— Позовешь ту женщину-врача. Она ведь говорит на языке франков.

И, несмотря на свою кротость, он безжалостно покинул меня. Мы остались вчетвером: я, два недовольных варяга и мальчишка, которого никто из нас не понимал.

Мы подъехали к моему дому, и тут я неожиданно понял, что нам негде ставить лошадей.

— Нужно бы вернуть их во дворец, — сказал Элрик. — Они могут в любой момент понадобиться гиппарху.

— Давай я их отведу, — предложил я. — Заодно отчитаюсь перед Крисафием.

Элрик покачал седовласой головой.

— В такое время одному идти нельзя: стража наверняка примет тебя за конокрада. А я с тобой пойти не могу: не стоит оставлять Свейна одного с твоими дочерьми.

Я устало улыбнулся.

— Мои дочери у своей тетки, моей невестки. Перед отъездом мне пришлось оставить дочерей у нее, хотя, вернувшись, они будут еще больше недовольны как моей малопочтенной работой, так и моей отцовской неспособностью обеспечить их будущее.

— Тогда мы с тобой останемся сторожить мальчишку, а Свейн отведет коней, — сказал Элрик.

Он спрыгнул с лошади сам и снял с нее Фому. Я тоже спешился и передал поводья обоих скакунов неразговорчивому Свейну.

— Возвращайся как можно скорее, — напутствовал товарища Элрик. — Я слишком стар, чтобы нести охрану всю ночь.

— И прошлая ночь была тому доказательством, — сказал я после того, как молодой варяг исчез за углом.

До этого я молчал о том, что из-за Элрика мы чуть было не упустили Фому, так как боялся, что Сигурд окончательно рассвирепеет. Но я этого не забыл. И не простил.

Элрик посмотрел мне в глаза.

— Все мы порой ошибаемся, Деметрий. Я благодарен тебе за то, что ты не стал доносить на меня командиру. С мальчишкой же, как видишь, ничего страшного не случилось. Главный урок, который я вынес из прожитой жизни: если ты совершил ошибку, но сумел избежать худших ее последствий, возблагодари за это Бога и забудь обо всем. — Он тронул меня за руку. — Мне кажется, мальчику лучше не торчать на улице. Неровен час, какой-нибудь полоумный монах стрельнет в него из арбалета!

Мы стали подниматься по ступеням моего дома.

— Это единственный вход? — поинтересовался Элрик, глядя, как я отпираю тяжелую дверь.

— Изнутри можно попасть на крышу. — Я перешагнул порог и нагнулся, чтобы поднять клочок бумаги, подсунутый кем-то мне под дверь. — К сожалению, верхняя дверца запирается только на легкую задвижку. Это дом, а не тюрьма.

— Но ведь мы здесь именно для того, чтобы держать мальчишку внутри, а остальных сюда не пускать. — Элрик прошел через комнату и загремел ставнями. — По крайней мере, у тебя на окнах есть решетки.

— Разумная предосторожность для человека, который воспитывает двух дочерей.

Мое ремесло наемника, а затем специалиста по расследованиям позволило мне переехать подальше от наиболее опасных районов города, но это не всегда спасало от незваных гостей.

Пока Элрик рыскал по дому, я развернул сложенную вчетверо бумагу.

— Торговец Доменико хочет встретиться со мной в его доме в Галате.

— Ты с ним знаком?

— Никогда о таком не слышал. — Я положил записку на стол. — Возможно, он хочет продать мне арбалет.

— В таком случае тебе сначала придется повидаться с Крисафием, чтобы получить свои денежки, — посмеиваясь, сказал Элрик. Он заглянул за одну из занавесок. — А здесь кто спит?

— Мои дочери.

Хотя девочек не было дома, мне не хотелось, чтобы Элрик или Фома останавливались в их спальне. Но все равно нужно было как-то устраиваться на ночь.

— Мы с мальчиком будем спать в моей комнате, ты же можешь расположиться на этой скамье.

— Завтра я притащу сюда из казармы соломенный матрас.

Перспектива провести еще одну ночь на жесткой лежанке явно не прельщала варяга.

