И оставил дом в нетронутом виде.

Не буду писать про зиму. Совсем не такие воспоминания желаю вновь пережить. Но я не покинул остров. Не смог. Все те долгие месяцы она не оставляла моих мыслей. И весной пребывала со мной. В мечтах.

А затем наступило лето.

Невозможно описать свои чувства, когда увидел, как она бежит ко мне. Скорее нарисовал бы, но никогда не сумел бы подобрать слова. Часто посещал утесы, ожидая ее, надеясь на встречу, стараясь убедить себя, что будет достаточно хотя бы увидеть ее, просто снова поговорить. Только бы она спустилась со склона через дикие цветы и присела бы рядом со мной на камни.

И тут внезапно она на бегу выкрикнула мое имя, зеленые глаза сияли от радости. Шагнула в мои объятия, наши губы встретились. И понял, что она мучилась так же, как и я. И тоже влюблена.

Мы осознавали, что это безумие. Если бы я был более сильным, то, наверное, сумел бы убедить ее уйти и оставить меня. Но что-то изменилось в ней за ту зиму. Больше ее не удовлетворяла пустота, в которую, я знал, превратился их брак. Дети, настолько дорогие для нее, не могли поддерживать узы между нею и мужем, который хотел от жены только покорности и выполнения обязанностей. И все же я оказался не готов позволить ей отдать себя мне, совершить решающий шаг, который принес бы любимой вину, позор и сожаление.

Так что мы встречались на утесах, день за днем, совершенно невинно. Говорили и смеялись, притворяясь, что лето продлится вечно. Иногда она приводила детей, и тогда создавалось впечатление, что мы — настоящая семья. Это было опрометчиво, но почему-то мы не опасались ничьих косых взглядов, стоя там, словно в чаше между небом и морем, с видневшимися вдалеке пиками Башен.

Мы испытывали счастье, имея то, что имели. Никогда — ни до, ни после — в моей жизни не было таких счастливых дней. Подобная любовь не имеет ни начала, ни конца. Подобная любовь не может быть правильной или неправильной. В те яркие летние дни она не была женой другого мужчины. Она была моей.

Целая жизнь прошла, и теперь я сижу здесь, в дряхлеющем теле, и вглядываюсь в воду. Прелестное лицо и нежный голос совершенно ясно предстают передо мной.

Она улыбалась:

— Можно только мечтать о такой любви.

Я вытащил шпильки из роскошных волос и пальцами запутался в густых прядях. Маленькое драгоценное удовольствие.

— И все еще?..

— Теперь уже нет.

Она нагнулась и коснулась губами моего рта.

— Больше не о чем мечтать. Теперь я могу только желать.

Я поцеловал изящную ладошку, и мы вместе наблюдали за полетом орла.

— Сегодня вечером у нас бал. Жаль, что вас там не будет, и мы не сможем повальсировать.

Я поднялся на ноги, притянул ее к себе и начал кружить среди диких роз.

— Расскажите, что наденете, чтобы я представил вас в полном блеске.

Засмеявшись, она подняла лицо.

— На мне будет шелковое платье цвета слоновой кости с низким лифом, обнажающим плечи, с широкой в складку юбкой, украшенной бисером, отражающим свет. И мои изумруды.

— Женщина не должна выглядеть грустной, когда говорит об изумрудах.

— Не должна.

Она снова улыбнулась:

— Они необыкновенные. Я получила эти камни за рождение Этана и ношу их как напоминание.

— О чем?

— О том, что независимо от будущих событий, после меня что-то останется. Дети — мои истинные драгоценности.

Облако закрыло солнце, она положила голову мне на плечо.

— Обнимите меня крепче, Кристиан.

Ни один из нас не говорил о быстро проходящем лете, но я знаю, что мы оба думали об этом в тот момент, когда мои руки сжимали тонкие пальчики и наши сердца бились в унисон в танце любви. Осознание того, что скоро я снова потеряю ее, пронзило меня.

— Я преподнес бы вам изумруды, бриллианты и сапфиры.

Ее рот манил неодолимо.

— Все это и даже больше, Бьянка. Если бы мог.

