—Ты врешь, — в неверии пропыхтел Тодд. Выпустив рубашку Макса, он стремительным движением отвел назад правую руку и изо всех сил ударил Макса в подбородок.
Неожиданный удар взорвал Макса. Потерев ноющий от боли подбородок одной рукой, он поднял другую, чтобы нанести мощный ответный удар. Но этот удар так и не достиг цели. Максу пришлось отпрянуть, так как кто-то внезапно вклинился между ним и Тоддом.
Это была Джессика.
—
А ну-ка перестаньте, оба! — закричала она, изо всех сил оттаскивая юношей друг от друга. — У вас нет никаких причин драться. Вы оба на одной стороне.
—
А ты в это не лезь, Джессика, — сказал Тодд, все еще не сводя с Макса свирепого взора. — Это не твое дело.
—
Нет, мое! — заявила она.
—
Я не хочу просто так стоять и наблюдать, как ты ищешь повода для драки с невинным пареньком. Это так непохоже на тебя, Тодд. Максу известно о Лиз ничуть не больше, чем тебе.
Макс с признательностью посмотрел на Джессику.
—
Лиз вовсе не хотела бы быть поводом для подобного сражения, — продолжала она. — Тодд, ты ведь и сам знаешь, что это так.
Рука Тодда безвольно упала. Да, Джессика была права. Элизабет просто не могла видеть драк.
—
А кроме того, Макс совершенно невиновен, — добавила Джессика.
—
Откуда тебе это известно? — спросил Тодд.
—
Потому что это лишено всякого смысла. Лиз говорила мне, какие у Макса были трудности по английскому языку... и еще говорила, как он был счастлив, что она помогает ему. Правильно, Макс?
—
Ну да, Тодд, ты бы послушал, что она говорит. Это первые разумные слова, которые я от кого-либо здесь слышу за целый день.
—
Итак, Тодд, — завершила Джессика свой довод, — с какой, черт подери, стати Максу понадобилось бы причинять вред той, которая собиралась помочь ему?
Тодд поразмышлял над словами Джессики. Что ж, возможно, он осуждал Макса несправедливо. В конце концов он ведь только намеревался поговорить с ним. Но его так занесло, что он даже не дал Максу возможности хоть что-то объяснить. Да, на сей раз Джессика была права: драка — это не его стиль. Отсутствие Элизабет явно невероятно сильно подействовало на него.
—
Тодд, когда я отправился искать ее и нашел машину, я понял, что с ней случилось что-то плохое, — искренне сказал Макс. — Вот я и подумал, что в салоне, внутри, смогу найти что-нибудь, что дало бы мне какую-то нить к разгадке. Теперь-то я понимаю, что это был совершенно глупый поступок, и если бы мне довелось проделать это снова, то я бы, по всей вероятности, сначала обратился в полицию. Но все это правда. Я вам клянусь.
Тодд сделал глубокий вдох.
—
Ладно, Макс. Извини. Думаю, мне ничего не остается, как поверить тебе.
От стыда щеки Тодда стали пунцово-красными. Да, негоже, если он станет изливать свой страх и бессилие на кого-то другого. От драки с Максом Элизабет вряд ли вернулась бы к ним.
—
Тодд, Макс. — Джессика переводила взгляд с одного парня на другого. — Если уж мы хотим найти мою сестру, то должны все действовать заодно. Возможно, в этом наш единственный шанс. — Усталое выражение лица Джессики сменилось полным решимости взглядом. — Мы не можем позволить, чтобы это вставало между нами. И отступить мы тоже не можем.
—
Что ж, тогда можете рассчитывать на меня, — сказал Макс.
—
И на меня тоже, Джес, — негромко сказал Тодд. — Только что мы могли бы сделать?
—
Я и сама толком не знаю. Но, думаю, мы должны начать с наиболее логичного места — прямо с места преступления.
