– Что обе они были убиты с помощью одного и того же дьявольского приспособления, но это не приближает нас к разгадке, мы так и не знаем, что это было.
Пауза.
Харри кашлянул:
– Ладно, Бьёрн, выкладывай.
– Что?
– То, что тебе покоя не дает все время, пока мы здесь торчим, я же вижу.
Эксперт-криминалист почесал щетину на подбородке, не отрывая глаз от Харри. Кашлянул разок. Потом еще раз. Бросил взгляд на Кайю, как бы прося ее о помощи. Открыл рот, снова его закрыл.
– Хорошо, – сказал Харри. – Тогда переходим к…
– Это насчет веревки.
Двое других посмотрели на Бьёрна.
– Я нашел на ней моллюсков.
– Ого! – спросил Харри.
– Но не нашел соли.
Они все еще смотрели на него.
– Это довольно необычно, – продолжал Бьёрн. – Ракушки в пресной воде.
– То есть?
– То есть я переговорил с биологом, который занимается пресноводными водоемами. Ракушка принадлежит моллюску под названием горошина, одному из самых мелких подвидов, который встречается в Норвегии только в двух озерах.
– И эти озера?
– Эйерен и Люсерен.
– Оба в Эстфолде, – сказала Кайя. – Рядом. Крупные озера.
– В густонаселенном фюльке, – продолжил Харри.
– Сорри, – сказал Хольм.
– Ммм… А веревка – есть какие-то признаки, указывающие, где ее купили?
– Нет, в том-то все и дело, – сказал Хольм. – Никаких. И она вообще не похожа ни на одну веревку из тех, что я видел. Только натуральные волокна, ни нейлона, ни каких-то других искусственных материалов.
– Конопля, – сказал Харри.
– Что? – спросил Хольм.
– Конопля. Веревки и гашиш делают из одного и того же растения. Если захочется курнуть, можно просто заскочить в порт и поджечь швартовы у парома в Данию.
– Это не конопля, – сказал Бьёрн Хольм, не реагируя на смех Кайи. – Луб вяза и липы. Больше вяза.
– Настоящая кустарная норвежская веревка, – заметила Кайя. – Именно так раньше делали веревки на хуторах.
– На хуторах? – удивился Харри.
Кайя кивнула:
– В каждой деревне был хотя бы один человек, который делал веревки. На месяц опускаешь бревна в воду, чтобы они там размокали, потом снимаешь кору и берешь лыко. А потом ссучиваешь. Получается веревка.
Харри и Бьёрн повернулись на своих креслах к Кайе.
– Что такое? – растерялась она.
– Слушай, – сказал Харри. – По-твоему, это известно каждому?
– А, вот ты о чем… – протянула Кайя. – Просто мой дедушка делал веревки.
– Ага. И для веревок используют вяз и липу?
– В принципе можно использовать лубяные волокна любых деревьев.
– А в какой пропорции?
Кайя пожала плечами:
– Я, конечно, не специалист, но мне кажется, довольно необычно свить в одну веревку лыко от разных пород деревьев. Я помню, Эвен, мой старший брат, говорил, что дедушка использовал только липу, потому что она плохо впитывает воду. И поэтому ему не приходилось смолить свои веревки.
– Что думаешь, Бьёрн?
– Если такие веревки – редкость, тогда, конечно, легче выяснить, где ее сделали.
Харри встал и принялся ходить по комнате взад-вперед. Под резиновыми подошвами линолеум всякий раз жалобно всхлипывал.
– Значит, мы можем предположить, что производство было ограниченным, а продажа – локальной. Как, Кайя, тебе такая версия кажется приемлемой?
– Пожалуй.
– И мы также можем предположить, что места, где веревка была сделана и где ею пользовались, находились друг от друга неподалеку. Эти кустарные веревки вряд ли уезжали далеко от дома.
– По-прежнему звучит вполне правдоподобно, но…
– Давайте примем эту точку зрения за исходный пункт. Вы начинаете искать кустарных производителей веревок рядом с озерами Люсерен и Эйерен.
– Но сейчас такие веревки уже больше никто не делает, – запротестовала Кайя.
– Постарайтесь, – сказал Харри, взглянул на часы, схватил пальто, висевшее на спинке кресла, и пошел к двери. – Выясните, где сделали эту веревку. Я исхожу из того, что Бельман не знает про этих горошин. Или как, Бьёрн?
