— Нормалек, да, Джейми? Привет, Каролина. У тебя все хорошо, милая? Нам всем радостно и весело, да?

— Если выпью еще шампанского — точно будет, — засмеялась Каролина. — И я не хочу больше никаких маслин, и канапе, и всего остального, потому что они здорово насыщают, знаешь ли, а я хочу приберечь место для того особенного, что нам приготовит Бочка. Я помираю с голоду, правда, Пол. Скоро там Элис? Есть хочется…

— Я как раздумал… — задумчиво произнес Джейми.

— Ага, — согласился Пол. — Я прикидываю, она чутка выбилась из расписания. Ну — это же Рождество? Имеет полное право. Я зачем вообще подошел, Джейми, — я забеспокоился из-за своих слов, но уже все вспомнил. Определенно нервы шалят.

— У тебя! — ахнул Джейми. — Нервы? Я не верю. Должен сказать, Пол, — ты сделал совершенно чудесные декорации. Правда, Каролина? Просто чудесные. Вы только посмотрите на них.

И они посмотрели, все трое — Джейми, Пол и Каролина. Они окинули взором расстилавшуюся перед ними картину — свечи мерцают на серебре, блестящие хлопушки, колпаки и очень эффектные цветы и фрукты. Необыкновенные гирлянды. И главное, самое главное — сияние беззаботности и удовольствия на лицах. Тедди говорил Дороти (как раз расслышал конец фразы), что если Бочка не вынесет еду в самом ближайшем времени, придется открыть еще дюжину бутылок, судя по скорости, с которой опустошаются эти. А затем сам Бочка выглянул из-за двери, и в его глазах пряталась тревога — ни с чем не перепутаешь.

— Может, я… — сказал Джейми. — Как по-вашему, мне, может, ну, знаете, гм… пойти и проверить, все ли в порядке, вроде того? В смысле, с Элис?..

— Ну… — замялся Пол. — Они ведь знают порядок? А? Элис и Лукас. Они сами его придумали. Соблюдали каждый вечер. Может, потому что сейчас, типа, Рождество, они вроде как напряжение нагнетают? Кстати — я понимаю, к чему ты клонишь. Уже сильно поздно, да?

Джейми кивнул.

— Так что вы думаете? В смысле, я не хочу показаться, знаете, — грубым или вроде того…

— Ну, вот что я тебе скажу, Джейми, — иди-ка ты, посмотри, что там творится, а я попрошу Тедди, пусть прочитает нам что-нибудь рождественское, или гимн споет, или еще что. Чтобы народ о жратве не думал. Наверняка ты встретишь их по пути. Можешь сказать, что просто в сортир направлялся.

— Мм, — задумался Джейми. — Может быть. Ты не против, Каролина?

— Ну, если хочешь, Джейми. Но я уверена, они вот-вот придут. Они же знают, что делают, правда?

— Наверное, ты права. Но все-таки — хуже не будет, правда? Проверю, и все.

Джейми отодвинул стул и быстро выскользнул из-за стола.

Странно это, думал он, шагая в тишине по бесконечному коридору. Никогда не бродил в это время, по понятным причинам — все мы сидели внизу и ужинали, так? И, боже, — теперь, когда шум в столовой растаял в пустоте, тишина, знаете, она теперь абсолютная. А лифт — лифт грохочет так, что рискуешь оглохнуть. Наверное, он всегда так делает; просто я никогда не замечал.

Что ж, вот и этаж Лукаса, но по-прежнему никого. Я только очень тихо подойду к двери, потому что не хочу ничего прерывать. Знаете — если они разговаривают или… или. На самом деле дверь слегка приоткрыта, я только что заметил, — как будто я собираюсь зайти прямо к ним, а это будет несколько странно. Нет — хуже, чем странно: неловко. Может, мне вернуться. Вернуться? Не знаю. Ох боже мой — я уже просто не знаю. Что делать. Правда. Ну, слушайте, — теперь, раз я здесь, я вполне могу — глянуть одним глазком, так сказать. Как по-вашему? Вот и хорошо. Ладно: так и сделаю.