В отсутствие моих детей я нарвал в огороде лука разных сортов и добавил его в эвксинский соус, любезно присланный мне бывшим клиентом. Вскоре вернулся и Свейн, который принес нам хлеб, выпеченный в одной из дворцовых кухонь. Мы отужинали при свете свечи, после чего Элрик улегся спать, придвинув скамью к двери, ведущей на крышу. Свейн же отправился на улицу.

— Лучше охранять дом на расстоянии, — мрачно пояснил он. — Со стороны, как говорится, виднее.

Я отвел Фому в свою спальню и улегся на кровать, показав ему жестом, чтобы он тоже ложился. Но вместо того чтобы с благодарностью повиноваться, он забился в угол, как загнанный заяц, и крепко обхватил себя руками.

— Ты что, принимаешь меня за какого-нибудь педераста? — возмутился я.

От моего гневного тона он съежился еще больше, и по его щекам потекли слезы.

Я с раздраженным вздохом перекатился на постели и встал с другой ее стороны, показывая сначала на Фому, потом на кровать, потом на себя и наконец на пол.

Мальчишка даже не шелохнулся.

— Ну что ж…

Раз слов и жестов оказалось недостаточно, пусть судит обо мне по моим действиям — или остается в своем углу целую ночь. Я неторопливо расстелил на полу одеяло, опустился на него и задул свечу. А потом стал вслушиваться в темноту.

Прошло, наверное, не менее получаса, прежде чем я услышал, как мальчик прокрался к кровати. Но и после этого сон долго не шел ко мне.

Рано утром я направился прямиком во дворец, полагая, что Крисафий немедленно примет меня. Увы, я просчитался. Прислужник отвел меня в длинную галерею, уставленную скамейками, на которых томилось несколько десятков просителей. Они сидели так неподвижно, что почти не отличались от стоящих вокруг мраморных статуй, словно сюда явилась сама Горгона и взглянула на них. Я попытался объяснить прислужнику важность своего визита, но тот ничего не желал слушать. Пообещав, что мое имя будет записано, он исчез.

Я остановился возле холодной колонны — все скамейки оказались заняты — и стал ждать. Бледное солнце медленно поднималось над находившимся у меня за спиной фонтаном; слуги и секретари, мужчины и евнухи сновали туда-сюда, торопливо переговариваясь на ходу и не обращая на безмолвных просителей ни малейшего внимания. За целый час ни один из ожидающих не был приглашен за тяжелые двери в конце коридора. Да и куда они могут вести, эти двери? Вряд ли за ними меня ждет император Алексей или хотя бы его советник Крисафий. Скорее всего, я буду допущен к другому секретарю, а тот направит меня в какую-то другую прихожую, где другой секретарь спросит мое имя и попросит меня подождать. В столь высоких сферах люди перемещаются словно звезды, подчиняющиеся каким-то высшим законам, которые неведомы простым смертным.

Я решил уйти оттуда. Меня беспокоила мысль о мальчишке и двух варягах, оставшихся в моем доме, и я не хотел попусту терять время, пусть даже оплаченное золотом евнуха. Я оттолкнулся от колонны, собираясь уходить, и в то же мгновение понял, что совершаю серьезную ошибку: в дальнем конце коридора послышался звон кимвалов, вызвавший вокруг настоящий переполох. Люди, у которых за все утро не дрогнул и мускул, неожиданно повскакали с мест и рухнули на колени, прижав лбы к полу и бормоча слова величания. Услышав мерный топот множества ног и заунывную музыку флейт и арф, я тоже опустился на колени, но не стал кланяться слишком низко, чтобы видеть, что происходит.

Возглавлял шествие отряд незнакомых мне варягов. На плечах они держали отполированные топоры, украшенные перьями огромных птиц, и даже в этом слабом свете их доспехи ярко блестели. За ними следовали музыканты с сосредоточенными лицами, затем священник, который помахивал перед собой кадилом, наполняя воздух пряным ароматом. Последним шел их господин. Его остроконечные разномастные сапожки едва касались пола, как будто он плыл по воздуху; голова в усыпанной жемчугами короне слегка склонилась в торжественном раздумье и словно светилась в сиянии его расшитых золотом одежд. Он разительно отличался от того человека в белой далматике, что стоял рядом со мной возле незаконченной мозаики. Это был севастократор Исаак, чья жена владела заброшенным охотничьим домом, в котором я побывал всего за день до этого.