Если человек скучает, то потому, что скучна его жизнь.
Наступает день, когда, посмотревшись в зеркало, обнаруживаешь, что ты совсем не такой, каким ожидал увидеть себя. Да, потому что зеркало — самая жестокая форма истины. Ты в нём не такой, как на самом деле. Тебе хотелось бы, чтобы твой облик соответствовал тому, что ты из себя представляешь, и чтобы люди, посмотрев на тебя, сразу понимали, какой ты: искренний, великодушный, славный… Однако, чтобы понять это, всегда нужны какие-то слова или дела. Необходимо показать, кто ты такой. Было бы замечательно, если бы можно было этим и ограничиться. Всё было бы куда проще.
Накачаю себе мускулы, сделаю пирсинг и тату льва на бицепсе (которого нет)… не знаю, нужно подумать. Однако всё это вещи, которые с первого же взгляда дают понять, кто перед тобой.
У Эрики-которая-пишется-через-Каппу сделан пирсинг носа, и ты понимаешь, что это открытый человек, с которым можно поговорить. У Сузи татуировка под пупком, как раз где нужно. И здесь тоже сразу понятно, с кем имеешь дело. Это своего рода опознавательный знак, который тебе посылают. Короче говоря, необходимо сделаться более узнаваемым, тогда тебя больше будут замечать. Надоело пребывать в безвестности.
Беатриче в этом не нуждается, у неё огненно-рыжие волосы и зелёные глаза. Этого вполне достаточно, чтобы понять, как она умеет любить и как чиста: огненно-красная, подобно ярчайшей звезде, идеальная, словно белоснежный песок на лучшем гавайском пляже.
Я пришёл в школу, и все теперь шутят надо мной, называют С-ЗРО — как позолоченного робота из «Звёздных войн». Рука у меня всё ещё на перевязи, но на днях уже снимут наконец гипс. Похоже, с моим возвращением даже Джакомо перестал считаться самым невезучим в классе, потому что мне больше не повезло. Зато все оставляют свою подпись на моей руке. Гипс буквально весь исписан разноцветными автографами моих товарищей и друзей. У меня знаменитая рука. Она любит меня, потому что теперь всех, кто любит меня, ношу на себе. «Пираты ждут своего капитана! Ник», «Твоя реинкарнация станет памятником невезению… Эрика», «Лучше тебе, чем мне! Джек», «И в таком виде ты красив! Сильвия». Недостаёт только одной подписи. Беатриче. Но и не нужно, потому что её подпись я ношу в сердце.
Есть подписи и подписи. Когда покупаешь какую-нибудь фирменную шмотку, то эти подписи — «Фред Перри», «Докере», «Найк» — носишь на вещах и рано или поздно сменишь, выбросишь, потеряешь… Конечно, они позволяют тебе чувствовать себя увереннее, но уходят. И есть другие подписи, которые носишь в сердце. Это они говорят тебе, кто ты такой на самом деле и для когосуществуешь. В сердце у меня татуировкой выведен автограф Беатриче. Она — моя мечта, и я существую для неё.
В школу, однако, она не ходит: новый курс химиотерапии. Кончится тем, что пропустит год, если так будет продолжаться.
Придя домой, нахожу на письменном столе скомканный конверт.
Записка мамы сообщает, что она нашла его на дне сумки, которую принесла из больницы. Письмо к Беатриче! Как я мог забыть о нём! Нужно отнести ей письмо, последнее, что сделаю, ибо «о тебе говорят дела твои, а не факт твоего существования». Бэтмен всегда прав.
Наконец неумолимое течение времени вынуждает меня взяться за учебники. Я решил наверстать всё пропущенное. По правде говоря, напротив меня сидит Сильвия, одному мне ни за что этого не сделать. Сейчас начинается самое жуткое время четверти — опросы и контрольные работы. А я ужасно отстал по всем предметам.
Сильвия сидит и пересказывает мне уроки Мечтателя (особенно факультативные, мои любимые), объясняет грамматику, кратко пересказывает одну из песней «Божественной комедии». Песнь об Одиссее, который уговаривает своих товарищей отправиться в морское путешествие, дабы сыскать, если не ошибаюсь, «доблесть и знания» (так и слышу резкий, металлический голос училы), а потом обманывает их, бросая на погибель в морской пучине.
