Услышав слева бряцание железа, я обернулся и увидел, что меня нагоняет Элрик. Несмотря на почтенный возраст, он держался в седле более чем уверенно и что-то тихонько напевал.

— Ты расстроил нашего командира, — заявил он, прервав мурлыканье. — Он воин, и не стоит напоминать ему о том, что он еще и украшение императорской свиты. Ему пристало сражаться с норманнами, а не впечатлять своим видом знатных господ и послов.

Я нервно глянул на Сигурда, но тот либо не слышал этих слов, либо притворился, что не слышит.

— Я уже знаю о его нелюбви к норманнам. Он говорил, что они забрали себе ваше королевство, так же как забрали у нас Сицилию и едва не захватили Аттику, если бы император не оказал им сопротивление.

Элрик кивнул:

— Они пришли тридцать лет назад, и даже могущественный король, правивший на нашем острове, не смог противостоять их страшному натиску. Сигурд был тогда совсем еще ребенком, мне же довелось воевать с ними.

— Ты сражался с норманнами? — изумился я, с трудом представив, как этот почтенный старец косит своим топором врагов в горах Фулы.

— Мы воевали с их союзниками, — поправил меня Элрик. — Норманны напали на наш остров со стороны южного моря, с севера же на нас двигались норвежцы. Произошли две великие битвы на реке Денло. В первой мы потерпели поражение, зато во второй победили. И норвежскому королю пришлось сделать неприятное открытие: последний бой решает все.

Я совершенно запутался: он явно проводил весьма тонкие разграничения между норвежцами, норманнами и северянами с Фулы, подобные тем, которые наши предки проводили между своими феодальными городами. Но видимо, для Элрика тут все было ясно, потому что он продолжал без всяких запинок:

— Эта вторая битва запомнится мне на всю жизнь. Я собственноручно убил семнадцать вражеских воинов, однако враг продолжал сражаться до последнего. Эту битву помнит даже Сигурд.

Я обернулся на командира варягов, который по-прежнему пребывал в дурном настроении.

— Неужели и ты там побывал? — полюбопытствовал я, не обращая внимания на его враждебность. — Но ведь тридцать лет назад ты был слишком мал и не мог поднять топор!

Сигурд вскинул голову.

— Я держал в руках боевой топор, когда ты еще спал в колыбельке! — ответил он. Но гордость не позволила ему соврать. — Конечно, я не участвовал в битве. Тогда мне было всего шесть, но мой отец, воевавший на стороне короля Гарольда, [14]принес меня туда и посадил под деревом за нашими линиями обороны.

— Оттуда Сигурд видел куда больше, чем мы в пылу сражения, — вмешался в наш разговор Элрик.

— Помню, как знамя норвежского короля Харальда Разорителя Земель [15]реяло высоко над полем боя, когда вся его армия уже была разбита. — Грубый голос Сигурда стал на удивление задумчивым. — Его телохранитель в одиночку бился с десятками английских воинов. Когда же он пал и когда бой закончился, нашим воинам, чтобы добраться до тела Харальда, пришлось оттащить в сторону семь тел его приближенных, пытавшихся защитить собою своего короля. Впоследствии я узнал о том, что они научились ратному делу не где-нибудь, а именно здесь, в Византии.

Норманны и норвежцы, Гарольд и Харальд… Неужели у всех варваров одинаковые имена? Или они звучат похоже лишь для моего неискушенного слуха?

— Но ведь совсем недавно ты говорил, что норманны украли ваше королевство. Так кто же все-таки выиграл сражение?

— Мы разгромили Харальда и его норвежское воинство на севере, — ответил мне Элрик. — Но через неделю норманнский герцог Вильгельм [16]высадился на южном побережье. Мы совершили стремительный бросок на юг и тут же вступили в сражение, в котором наш король был убит. Тогда-то они и захватили наш трон. Как я уже говорил, все решает последняя битва.

— После этого вы покинули родину и прибыли сюда?