Гм. Ничего не слышно. Это так неправильно, стоять в комнатах Лукаса, когда его самого нет. Может быть… о боже: может, они спустились по лестнице, а я с ними разминулся, поднимаясь в лифте, и прямо сейчас он, Лукас, говорит свои несколько слов, а может, все уже хлопают и приветствуют старину Бочку, который вкатывает первую из своих тележек, а я — вот он я, стою один-одинешенек в пяти этажах над ними и что-то вынюхиваю у Лукаса совсем как — взломщик какой, и скоро кто-нибудь непременно скажет… Господи, может быть, даже сам Лукас оглянется и спросит: о, а где же наш юный Мил? Куда подевался Мил? И он решит, что я ужасный грубиян, потому что меня нет, когда все остальные есть, и знаете, я правда хотел бы теперь, чтобы я этого не делал. Не заходил сюда. Чего мне со всеми вместе не сиделось? Какого черта я вообще тут делаю? Вынюхиваю… как взломщик пли вроде того…

Ну слушайте. Я прошел через главную комнату (все три печатных пресса гордо блестят — боже, как они мне нравятся) и все еще напряженно ловлю хоть шорох, но чувствую себя при этом ужасно глупо, потому что я просто знаю, что все внизу — все внизу, все до единого, а я стою здесь и пытаюсь услышать тех, кого нет. Теперь передо мной дверь спальни. Ни разу там не был. Наверное, никто не был. Ну — Элис, вероятно. Что ж, я не могу войти. Это будет неправильно. Да и зачем? Там ведь никого нет? Нет, никого — потому что все внизу, так? Да, внизу. Господи — да что со мной такое? Почему я просто не могу вернуться в столовую? Потому что это будет просто кошмар какой-то, знаете ли, если Лукас пошлет кого-нибудь наверх меня, к примеру, искать. Вот что — я просто суну нос за дверь и тут же уйду. Вреда не будет. Я просто чуточку приоткрою дверь, и если никто не ответит (а никто, разумеется, не ответит), я только произнесу его имя, «Лукас»… всего один раз, я скажу «Лукас»… и немедленно уйду.

— Лукас?.. Лукас?.. Эге-ге-гей?..

Черт. Ну вот. Сказал два раза, а не один. Еще и идиотское «эге-ге-гей» добавил для ровного, блин, счета. А сейчас я вхожу в спальню, чего вовсе не собирался делать. Какая славная большая комната. Роскошно обставленная. Огромная кровать с пологом на четырех столбиках, смотрите, что за драпировки. Пурпурный бархат. Здесь темно. И я только что заметил кое-что еще. На окне. Знаете, что? Занавески. Ну-ну. Гм. Думаю, мне пора. Наверняка люди забеспокоятся. Ой, смотрите — там еще одна дверь — и тоже приоткрыта. За ней свет горит. Я только… ну, слушайте, я только суну туда нос, да? Выключу свет, может быть… а может, оставлю, я не знаю. Чем-то пахнет — приятно. Не могу понять, чем. Ладно: одним глазком, хорошо? И потом уйду.

О боже. Иисусе. Какой удар. Потому что Элис — она здесь. Сидит на стуле. О боже мой — она смотрит прямо на меня. Ничуть не весела. Я вляпался — я что-то прервал. О боже, зачем я здесь? О боже, зачем я сюда приперся? Мне заговорить? Уйти? Я же не могу просто так уйти? Надо что-то сказать… Боже: у нее такой вид, будто она по правде… ненавидит меня, что ли. Она так смотрит — это невыносимо.

— Элис?.. Привет. Это всего лишь я. Слушай, извини, если я, гм… Ты, ну?.. Слушай — не злись, Элис, — я просто пришел проверить… Лукас здесь, да? Не заболел, ничего? Могу я, гм, — что-нибудь сделать? Элис?..

Она словно в трансе. Я подхожу чуть ближе. Она не двигается, ничего. Просто смотрит. Я слегка перепугался, если честно. И, господи Иисусе. Я только сейчас заметил, во что она, гм, — одета, боже правый. Что-то вроде туго затянутого корсета… длинные ноги — и не подумаешь ведь, да? и не подумаешь, что у Элис они могут быть длинные, — она вытянула их перед собой, да, длинные темные ноги в прозрачных черных чулках, видите. Боже, о боже мой, только бы она заговорила. Потому что я ведь не могу теперь притвориться, будто ничего не видел? Вот она, сидит передо мной, одетая в самые интимные вещи…

— Элис? Эй? Могу я чем-то, гм?..

А затем я, кажется, вздрогнул очень сильно, потому что внезапно ее рука взлетела, указывая, надо полагать, направление — она изогнула запястье, взмахивала кистью туда-сюда — кажется, куда-то за спину. Она по-прежнему смотрела: смотрела на меня в упор. И только сейчас я понял, что это за запах — запах, который неожиданно сгустился вокруг меня, — это сигара, вот это что. Безошибочно узнаваемый аромат хорошей гаванской сигары. Так. Так-так-так.