— Прекрасно… — выдавил Джейми, перестав дрожать (в смысле, о боже: вы ее видели? Видели ее лицо? Перепугала меня до смерти, вот что я вам скажу. Казалось, она вот-вот кого-то нафиг убьет). — А орешки? Орешков, может?..

— Мм. Да! — крикнула Каролина с явным и весьма пылким восторгом. — Орешки. Обожаю! А ты, Бенни? Может быть, апельсиновый сок?

— Да, — кивнул Бенни. — Здоровско. (По-моему, думал он, у ма ПМС или вроде того: она странная такая и очень шумит, как обычно.)

— Хорошо, хорошо, — подтвердил Джейми. — И, э — орешки, Бенни, может быть? Может, скушаешь парочку? С соком? Да? Великолепно…

Джейми вернулся с двумя бокалами шардоннэ Тедди и пивной кружкой, полной апельсинового сока, — о ее край колотились две полосатые соломинки.

— Не смог, гм, — боюсь, не смог принести орешки. В смысле — я знаю, они где-то здесь…

— Твое здоровье, Джейми, — поспешно перебила его Каролина (я лучше, думала она — я лучше остановлю его сейчас. Потому что именно это — когда он начинает так говорить, это больше всего меня бесит. А это ведь не входит в наши планы? В такой особый момент. Нет — не входит. Так что лучше скажу, мол, твое здоровье, — и мы выпьем).

— О да, разумеется, — начал Джейми — яростно размахивая бокалом и проливая не так уж и много, если учесть обстоятельства. — Выпьем за счастье, да? За счастье-счастье-счастье? За нас…

Так что да, размышлял сейчас Бенни: поначалу — совсем странно. Но сейчас намного лучше. Да. Вообще-то я думаю, что сейчас все уже, да — очень хорошо. Они уже почти не притворяются, ма и па. Они кажутся — ну, по правде кажутся счастливыми. Как па и говорил. И это здоровско. Потому что я тоже счастлив.

— Ой! — вскрикнул он. — Ой-ой — ой, ну ладно, Мэри-Энн! Ты опять! Ты это нарочно! Мой палец!..

А потом оба повернулись на голос Дороти, входящей в дверь.

— Что с твоим пальцем, Бенни? Сюда, Кимми, сюда — дай я тебе помогу с этим…

— Госпади!.. — орала Кимми, втаскивая в дверь картонную коробку, грозившую вот-вот развалиться. — В смысле, ну — госпади, да? Если они взялись доставить, нечего сваливать барахло снаружи, а? Что с ними такое? Я им вообще кто? Шварценеггер?

Дороти взялась за другой край картонки, и они с Кимми раком потащили ее вперед — Бенни же завис на грани действия, обе руки полупритворно вытянуты в вялой демонстрации готовности: словно он, как и все, готов приложить усилия и помочь, хотя на самом деле толком не понимает, с какого боку подойти к этой задаче, и в то же время не хочет даже пальцем коснуться этой большой коричневой коробки (которую Кимми, слава богу, только что поставила на пол), потому что коробка вообще-то на вид ужасно тяжелая, и если он подопрет ее сбоку и в результате кто-нибудь потеряет хватку или равновесие, и вся эта штука рухнет на пол, порвется, содержимое вывалится и, может, даже раскрошит кому-нибудь зазевавшийся палец… ну, тогда он не хотел бы разделить с другими упреки, которые, несомненно, не заставят себя ждать.

Кимми бросилась в кресло и принялась обмахиваться ладонью и закатывать глаза, словно боксер, которому только что хорошенько врезали кулаком.

— Черт. Попить, Мэри-Энн, — хорошо? Будь добра. И маме тоже принеси. Вот отдышусь и позвоню им. И это они теперь называют службой доставки? Бросили где попало, и дело с концом. Эй, До? — кстати, о доставке, Бочка вам рассказывал, как ходил к этому новому, ну, мяснику? Пару недель назад?

Дороти села рядом и обняла подушку.

— Мне просто коку, Мэри-Энн. Ух ты, сколько вы подарков упаковали! А ты помогал, да, Бенни? Какие у нас замечательные дети.

— Эй, До? Аууу?.. Земля вызывает, типа, — планету Зог, да? Ты слышишь, что я говорю?

— Извини, Кимми, — что? Про Бочку, да?

— Верно. Этот новый мясник, да? Послушайте, ребятки, — животики надорвете. Он входит, да? В оптовую лавку, наверное. А там стоит, ну, реально большой черный парень. И Бочка, он черному парню говорит… слушайте, я не могу, типа, изобразить Бочкин кокни, ладно? Это вы сами представьте. Так вот, он говорит, привет, кореш, или что-нибудь в этом роде. А потом спрашивает: у вас есть машина? И черный парень улыбается Бочке во весь рот, понимаете? И выдает: пашина? Ну еще б, чувак, — у нас есть пашина. А еще у нас есть голяшка и рулька: у нас всё есть! Дурдом, да?

— О Кимми! — засмеялась Дороти. — Ты это сама придумала!

