— Просто доверься мне, Сюзанна. Есть много разных способов, — дразнил совратитель, лаская линию подбородка, шеи и снова возвращаясь к трепещущим губам, — которые мы не успели испробовать.

— Не могу…

Сюзанна утопала в нежнейших поцелуях, все глубже и глубже погружаясь в густой бархатный туман. Она не сдерживала себя. Не хотела. Ведь этот бесконечный гулкий туннель наверняка вел прямо в рай.

Холт едва касался возлюбленной, так трогательно, что она растворялась в пылких объятьях. Алчный рот, скользя по пылающей плоти, словно прохладный бриз, вводил в экстаз. Сюзанна слышала, как искуситель шептал невероятные обещания и нежные чувственные похвалы, кончики пальцев, казалось, были специально предназначены для того, чтобы доставлять наслаждение и дарить неведомую прежде страсть.

Брэдфорд гладил ее через тонкий хлопок, восхищаясь гибкостью восхитительного тела под своими руками, любовался прелестным лицом в свете лампы, упивался милой покорностью, осознавая, что любимая погружается в него, в то, что он предложил. Не было необходимости подстегивать вожделение, желание не уменьшилось, но приобрело другой оттенок.

Когда Сюзанна вздохнула, вернулся к манящим губам, чтобы ощутить вкус собственного имени.

Холт раздевал ее медленно, дюйм за дюймом опуская сорочку, впадая в восторг от обнажающейся кожи, приостанавливаясь, заворожено впитывая потрясение от дерзких действий. Потом нежно повел к первой вершине.

Невыносимая сладость. Каждого движения, каждого вздоха. Изысканная ласка. Каждого прикосновения, каждого всхлипа. Истома словно окутала ее шелковым облаком, мягко привнося миллион импульсов в нестерпимую боль, похожую на музыку. Никогда Сюзанна так не воспринимала собственное тело, как теперь, пока Холт так полно, так терпеливо исследовал каждый укромный уголок.

Наконец почувствовала упершуюся плоть, горячую и твердую, которую так отчаянно желала. Приподняла тяжелые веки, взглянула в горящие глаза, затем ослабевшей рукой провела по всей напрягшейся длине.

Холт и не подозревал, что страсть может быть настолько неистовой и все же такой безмятежной. Сюзанна обвила его талию ногами, и он скользнул в вожделенное лоно. Оба почувствовали себя так, словно вернулись домой.

Я не мог предугадать, что этот день станет для нас последним. Вглядывался бы я в нее более внимательно, обнимал бы крепче? Нельзя любить сильнее, но мог ли я старательнее оберегать свое сокровище?

Никто не ответит.

Мы нашли маленькую собачку, съежившуюся и полуголодную, среди камней в наших утесах. Бьянка пришла в восторг. Наверное, это глупо, но мне кажется, мы оба почувствовали, что этот щенок — наша совместная собственность, ведь мы нашли его вместе.

Мы назвали его Фредом, и должен признаться, что с грустью наблюдал за его уходом, когда Бьянке настало время вернуться в Башни. Конечно, это правильно, что она забрала осиротевшего щенка к своим детям, чтобы он стал домашним питомцем. Я в одиночестве побрел домой, думая о ней, и попробовал работать.

Когда она вечером пришла ко мне, меня потрясло, что она так сильно рисковала. Только однажды она входила в мой дом, и больше мы не смели себе этого позволить. Она была в ужасном состоянии и совершенно измучена. Под плащом принесла щенка. И поскольку выглядела бледной, как призрак, я заставил ее сесть и налил бренди.

Она рассказала, едва шевеля губами, о произошедшем после нашего расставания.

Дети влюбились в собачонку. Они веселились с легким сердцем, пока не вернулся Фергус. Он отказался оставить в своем доме беспризорного беспородного найденыша. Возможно, я смог бы простить ему это решение, просто посчитав его твердолобым болваном. Но Бьянка поведала, что он приказал кому-то из прислуги убить щенка, невзирая на мольбы и слезы детей.

Сильнее всего он обрушился на девочку, юную Коллин. Опасаясь еще большей грубости, а возможно и физического наказания, Бьянка отослала детей и собаку к няне.