Вместо ответа Бьёрн выдавил улыбку.
– Ничего, если я проработаю версию насчет убийств на сексуальной почве? – спросила Кайя. – Я могла бы переговорить кое с кем из отдела нравов. У меня там есть знакомые.
– Ответ отрицательный, – сказал Харри. – Общее распоряжение держать язык за зубами насчет того, чем мы занимаемся, в особенности относится к нашим дорогим коллегам из Полицейского управления. Похоже, кто-то в управлении сливает информацию в Крипос, так что здесь мы разговариваем только с Гуннаром Хагеном.
Кайя открыла было рот, но взгляд Бьёрна заставил ее промолчать.
– Но ты можешь заняться кое-чем еще, – сказал Харри. – Найти эксперта-вулканолога. И отправить ему результаты анализа этих мелких камешков.
Светлые брови Бьёрна поползли на лоб.
– Пористый черный камень, базальтовая горная порода, – напомнил Харри. – Бьюсь об заклад, что это лава. Вернусь из Бергена часа в четыре.
– Передавай привет Управлению полиции в Бэ-э-эйггене, – проблеял Бьёрн и поднял вверх чашку с кофе.
– Я не в управление, – сказал Харри.
– Да? А куда же?
– В больницу «Саннвикен».
– Сан…
Дверь за Харри захлопнулась. Кайя взглянула на Бьёрна Хольма, который, открыв рот, все смотрел на закрывшуюся дверь.
– А что ему там делать? – поинтересовалась она. – Он к судебному медику?
Бьёрн покачал головой:
– «Саннвикен» – больница для душевнобольных.
– Да? Значит, он поехал к специалисту по серийным убийствам или что-то в этом роде?
– Так я и знал, что надо было отказаться, – сказал Бьёрн. – Если начальство узнает, чем мы тут занимаемся, мы рискуем работой, а коллега в Бергене…
– Что?
– Она и вправду не в себе.
– Ты хочешь сказать, что она…
– На принудительном лечении в закрытом отделении, вот что я хочу сказать.
Глава 18
Пациентка
Если высокий полицейский делал один шаг, то Хьерсти Рёдсмуэн приходилось делать два. И все равно она отставала, идя за ним по коридорам больницы «Саннвикен». За высокими узкими окнами, смотрящими вниз, на фьорд, хлестал дождь. Сосны и ели были такими зелеными, что казалось, вместо зимы пришла весна.
Вчера, едва услышав голос полицейского по телефону, Хьерсти Рёдсмуэн сразу же его узнала. Как будто ждала, что он позвонит. И попросит именно о том, о чем он и попросил: поговорить с Пациенткой. Пациентку называли Пациенткой, чтобы обеспечить ей максимальную анонимность после дела об убийствах почти годичной давности, которое она расследовала, из-за чего и оказалась там, откуда вышла: в психиатрической клинике. По правде говоря, оправилась она на удивление быстро, снова вернулась домой, но пресса, которая по-прежнему билась в истерике по поводу этого Снеговика, хотя дело давно было закрыто, не оставляла ее в покое. И однажды вечером три месяца назад Пациентка позвонила Рёдсмуэн и спросила, нельзя ли ей опять в больницу.
– Значит, она в приличной форме? – поинтересовался полицейский. – На лекарствах?
– Отвечаю «да» на первый вопрос, – сказала Хьерсти Рёдсмуэн. – А на второй не отвечу, поскольку обязана молчать.
Правда же состояла в том, что Пациентка была настолько здорова, что ей не нужны были ни лекарства, ни госпитализация. Тем не менее Рёдсмуэн сомневалась, следует ли разрешить полицейскому навестить Пациентку, ведь он тоже участвовал в раскрытии дела Снеговика и может вновь вытащить на свет божий старое и забытое. В свое время Хьерсти Рёдсмуэн как психиатр имела возможность убедиться в благотворности вытеснения, в том, что травме надо дать инкапсулироваться, уйти в забвение. Правда, коллегами эта точка зрения недооценивалась. С другой стороны, встреча с человеком, который расследовал то же дело, могла бы стать для Пациентки хорошей проверкой на степень выздоровления.
– У вас полчаса, – предупредила Рёдсмуэн, прежде чем открыть дверь в общую гостиную. – И помните: душа уязвима.