– Да, да... Много сюда силы гнали, да назад не выганивали.
– Слава...
– Славой сыт не будешь.
– Сибирь... Господи, места-то какие страшные! – оглянулся и перекрестился бурлак Дери-Нос. – Куда забрели? Сколько народушку примерло! Погнались за крохой, без ломтя остались.
– А по мне все одно где жить... Мужику там родина, где хлеба побольше...
– Оно так, дядя Лупан, сыты были – нас сюда и на аркане не затащить бы.
– Погуляли, пора бы и на Русь возвернуться.
– Возвернись... Кабы, как журавлю, крылья!
– По Тавде уйдем, покуда идти можно и река не смерзлась, а в месте добром пересядем на коней и гайда через Камень.
– Река быстра, встречь воды не выгребем.
– А по мне, пуститься на волю божью и – вперед! [122/123] Возьмем город Кучума, перезимуем-перебедуем, дождемся хорошего тепла и на конях степями через киргиз и башкир утечем на Яик да на Волгу.
– Чего жрать будем? Кровь из-под зубов идет.
– А бог-то? Нам только бы до русских мест добраться, а там прокормимся – где милостыней, где отвагой.
– Смерть свою тут ищем... Не допечет нас Сибирь огнем, так проберет морозом.
– За грехи господь насылает. Погубили мы много сибирцев где по делу, а где и не по делу.
– Кручинно, надсадно плавную службу нести. Выбраться бы на дорогу и шагать потихоньку...
– А на Дону-то, братцы, ныне благодать...
– Помолчи, Лыч, о Доне – не растравляй сердца.
Яшка Брень стоял перед костром на коленках, громко и смело кричал:
– Плывем и плывем... Мы не гуси, а человеки, надоело нам плавать... Царь рублем манит, грош дает да за тот грош шкуру с нас дерет! Донские и волские раздолья исстари наши. Нечего тут искать чужого. Погуляли, пора и ко дворам. Добра нагребли бугры – хватит и себе на рубаху и Маланье на рукава, коли у кого Маланья есть. Кучум, слышно, собрал силу несметную: поднял вогул и кара-киргиз, ведет на нас остяцкую землю, а нас – и семи полных сотен не осталось.
Отовсюду слышались прелестные речи, задирщики возмущали казаков, вспоминая все перенесенные лишения и грозя еще большими бедами.
Но вот проиграла есаульская труба, казаки сошлись к атаманову шатру.
Ярмак стоял на стволе поваленного бурей кедра. Остроконечная с заломом шапка, малиновый верх; длиннополый, сшитый из черных жеребячьих шкур, яргак с двойными рукавами, – одни надеты, другие болтались для красы. Со всех сторон из кромешной темноты в бороду атамана летели дерзкие голоса:
– Мир!
– На Дон!
– На Волгу хотим!
– Будя кровавить руки, сиротить здешний край!
– Растрясли тут силу свою.
– Атаманы завели нас и продали за царевы калачи.
– Али на Русь нам возврату нет? Какой год не слышим звона колокольного.
– Чего тут ищем? Погибель свою ищем!
– Кто вынесет из Сибири добычу, а кто и голову свою оставит.
– Отпусти нас, атаман, в отраду!
– А на Дону-то, братцы, ныне благодать – теплота, светлота, степь, ковыли... [123/124]
Ярмак молчал, ватага шумела.
– Куда идем?
– В Сибирь идем, татарских ханов громить и свое, казачье царство ставить.
– Кому на царстве царевать, а кому горе горевать... За купцов воюем.
– Сибирь велика, нас мало, – потеряемся.
– Напутали, не стрясти.
– Мир!
– Назад на Русь!
– Спусти нас, атаман, на свою волю.
Черкас Полухан, сблизившись с Иваном Кольцо нос в нос, кричал:
– Атаманы! Отцы вы наши родные! Поманили вас Строгановы купцы блином масленым, вы и губы распустили... Зачем мы сюда шли и чего тута нашли? Одежонка поистрепалась, сапожишки поизносились, волосенки свои порастеряли, пропада-а-а-а-ем!..