— По-моему, история просто супер, — энергично заявил Бенни — потому что до него дошло, на самом деле дошло (впервые в жизни), и он считал, что история ужасно, ужасно смешная, и уже пытался запомнить ее слово в слово, чтобы потом всем рассказать, да? В школе, в следующем семестре.

— Я ничего не придумывала! Спроси у Бочки! — проорала Кимми. — А — Мэри-Энн. Моя дорогая крошка, — вода. Сама не выпила? Спроси у Бочки, маленькая мисс Дороти, если мне не веришь. Конечно, он мог придумать… но я видела его лицо и как-то я сомневаюсь.

— Что там? — спросила Мэри-Энн. — Смотри, ма, — мне еще завернуть шарфы для Элис, и вроде бы все. По-моему, я ничего не забыла…

— Умница, — одобрила Дороти, потягивая свою коку. — Что где, ангел мой?

— Гм? А — я у Кимми спрашивала. В коробке. Что в коробке?

— Ах да, — сказала Кимми. — В коробке, да. Ну, там всего лишь краска, солнышко. Весит как авто, но это всего лишь краска. Специально для титькартин, понимаете? Очень легко смывается. Так что девчонки, которых я на это дело подряжу, не проведут остаток дней своих с синими и зелеными титьками, да? Мы же не хотим испортить им интимную жизнь?

— Да, ясно, — очень серьезно произнесла Мэри-Энн. А потом, особо не раздумывая, повернулась к Бенни и начала объяснять ему, в чем дело: — Понимаешь, Бенни, Кимми — художник, ты знаешь, но после Рождества она собирается сделать кое-что новое. Не такое, как обычно. Она собирается позвать девушек, да? И…

— Гм… — перебила Дороти. — Я вообще-то не уверена, что Бенни это — интересно, если ты меня понимаешь, Мэри-Энн. Да? Возможно, сейчас не время, гм?..

— Нет, мне интересно, — запротестовал Бенни. — Интересно. Рассказывай, Мэри-Энн.

— Хорошо. Ну, ты знаешь, что такое груди, да? У женщин? Титьки, да?

Бенни, во-первых, застыл, а во-вторых, побагровел. И еще вспотел — это в-третьих.

— Э… ну, я, гм… ух…

— Да, видимо, знаешь. Так вот, Кимми позовет девушек с реально огромными титьками и обмажет их с ног до головы краской, понимаешь? Так, Кимми?

— Почти, — согласилась Кимми. — На соски надо поменьше положить…

— Ага. А потом она… все нормально, Бенни? Что-то не так?

— Нет-нет, ничего. Мне просто надо идти… обещал ма, что я…

— Мэри-Энн, — укорила Дороти. — По-моему, ты смущаешь Бенни. Бенни, ты смущен?

Бенни, во-первых, дрожал, а во-вторых, почти растекся по полу. И еще его подташнивало — это в-третьих. Он смог лишь неопределенно пожать плечами.

— И… — довольно раздраженно продолжила Мэри-Энн (почему ма все время перебивает?), — они повозят липкими титьками по холсту и, гм, — вот, в общем-то, и все, да, Кимми?

— Безословно, солнышко, — засмеялась Кимми. — Я вообще не из тех, кто говорит, ну, знаете — что искусство требует жертв. Как бы то ни было — все это будет в новом голу. А сейчас на носу праздники. Вы как — предвкушаете? Да? У нас будут восторг какие каникулы, или что?

И лишь тогда Мэри-Энн впервые оживилась — радостные мурашки побежали по ее телу: Рождество. По правде Рождество. Господи — вот это здоровско!..

— Да! — ахнула она. — О да! Самое лучшее. Вот увидишь, Бенни, — это будет лучшее Рождество. Для всех нас. Безословно.

Надеюсь, думал Джейми: о господи, я надеюсь — я правда надеюсь, ради… ну, я собирался сказать, понимаете — ради Бенни, да — но это ради всех нас, на самом деле. Разве нет? Ради Каролины. Ради меня. Ради Бенни, разумеется (по умолчанию). Но я теперь понимаю, что нельзя просто сказать: о, мне нет до себя дела — нет дела, как я проведу Рождество — просто посмотрю ящик, напьюсь и засну. А жена, ну — если я подкуплю ее подходящим и душераздирающе дорогим подарком (или просто деньгами, если подарка не найду), то получу взамен хотя бы капельку мира, если не доброты. Потому что они, дети, они чувствуют, понимаете — ну, конечно, чувствуют. В смысле, о боже — уж я-то должен знать, правда? Из-за отца. Я лучше всех должен знать, как глубоко чувствуют дети, как много они размышляют и так далее. Но все же забавно: конечно, все понимаешь — как разумом, и чувствами (ну, послушайте — это же факт), — и все же так легко напрочь об этом забыть. Или кажется, что легко. Убедить себя, что раз бедные детки получат в этом году самые модные и популярные игрушки, можно не обращать внимания на еле сдерживаемую обиду в глазах, да? — на топот и лязг в аду распаренной кухни, на витающее в воздухе напряжение, что прогибается под гнетом толстого покрова разочарования, которого так боялись и которое теперь никуда не уйдет, на хрупкие осколки очередного разбитого Рождества, хрустящие под ногами, словно крошево елочных игрушек в ворсе ковра.