Сильвия объясняет, а я думаю совсем о другом. Ведь если разобраться, так это всё та же история. У одних людей есть мечта или им кажется, будто есть, и они вынуждают других поверить в неё, а потом время и смерть всё уносят прочь. Все верили в мечту и жили этой мечтой. У тебя адреналин бушует в крови только потому, что кто-то поверил тебе, но это оказалась иллюзия. Моя мечта тоже иллюзия. Болезнь хочет отнять её у меня. Без Беатриче я не смогу жить.
Сильвия смотрит мне прямо в глаза и молчит, потому что понимает, что мысли мои где-то далеко. Она ласково прикасается к моей щеке, и ветер снова наполняет паруса лодки, и она летит к какому-то неведомому мне порту, знаю только, что он существует, как верно и то, что меня приласкала рука Сильвии. Одним только своим лёгким прикосновением она умеет сотворить чудо. Как это ей удаётся?
Спасибо, Сильвия. Спасибо Сильвия, что ты есть. Спасибо Сильвия, за то, что ты — якорь, который не даёт мне уплыть без руля, что ты — парус, который позволяет преодолеть трудности моря.
— Спасибо, Сильвия. Я люблю тебя.
— Я тоже.
Бывают дни, когда моя комната, вернее сказать, Евро-дисней и Гардаленд [20], вместе взятые, кажутся мне чердаком, заваленным всяким хламом. На кой чёрт сдалась тебе эта жизнь, если потом умрёшь?! И меня пугает то, что будет после смерти. И ещё больше страшит мысль, а вдруг там ничего нет. И пугает бог, он же всемогущий. И пугают зло и страдание. И пугает болезнь Беатриче. И мне страшно оставаться одному. И весь этот чёртов белый цвет…
И тогда звоню Нику, но Ник играет в футбол, и я не могу туда отправиться. И тогда звоню Сильвии, но Сильвии нет дома. Звоню ей на мобильник — он выключен. Шлю эсэмэс-ку: «Позвони, когда сможешь».
Сильвия, могла бы ты приласкать меня, как в тот раз? Мне страшно, Сильвия. Меня всё чертовски страшит. Страшно, что не смогу сделать ничего хорошего в своей жизни. Страшно, что Беатриче умрёт. Страшно, что некому позвонить. Мне страшно, что покинешь меня.
Сижу в своей комнате, и кругом одно безмолвие. Никого, с кем можно было бы поговорить. Книги молчат, ещё и потому, что нет здесь никакого Мечтателя, который рассказал бы про них или убедил, что понравятся. Комиксы молчат, несмотря на все свои краски. Стереопроигрыватель молчит, потому что мне не хочется его включать. Компьютер молчит, потому что экран монитора, — такой глубокий, что вмещает весь мир, — если посмотреть сбоку, тоненький. Спрашивается, как он может вмещать весь мир, всё это море, если такой плоский. Здесь всё сегодня безмолвствует. Но я не хочу убегать. Хочу выстоять. Сегодня в мою комнату волнами накатывает печаль. Пытаюсь остановить её. Заставляю смеяться. Выдерживаю несколько минут, потом меня снова охватывает страх, и я тону в океане одиночества.
Тону в какой-то совершенно белой пустыне — в бесконечно огромной белой звукоизолированной комнате, где не различить даже стен. Не понять, где верх, низ, право, лево… Воплю, но не издаю ни звука. Губы мои произносят лишь дурные слова.
Сильвия, позвони мне, прошу тебя.
Когда просыпаюсь, уже четыре часа, страх куда-то отступил, просто потому, что я ещё не совсем пришёл в себя. Я на каком-то незнакомом острове. Пытаюсь найти что-нибудь, что помогло бы выжить. Постеры смотрят на меня со стен моей комнаты. Потом обнаруживаю письмо. Нужно отнести его Беатриче. Но встают две проблемы. Письмо слишком измято, как самое скверное моё сочинение, значит, нужно переписать, но не левой же рукой.
Вторая проблема в том, что я не знаю, где Беатриче, — дома или в больнице. У первой задачи есть только одно решение: Сильвия. Диктую, и она пишет. Знаю, это не то же самое, как если бы сам написал, но у Сильвии красивый почерк, лучше моего. Вторая задача… тоже решается просто: Сильвия!