— Не надо.

Она поднесла ладони к моему лицу, и я увидел слезы в грустных глазах.

— Просто любите меня, — прошептала она.

Просто любите меня.

Холт и трех минут не провел дома, когда понял, что здесь кто-то побывал. Пусть он и сдал значок, но чутье полицейского осталось при нем. Почти ничего не изменилось… только пепельница передвинута чуть ближе к краю стола, стул слегка переставлен по отношению к камину, угол коврика приподнят.

Встревоженный и напрягшийся, Холт направился из гостиной в спальню. И здесь видны кое-какие признаки вторжения: подушки лежат совсем не так, книги на полках выстроены по-другому. Он пересек комнату, вытащил оружие из ящика, проверил обойму, взял пистолет с собой и пошел осматривать дом.

Полчаса спустя вернул ствол на место. Лицо ничего не выражало, но взгляд потяжелел и в глазах застыла решимость. Холсты деда немного переместили, совсем немного, но для Холта стало ясно, что кто-то касался и изучал полотна. Такой наглости он не потерпит.

Кто бы ни посетил его жилище, действовал человек вполне профессионально. Ничего не пропало, практически ничего не сдвинуто, однако Холт уверился, что прочесали каждый дюйм дома, и не сомневался в личности того, кто все это проделал. Итак, Ливингстон, каким бы обличьем он не прикрывался, все еще где-то близко. Достаточно близко, сделал вывод Холт, раз обнаружил связь между Брэдфордами и Калхоунами. И изумрудами.

Теперь, мрачно подумал он, опустив руку на голову скулящей у ног Сади, это превратилось в личное дело.

Холт вышел через кухонную дверь, уселся на крылечке с собакой и пивом и уставился на воду. Заставил себя успокоиться и углубился в размышления, расставляя по местам кусочки головоломки, строя и перестраивая догадки, пока не начала формироваться полная картина.

Ключ ко всему — Бьянка. Надо проникнуть в ее мысли, эмоции и побуждения. Холт закурил и расслабленно уложил перекрещенные в лодыжках ноги на перила, любуясь затухающим светом и жемчужными сумерками.

Красивая дама в ловушке несчастливого брака. Если и сегодняшнее поколение женщин Калхоун твердо стоит на ногах, то и Бьянка обладала сильной волей, а также страстью и преданностью. И беззащитностью, добавил бы он. Уязвимость явно светилась в глазах на портрете — такая же, как во взоре Сюзанны.

Бьянка находилась на одной из верхних ступеней привилегированного общества. Молодая ирландка из хорошей семьи, удачно вышедшая замуж. И опять же, как Сюзанна.

Холт выдохнул дым и рассеянно погладил уши Сади, уткнувшейся мордой в хозяйские колени. Невысокий желтый кустарник притягивал взгляд, цветное пятно, подаренное Сюзанной. Согласно показаниям бывшей горничной, Бьянка тоже обожала цветы.

У них родились дети, по любым меркам она была хорошей преданной матерью, в то время как Фергус — жестоким и равнодушным отцом.

И тут на сцене появился Кристиан Брэдфорд.

Если Бьянка на самом деле стала его любовницей, то подвергла себя огромному общественному риску. Как жена Цезаря, женщина ее статуса ожидаемо должна вести себя безупречно. Даже намек на роман — особенно с мужчиной низших слоев — в клочья разнес бы ее репутацию.

И все же она увлеклась.

«Ситуация настолько осложнилась, что стала невыносимой для нее?» — гадал Холт. Если Бьянку разъедали паника и чувство вины, то сокрытие изумрудов явилось последней отчаянной демонстрацией открытого неповиновения, да, собственно, ужаса при мысли о позоре и скандале развода. Не в силах выстоять перед жизнью, она выбрала смерть.

«Не нравится мне все это». Покачав головой, Холт медленно выдохнул очередную струю дыма. И не просто не нравится. Возможно, он потерял объективность, но не мог себе представить, чтобы Сюзанна сдалась и выбросилась на камни. А ведь у Бьянки слишком много похожего с прелестной правнучкой.