Но за дверью спальни царила тишина. Она взялась за ручку – дверь оказалась не заперта. Адриана осторожно заглянула внутрь.

Спальню освещала наполовину прикрытая алхимическая лампа, но Фацио в спальне не было. Сердце ее бешено колотилось, но она знала, что ей требуется всего несколько секунд, чтобы совершить задуманное. «Где же его эфирограф», – лихорадочно стучало в голове.

И, будто откликаясь на ее безмолвный призыв, он тут же попался на глаза. Самописец – наверное, один из первых образцов – стоял на этажерке в углу.

Сняв крышку, Адриана обнаружила внутри паутину. Паутина порвалась, когда она покрутила ручку и завела самописец. Теперь, если Фацио захочет им воспользоваться, он поймет, что его опередили.

Она торопливо укладывала бумагу в самописец. Где-то в спальне оглушительно тикали часы. Это тиканье звоном отдавалось у нее в ушах.

Адриана принялась быстро писать. Если двойник этого самописца не заведен, или сменил владельца, или отжил свой срок, то все ее старания напрасны.

Она не успела дописать послание, как услышала, что дверь лаборатории открывается. Адриана застрочила так, что цифры перед глазами запрыгали потревоженными кузнечиками. Она опускала пояснительный текст – знала, если близнец этого самописца находится там, где она думает, владельцу объяснения не понадобятся. А второй самописец, по ее предположению, должен был стоять у самого Ньютона. Поскольку Фацио отвергли, поскольку гордость его уязвлена, он должен был хранить этот самописец как память о некогда дорогой привязанности.

Она уже слышала, как кто-то возится в дверях спальни.

Останавливать процесс и вынимать бумагу было поздно: она дописала последнюю строчку и опустила крышку самописца. И в тот самый момент, когда Фацио ввалился в спальню, она проскользнула в открытую дверь стенного шкафа и спряталась там.

Фацио все же заметил ее. Он удивленно вытаращил глаза и засмеялся.

Фацио был совершенно пьян. Он попытался стянуть панталоны, но не устоял и свалился на пол, забормотал что-то невнятное, с трудом поднялся, шатаясь, подошел к кровати и рухнул на нее прямо в одежде.

Адриана медленно досчитала до ста: тело на кровати не шевелилось, она тихо вышла из своего укрытия и осторожно вынула бумагу из самописца.

Адриана вернулась в лабораторию, подошла к окну, под которым был широкий выступ стены. По выступу она намеревалась дойти до лестницы, спускающейся в парк. А уже оттуда спокойно вернуться во дворец – что такого? Она просто выходила подышать свежим воздухом.

Повинуясь ее усилиям, окно со скрипом открылось, и вдруг… у Адрианы зашевелились волосы на голове: перед ней в стекле отразился красный свет. Она обернулась, и сердце замерло от ужаса.

Из середины комнаты на нее надвигалось облако черного дыма, в центре которого пламенел огромный глаз.

– Не ной, Бен, сосредоточься, сейчас мне нужно все твое внимание, – прикрикнул на Бена Маклорен.

– Сосредоточься, легко сказать! Если б я хоть знал, что мы делаем, – ворчал Бен.

– Я объясню тебе, но чуть позже, – сказал Маклорен. – А пока просто делай то, что я тебе говорю. У нас времени совсем не осталось.

Бен повиновался, но то и дело вожделенно поглядывал в сторону телескопа, хотя определение «телескоп» мало подходило к тому прибору, который вызывал у Бена такое любопытство. «Разве телескопом можно пользоваться днем? Что там Маклорен разглядывает?» – изнывал в неведении Бен.

Бен уже изучил манеру математика – или кем он там был на самом деле – никогда не отвечать на заданный вопрос прямо. Маклорен предпочитал, чтобы Бен без лишних объяснений сам до всего доходил.