Затем разразился ужасный скандал. Она не все раскрыла мне, но дрожь и пылающие глаза сказали достаточно. Разъярившись, муж угрожал и оскорблял ее. И тут в свете лампы я увидел отметины на шее, где его руки сжимали ее.

Я ушел бы сразу. Чтобы убить его. Но ее ужас остановил меня. Никогда прежде и никогда потом за всю свою жизнь я не впадал в такое бешенство. Любить так, как я любил, и видеть, что она травмирована и напугана. Бывали времена, когда я вопрошал Бога, если бы тогда я убил его, могло ли все сложиться по-другому. Однако уже невозможно ничего поправить.

Я не покинул ее, оставался рядом, пока она плакала и рассказывала, что муж уехал в Бостон и вернется с новой, выбранной им лично гувернанткой. Он обвинил Бьянку в том, что она плохая мать, поэтому решил забрать у нее заботу о детях и их воспитание.

Если бы он угрожал вырвать ей сердце, то и тогда не нанес бы раны ужаснее. Она не увидела бы своих малышей, растущих в руках наемной прислуги под наблюдением жестокого честолюбивого отца. Больше всего она боялась за дочь, зная, что, если ничего не предпринять, когда-нибудь Коллин отправят куда подальше, выдав замуж, как ее мать.

Именно этот невыносимый страх подтолкнул ее к решению оставить мужа.

Бьянка осознавала, как рискует, предвидела скандал и потерю социального статуса. Но ничто не могло поколебать ее. Она вознамерилась забрать детей туда, где, она знала, они будут в безопасности. Пожелай она, и я отправился бы с ними, но она не просила и не взывала к моей любви.

Да этого и не требовалось.

На следующий день я собирался предпринять необходимые для отъезда меры, а она подготовить детей.

И тут она попросила сделать ее моей.

Я так долго желал ее. И все же пообещал себе, что не овладею ею. Той ночью я нарушил одно обещание и поклялся в другом. Любить ее вечно.

До сих пор помню, как Бьянка смотрела на меня, ясно вижу распущенные волосы и потемневшие глаза. Еще не коснувшись ее, знал, какова она наощупь. Еще не уложив в свою постель, знал, как она будет выглядеть там.

Теперь все это — только видения, самые сладкие воспоминания моей жизни. Звук воды и сверчков, запах диких цветов.

В тот бесконечный час я получил все, о чем может мечтать мужчина. Она воплощала и красоту, и любовь, и надежды. Соблазнительная и невинная, застенчивая и необузданная. Даже теперь ощущаю вкус ее рта, обоняю запах ее кожи. И до сих пор жажду ее.

Потом она оставила меня. То, что казалось началом, стало концом.

Я забрал все имеющиеся деньги, продал краски и холсты и купил четыре билета на вечерний поезд.

Она не пришла.

Клубились грозовые облака. Сверкала молния, грохотал гром, бушевал ветер. Я говорил себе, что это погода леденит кровь. Но, помоги мне Боже, думаю, что все понял. Острая ужасающая боль и безрассудный страх съедали заживо.

В первый и последний раз пошел в Башни. Дождь хлестал вовсю, когда я постучал в двери. Открывшая мне женщина билась в истерике. Я оттолкнул бы ее и вбежал в дом, зовя Бьянку, но в этот момент приехала полиция.

Возлюбленная спрыгнула с башни, выбросилась из окна на камни. История и теперь туманная, каковой была и тогда. Помнится, я метался и звал ее сквозь воющий ветер. Огни особняка ослепляли, пробиваясь сквозь мрак. Мужчины с фонарями уже взбирались на утесы и искали под ними. Я стоял и смотрел вниз на нее.

Моя любовь. Отнятая у меня. Не ее собственной рукой. Никогда не верил в самоубийство. Ушедшая. Потерянная навеки.

Я едва не спрыгнул с того утеса. Но она не позволила мне. Готов поклясться, что именно ее голос остановил меня. Поэтому просто сидел на земле под проливным дождем.

Тогда я не смог присоединиться к ней. Кое-как влачил свое существование без нее. Но, вероятно, в этом есть смысл. Мальчик, мой внук. Как Бьянка любила бы его. Иногда вожу его к нашим утесам и чувствую, что она тоже там, с нами.