На стругах зашевелились.
– Харч...
– Добыча...
Ярмак:
– Вали мачты!
Паруса упали.
– На весла!
В весла сели свежие смены гребцов.
Струги скрылись у берега в талах.
С приверху, вывернувшись из-за мыса, самым стрежнем спускалась расшива. Жирно высмоленные бока ее лоснились под солнцем. За рулем стояли двое в цветных рубашках.
– Ружья на борт... Разбирай кистени... Готовь топоры... – вполголоса отдавал Ярмак приказания и, выждав время, махнул шапкой: – Поше-е-е-ол!..
Плеснули весла
блеснули очи
струги побежали на переём.
– Рви!
– Сильно!
– Взяли!
– У-ух...
– Наддай, ребятушки!
На расшиве чугунный колоколец забил тревогу.
На палубу высыпали холуи в дерюжных зипунах и нанятые на путину для обереганья стрельцы в голубых выгоревших кафтанах. У иного в руках бердыш на длинном ратовище, у иного – пистоль, а то и ружье.
Атаманова каторга бежала ходко.
С борта расшивы сверкнул огонь, ухнула пушка...
Казаков обдало брызгами и картечью.
– Гей, холуй, не балуй! – пригрозил Ярмак пушкарю. – А нето, якар мар, тебя первого засуну дурной башкой в дуло [48/49] пушечье и дам полный заряд, чтоб твоя проклятая душа до самого ада летела с громом.
– Поберегись, злосвет! – ответил пушкарь выстрелом.
Картечь хлеснула и качнула каторгу, каторга черпнула бортом.
– Навались!
Гребцы вваривали вовсю.
Взмокшие рубахи обтягивали взмыленные спины.
Горячие пасти были раскрыты.
– Качай, покачивай!
Осташка Лаврентьев схватил кожаное ведро и принялся окачивать гребцов.
Расшива блистала и гремела огнями.
На передних стругах уже кряхтели раненые.
Стреляли и казаки.
Сближались.
Наконец Куземка Злычой изловчился и метнул на расшиву веревку с крюком.
Рывок
и атаманова каторга у цели.
С криком, гаем бросились на приступ. Кто взбирался по рулю, кто по горбам товарищей.
Расшиву завернуло, паруса заполоскали.
Подлетели остальные струги.
– Сарынь!
– Шары на палы!
– Дери, царапай!
– Шарила!..
Купец Лучинников в длинной холщовой рубахе, с непокрытой головой метался меж людей и вздымал над собой икону.
– Выручай, отцы святители!.. Не поддавайся, ребята! Держись дружно!..
Лезли, матерились.
Есаул Евсюга свергнулся в воду с разрубленной головой.
Отсеченная топором лапа Берсеня осталась на борту расшивы, а сам он свалился за есаулом.
Стонал, зажимая на груди стреляную рану, Бубенец.
