– Long time[20], – произнесла Нина и вновь исчезла.

И Харри тут же вспомнил, что ему так нравилось в «Шрёдере» помимо того, что это было ближайшее от его квартиры питейное заведение. Тут говорят короткими предложениями. И уважают частную жизнь клиентов. Тут просто констатируют, что ты вернулся, и не нужно никаких отчетов за тот срок, когда тебя не было.

Харри выпил две чашки на удивление невкусного кофе, быстро просматривая газеты, чтобы получить представление о том, что же произошло в королевстве за последние месяцы. Как обычно, ничего особенного. Именно это ему больше всего и нравилось в Норвегии.

Кто-то победил в эстрадном телеконкурсе «Идол», какая-то звезда вылетела из танцевального конкурса, какой-то футболист из третьего дивизиона попался на кокаине, а Лене Галтунг, дочь судовладельца Андерса Галтунга, авансом получила несколько миллионов в счет наследства и обручилась с гораздо более красивым, чем сама она, но вряд ли столь богатым предпринимателем по имени Тони. Редактор «Либерала», Арве Стёп, полагал, что для нации, которая хочет быть верной социал-демократическим идеалам, сохранение монархии становится все менее приемлемым. Все как всегда.

Первые заголовки, имеющие отношение к убийствам, Харри обнаружил только в газетах за декабрь. Он узнал место преступления благодаря описанию Кайи: подвал в строящемся офисном комплексе в Нюдалене. Неизвестно, что повлекло за собой смерть, но полиция не исключает, что речь идет об убийстве.

Харри пролистал газету и с большим удовольствием прочитал про одного политика – как тот хвастается, что оставил министерский пост для того, чтобы больше времени проводить с семьей.

Газетный архив у «Шрёдера» был, конечно же, неполным, но в газете, датированной двумя неделями позже, всплыло второе убийство.

Женщина была обнаружена возле разбитого «датсуна», который стоял на краю лесной опушки у озера Даушеен в Маридалене. Полиция не исключает, что дело имеет «криминальную подоплеку», но и в данном случае о причине смерти ничего не говорилось.

Глаза Харри просканировали статью, и он констатировал, что молчание полиции объяснялось делом обычным: у нее ничего нет, ну да, локатор вслепую шарит по открытым и пустым морским пространствам.

Только два убийства. Но Хаген был совершенно уверен, когда говорил, что речь идет о серийном убийце. Тогда в чем же связь? Чего не было в газетах? Харри почувствовал, как его мысли направились по старому доброму пути, выругался сам на себя, что никак не может от этого отделаться, и стал просматривать газеты дальше.

Когда стальной кофейник опустел, он бросил на стол скомканную купюру и вышел на улицу. Поплотнее запахнул пальто и прищурился, глядя в серое небо.

Он остановил свободное такси, которое как раз подъезжало к тротуару. Шофер потянулся по диагонали салона, и задняя дверь распахнулась. Такой фокус сейчас не часто увидишь. Харри решил вознаградить его чаевыми. И не только за то, что так удобнее сесть в машину, но еще за то, что в стекле дверцы отразилось лицо человека за рулем другого автомобиля, припаркованного позади такси.

– Государственная больница, – произнес Харри и пробрался на середину заднего сиденья.

– Будет исполнено, – ответил шофер.

Когда они отъезжали от края тротуара, Харри внимательно посмотрел в зеркало заднего вида.

– А вообще-то отвезите меня сначала на улицу Софиес-гате.

На Софиес-гате машина, кашляя дизельным мотором, осталась ждать, а Харри быстро, через две ступеньки, побежал наверх. В голове вертелись возможные варианты. Триады? Херман Клюйт? Или старая добрая паранойя? Наркота лежала там же, где он оставил ее, когда уезжал: в ящике с инструментами внутри разделочного столика. Просроченное полицейское удостоверение. Набор наручников фирмы «Хиатт» с пружинками для мгновенного защелкивания. И еще служебный револьвер, «смит-вессон» 38-го калибра.

Когда Харри вновь спустился на улицу, он не стал смотреть ни налево, ни направо, а сразу же уселся в такси.

– В Государственную больницу? – уточнил шофер.

– Во всяком случае, езжайте в этом направлении, – ответил Харри, внимательно вглядываясь в зеркало, пока они поворачивали на Стенсберггата и ехали дальше наверх по Уллеволсвейен.