— Не сразу, — покачал головой Элрик. — В течение трех лет Бастард довольствовался нашими южными уделами, разделив их между своими сподвижниками. Затем он решил покорить и весь север. Некоторые из наших лордов, не желавших подчиняться его власти, подняли восстание, однако оно оказалось запоздалым — армия Вильгельма уничтожила их одного за другим. Бастард обратил плодородные прибрежные земли в пустошь; улицы городов и сел были усыпаны тысячами трупов; оставшихся в живых ждала голодная смерть. Он уничтожал все: дома, поля и припасы. После этого он пригласил датчан, и те продолжали разграблять нашу несчастную землю и уничтожать те немногие ростки жизни, которые появлялись в ее пределах. Север практически вымер. Можно было ехать по его землям целыми днями, не встречая ни единой души. Именно тогда я и перебрался в Византию.

— И я тоже, — сказал Сигурд. Его лицо под бронзовым шлемом стало бледным как мел, глаза ввалились. — Однажды вечером норманны захватили нашу деревню. Они убили отца и ворвались в наш дом. Всю ночь я слышал крики своей матери и сестер. К утру они были мертвы. Я не смог даже похоронить их, поскольку напоследок норманны сожгли наш дом. Дядя чудом умудрился увезти меня сначала в Каледонию, затем в Данию. В конце концов мы оказались здесь.

Рукой в перчатке он смахнул что-то со щеки, а потом ухватил свой боевой топор поближе к обуху и вынул его из кожаной петли.

— Видишь эти зарубки, Деметрий? Их число равно количеству убитых мною с той поры норманнов. — Он фыркнул. — Точнее, с той поры, как у меня появился новый топор.

— Могло быть и хуже, — заметил Элрик. — Вспомни евнуха.

— Какого евнуха? — удивился я, переставая что-либо понимать.

— Советника Крисафия.

— А что такое? — Судя по платью, манерам и языку, Крисафий принадлежал к настоящим ромеям. — Он-то ведь не пришел с Фулы, верно?

В ответ на мой безобидный вопрос Элрик и Сигурд разразились громким хохотом, от которого их лошади с перепугу стали брыкаться.

— Ну ты и шутник, Деметрий! — еле выговорил сквозь смех Сигурд. — Разве он хоть чем-то похож на нас?

Я живо представил себе смуглого безбородого Крисафия рядом с этими косматыми голубоглазыми гигантами и признал:

— Не слишком похож.

— У Крисафия особый счет к норманнам, — стал объяснять Элрик, справившись с веселостью. — В молодости он жил в Никомидии.

— Не в Никомидии, а в Малагине, — поправил Сигурд.

— По-моему, все-таки в Никомидии. Впрочем, неважно. Это произошло около двадцати лет назад, в правление Михаила Дуки. [17]Норманнский императорский наемник по имени Руссель оказался таким же вероломным, как и все прочие его соплеменники, и восстал против своего господина. Прежде чем его пленили, он вместе с другими бунтовщиками сумел захватить несколько азийских провинций. По слухам, однажды ночью они схватили Крисафия, тогда еще совсем мальчишку, и утащили в свой лагерь. Утром его отпустили, но…

Подобные истории я слышал не впервые. Мне было известно, что западные варвары всегда относились к людям так называемого третьего пола с восхищением и в то же время с отвращением; что они высмеивали нас за наше доверие к таким людям и считали, что весь наш народ осквернен их бесполостью. Не нужно было обладать богатым воображением, чтобы представить, какие мучения может причинить беззащитному пленнику банда пьяных наемников с подобными убеждениями. Оставалось лишь поражаться выдержке Крисафия, умудрившегося не только сохранить волю к жизни, но и дослужиться до столь высокого ранга.

Голос Сигурда вторгся в мои мысли:

— Император доверяет нам, варягам, еще и потому, что мы ненавидим норманнов. Теперь ты можешь судить, насколько он доверяет евнуху.

На этом наш разговор иссяк, и какое-то время мы скакали молча. Лишь отец Георгий, ехавший последним, то и дело жаловался вслух на то, что ему дали хромую лошадь, старое седло и фляжку с тухлой водой. Похоже, долгие прогулки верхом ему доводилось совершать нечасто.