И с новым осознанием цели вся троица ринулась вон из здания, воспользовавшись боковым выходом, чтобы уклониться от матери Макса, которая поджидала его у центрального входа. Они что было духу помчались на автостоянку при школе, прыгнули в машину Тодда и направились прямиком в больницу имени Фаулера.
13
Элизабет
нацарапала зарубку на стуле рядом с той, которую она сделала накануне. Итак, начинался второй день ее новой жизни, жизни пленницы и спутницы самого ужасного
и
противоречивого типа, с которым она когда-либо сталкивалась. Если он будет верен своему слову — в чем она не могла быть уверена,
—
то сегодня она проведет последний день привязанной к этому стулу. С одной стороны, ее приободрила идея оказаться увезенной в такое место, где Карл не будет испытывать необходимости привязывать ее... Но само это путешествие ее устрашало. Чем дальше они уехали бы от Ласковой Долины, тем больше была бы вероятность того, что ее не найдут никогда. И возможность того, что она когда-либо попадет домой, могла растаять без следа.
«Перестань!» — скомандовала она себе. Где-то глубоко внутри она сознавала, что не должна лишать себя надежды, не должна сдаваться Карлу и его безумной «любви». Однако поддерживать в себе оптимизм ей становилось все труднее и труднее.
Эти два дня показались ей двумя годами, и Элизабет ощущала, что они невероятно изменили ее. Ей приходилось иметь дело с такими вещами, встреча с которыми ей никогда и не снилась — с тем, например, что все ее движения были ограничены, что она была лишена возможности общения с прочими людьми, исключая самого Карла.
Были во всем этом и настолько существенные для ее повседневной жизни вещи, что Элизабет никогда и не думала, что может оказаться лишенной их. Вещи простейшие, вроде того, чтобы иметь возможность почесать себе спину или прилечь, когда устала, или отправиться в ванную, когда бы ей это ни заблагорассудилось... Прошло уже два дня с тех пор, как она принимала душ и чистила зубы. Теперь это было недоступно, и от мысли о том, что для нее это будет делать Карл, в животе у Элизабет так и забурлило от отвращения. Нет-нет, об этом и речи быть не могло! И если ей когда-нибудь суждено выбраться отсюда, то первое же, что она хотела бы сделать, — это провести часиков пять в своей ванне.
А еще она сильно тосковала по звукам — нет, не просто по человеческим голосам, а по тем повседневным шумам, которые обозначали бы, что она по-прежнему является частью мироздания. Хотя по ночам и доносились случайные приглушенные звуки с относительно отдаленного расстояния, в дневное время все было тихо, словно целый мир куда-то упаковали и увезли с глаз долой. Не было ни дребезжания труб отопления, ни тиканья часов, ни капания воды из кранов... А помимо всего этого Элизабет приходилось иметь дело с продолжительными приступами холода и голода.
Остальной мир уже начинал ощущаться ею как своего рода воспоминание. Впечатление было таким, словно все, что происходило с ней до этого похищения, было с каким-то другим человеком, в другой жизни.
Чтобы побороть это ощущение, Элизабет усилием воли заставляла себя вызывать воспоминания о своих друзьях, о семье... Она понимала, что для нее было жизненно важно продолжать вспоминать, что в этом, быть может, был единственный способ сохранить контроль над собой. В особенности же она наполняла свои мысли воспоминаниями о Джессике и себе самой, начиная от их первого дня в детском саду и кончая их самым последним приключением с Джереми Фрэнком. Они прошли вместе через столь многое, что Элизабет казалось: она смогла бы пережить это страшное испытание, думая обо всех этих случаях в их жизни.
Позволив себе вволю погрузиться в эти воспоминания, Элизабет даже захихикала, вспомнив об одном конкретном случае. Он был связан с ярко-желтым свитером с У-образным вырезом, который Джессика подарила Элизабет на ее тринадцатилетие. Элизабет считала, что свитер слишком уж ярок, но вскоре Джессика принялась одалживать его у сестры. А еще немного погодя Элизабет стало ясно, что Джессика купила этот свитер, намереваясь сама носить его.
