы подробно обсудили его замысел — посетить вечернюю службу во всех крупных соборах Англии. Я благословил его на это предприятие. Мистер Бакли покинул мой дом чуть раньше семи, а может быть, и немного позже.

— И последний вопрос к вам, — сказал Пью. — Я полагаю, вы хорошо знаете Оксфорд? Наверное, живете там не первый год?

— Я живу в Оксфорде вот уже десять лет.

— Не могли бы вы сказать нам, сколько времени займет у такого человека, как мистер Бакли, путь от железнодорожного вокзала до Банбери-роуд?

— Возражаю, милорд! — Руфус Фитч вскочил на ноги. — Мы рассматриваем дело об убийстве, и нам некогда заниматься изучением пеших туристических маршрутов!

— Мистер Пью? — вежливо осведомился судья.

— Милорд, защита намерена показать, что при рассмотрении перемещений мистера Бакли по Оксфорду обвинение допустило серьезные промахи. Для этого нам необходимо выяснить, сколько времени требуется на то, чтобы дойти от железнодорожного вокзала до Банбери-роуд и от Кибл-колледжа до Крайстчерча, если вам будет угодно, милорд. Кому же это может быть известно лучше, чем самому настоятелю?

— Возражение отклоняется, сэр Руфус. Мистер Пью — прошу продолжать.

— Позвольте мне повторить вопрос, — сказал Чарлз Огастес Пью. — Итак, сколько времени занимает дорога пешком от вокзала до Банбери-роуд?

— Около двадцати пяти минут, — твердо ответил настоятель.

— Защита утверждает, что, приехав в Оксфорд, мистер Бакли отправился в Кибл-колледж, дабы навестить своего крестного сына. Мог ли он по дороге пройти мимо Банбери-роуд, вот здесь? — Пью указал на карту.

— Пожалуй, — с некоторым подозрением в голосе ответил священник. — Да, это вполне возможно.

— А сколько времени, — продолжал Чарлз Огастес Пью, — отнимает дорога от Кибла до Крайстчерча?

— Думаю, минут двадцать.

— Благодарю вас, уважаемый настоятель. У меня все.

Пью вернулся на свое место. Сэр Руфус отказался от перекрестного допроса свидетеля. Должно быть, он почувствовал, что попытка уличить во лжи священника вряд ли понравится присяжным.