Он ничего не увидел. Что могло означать одно из двух. Либо это старая добрая паранойя. Либо следивший за ним был профи.

Харри помедлил, но потом все-таки произнес:

– Государственная больница.

Проезжая мимо Вестре-Акерской церкви и Уллеволской больницы, он все-таки продолжал поглядывать в зеркало. Ни в коем случае нельзя привести их за собой туда, где ты наиболее уязвим. Туда, куда они всегда пытаются пробраться. К твоей семье.

Самая большая в стране больница нависала над всем городом.

Харри расплатился с шофером, а тот поблагодарил за чаевые и повторил фокус с задней дверью.

Перед Харри вздымались фасады больничных корпусов, казалось, низкие облака ползут прямо по их крышам.

Он глубоко вздохнул.

Улав Холе улыбался с больничной подушки так приветливо и так бессильно, что у Харри защемило сердце.

– Я был в Гонконге, – ответил Харри. – Надо было подумать.

– Получилось?

Харри пожал плечами.

– Что врачи говорят?

– Да практически ничего. Это вряд ли означает что-то хорошее, но я понял, что для меня так даже лучше. Ты ведь знаешь: способностью принять действительность как она есть в нашей семье никто особенно похвастаться не мог.

Интересно, будут они говорить о матери или нет. Харри надеялся, что нет.

– У тебя работа есть?

Харри покачал головой. Седые волосы отца так красиво лежали на лбу, что Харри подумал: это, наверное, не его волосы, ему их просто выдали – как пижаму и шлепанцы.

– Ничего?

– Мне предложили читать лекции в Полицейской академии.

Это была почти правда. Хаген предлагал ему это после дела Снеговика – как своего рода отпуск.

– Учить? – Отец засмеялся, тихо и осторожно, словно боясь разбиться от слишком громкого смеха. – А мне казалось, один из твоих принципов – никогда не делать того, что делал я.

– Такого никогда не было.

– Да ладно, ты всегда поступал по-своему. Все эти полицейские штучки… Ладно, хорошо хотя бы, что ты не повел себя как я. Потому что я не пример для подражания. Ты же знаешь, после того как умерла твоя мать…

Харри просидел в белой больничной палате от силы двадцать минут, но уже испытывал отчаянное желание убежать.

– После того как умерла твоя мать, мне никак не удавалось сделать так, чтобы все стало как раньше. Я ушел в себя, общение с другими людьми стало мне не в радость. Мне казалось, если я буду один, то стану ближе к ней. Но это не так, Харри. – Отец улыбнулся ангельской улыбкой. – Я знаю, что потерять Ракель было тяжело, но ты не должен поступать так, как я. Ты не должен прятаться, Харри. Не должен запирать дверь и выбрасывать ключ.

Харри взглянул на свои руки и, кивнув, почувствовал, как по всему телу бегут мурашки. Надо срочно что-то принять, не одно, так другое.

Вошел медбрат, представился Алтманом, поднял шприц, сказал, немного пришепетывая, что ему надо только сделать Улаву укол, чтобы тот лучше спал. Харри подмывало спросить, не найдется ли и для него чего-нибудь.

Отец лег на бок, кожа на лице обвисла, теперь он выглядел старше, чем когда лежал на спине. Он посмотрел на Харри тяжелым, ясным взглядом.

Харри поднялся так резко, что ножки стула скрежетнули о пол.

– Ты куда? – пробормотал отец.

– Пойду покурю, – сказал Харри. – Сейчас вернусь.

Харри встал на низкий бордюр, откуда ему была видна парковка, и закурил «Кэмел». По другую сторону шоссе виднелся кампус Блиндерн и здания университета, где учился отец. Считается, что сыновья – в большей или меньшей степени переодетые варианты своих отцов, что ощущение того, что ты вырвался из этой цепочки, не больше чем иллюзия, что ты все равно возвращаешься, что притяжение крови не просто сильнее, чем воля, – оно и есть воля. Харри всегда казалось, что сам он доказывает нечто прямо противоположное. Так почему же при виде отца, его костлявого, обнаженного лица на подушке Харри казалось, что он смотрится в зеркало? А его голос казался собственным голосом? Слышать его мысли, слова… словно сверло зубного врача, с непоколебимой уверенностью попадающее точно в нерв Харри. Потому что Харри ведь его копия. Черт! Взгляд Харри нашел белую «короллу» на парковке.