Послышался щелчок, и тут же Маклорен протянул Бену квадратную пластинку, сторона которой не превышала фута в длину. Пластинка, казалось, была сделана из ржавого железа. Но, взяв ее в руки в первый раз, Бен определил, что она из нержавеющего металла, скорее всего цинка, а ржавчина нанесена тонким слоем только на одну сторону пластинки. Следуя указаниям Маклорена, Бен наложил на пластинку лист бумаги и плотно прижал бумагу рамкой, а сверху посыпал металлическим порошком. Через короткое время он сдул порошок, и на бумаге остались спиралевидные рисунки, напоминающие отпечатки пальцев. Затем из прибора, в форме обычной коробки, извлек идентичную пластинку, которую заложил туда минуту назад. Пластинка на ощупь оказалась теплой. Он опустил в коробку новую пластинку и потянул ручку. Прибор издал шипящий звук. Бен снял рамку с извлеченной из коробки пластинки и щеткой смахнул металлическую пыль. На бумаге остались выжженные рисунки такой же спиралевидной формы.

Бен пронумеровал лист – 16.

Маклорен тем временем передвинул телескоп на несколько градусов. Бен отпустил ручку коробки, оттуда выскочила очередная пластинка, предыдущую, освободившуюся, Бен отдал Маклорену, и процесс пошел по новому кругу.

– Легче было бы работать, если бы пластинок было не три, а больше, – заметил Бен.

– Согласен, но эти пластинки – жуть какие дорогие, – ответил Маклорен. – А сейчас тебе придется поднапрячься, нам надо сделать еще несколько заходов с минимальными промежутками времени.

Минут через пятнадцать Маклорен отошел от телескопа.

– Ну что ж, давай посмотрим, что у нас получилось, – сказал он.

Бен вытащил из рамки последний лист и отнес Маклорену, который раскладывал на столе всю стопку сделанных ими листов таким образом, что каждый последующий захлестывал предыдущий. Бен увидел, что один лист является продолжением другого, а все вместе они образовывают целостную картину.

– Ну? – задал вопрос Маклорен.

– Э-э-э… похоже на созвездия или нечто подобное, но только размеры какие-то неправильные.

– Что значит «неправильные»?

– То есть звезды по величине так сильно друг от друга не отличаются. Вот смотрите, здесь одна размером с шиллинг, а эта вот – не больше булавочной головки. Кроме того, сейчас же день… Погодите, я понял. Этот телескоп вообще не воспринимает солнечный свет, так?

Маклорен широко улыбнулся и похлопал его по спине:

– Молодчина! Я тебе сейчас скажу, как называется прибор, и тогда все станет совершенно ясно. Это сродствоскоп.

– Ну, тогда действительно все понятно, – обрадовался Бен.

– В таком случае расскажи мне, что мы с тобой делали, и что у нас получилось.

Бен почувствовал, как его распирает от возбуждения, слова фонтаном вырвались наружу:

– Прибор регистрирует силу гравитационного притяжения различных небесных тел. У вас должен быть ртутный преобразователь, который превращает гравитационные гармоники в магнетизм, в результате чего на слой ржавчины наносятся рисунки. Металлическая пыль, которую я посыпаю сверху, прилипает к рисункам, а при нагревании рисунки выжигаются на бумаге. И перед нами сейчас лежит звездная карта, на ней указана масса звезд.

– Все верно! – подтвердил Маклорен. – Хотя в одном месте я должен тебя поправить. Это не звезды. Это планеты, их спутники и кометы. – Маклорен ткнул пальцем в самое большое пятно. – Это Юпитер, а это… – он указал на семь небольших пятнышек, – его спутники.

– Я думал, у Юпитера четыре спутника.

– А ты разве не был в планетарии?

– Был. Я как раз и хотел спросить, почему их там пять. Пятый, наверное, недавно открыли?

– Да, мы его недавно открыли. А теперь можем добавить еще два, – ликовал Маклорен. – Те небесные тела, которые из-за их слишком маленьких размеров не видны в оптический телескоп, можно обнаружить с помощью сродствоскопа. Несомненно, мы знали, что у Юпитера не четыре спутника, а больше. И то, что мы сегодня получили, – лишь доказательство верности наших гипотез.

– А на основании чего вы строили свою гипотезу?

– Помнишь ньютоновские законы гармонического сродства? Притяжение есть функция совокупности сродства и расстояния. В случае с гравитацией – функция прямо пропорциональна массе и обратно пропорциональна квадрату расстояния. Что касается особых видов сродства, то сила притяжения между телами меняется быстрее, чем меняется расстояние между ними.