Под современным «Конфуцием», разумеется, мог пониматься любой враг Цзян Цин. «Леваки» в данном случае не были слишком разборчивы. Главное, на что они рассчитывали в этой кампании, это вызвать в народных массах негативную реакцию к Чжоу, чей фамильный иероглиф совпадал с написанием названия «реакционной» династии, интересы которой, по их версии, защищал Конфуций. Для большинства китайцев 70-х годов иероглиф «чжоу» в газетах и журналах означал в первую очередь премьера. А потому безостановочное употребление его в отрицательном контексте являлось хорошо завуалированным ударом по главному врагу Цзян Цин.
Козни «левых», однако, не увенчались успехом. Их заумные и нудные статьи о борьбе «легистов» с «конфуцианцами» не были понятны малограмотным массам. Они вызывали у большинства людей скуку и апатию. А образ дорогого премьера не только не тускнел, а, наоборот, разгорался все ярче, тем более что по стране быстро ползли тревожные слухи о его страшном недуге.
Не стал триумфом «леваков» и X съезд партии, проходивший в Пекине с 24 по 28 августа 1973 года. В его заседаниях приняли участие 1249 делегатов, представлявших 28 миллионов членов партии. Но далеко не все из них принадлежали к фракции Цзян Цин. Группа Чжоу сохраняла большое влияние. И именно премьеру Мао Цзэдун поручил сделать отчетный доклад. В то же время ярко воссияла звезда Ван Хунвэня. Председатель посадил его по правую от себя руку (Чжоу сидел слева), и после того, как премьер закончил свое выступление, Ван произнес доклад о дополнениях и изменениях в уставе партии. Съезд подтвердил все установки культурной революции, восславил «великого кормчего», заклеймил позором Линь Бяо, исключив его имя из партийного устава, и избрал новый состав Центрального комитета. В него вошли 195 человек с решающим голосом и 124 — с совещательным.
В главном выборном органе — Политбюро — силы двух фракций распределились примерно поровну. Среди же членов Постоянного комитета (в нем на этот раз было девять человек) большинство было на стороне Чжоу241. Правда, это ничего не значило: главные решения все равно принимал один человек.
И вскоре после съезда Мао вновь показал Чжоу его место. В ноябре 1973-го, после нового визита Киссинджера в Пекин, он обрушил на него град упреков, обвинив в том, что тот якобы не счел нужным проинформировать его о результатах своих бесед с теперь уже полюбившимся Мао представителем США. Обвинение было надуманным, так как в то время, когда Чжоу пришел к Мао сделать доклад, плохо себя чувствовавший Председатель уже спал, и Чжан Юйфэн не захотела его будить. Проснувшись, Мао был очень недоволен и тут же заподозрил премьера в «кознях».
Что делать? Он и раньше-то был подозрительным, а тут в связи с болезнью совсем перестал кому бы то ни было доверять. По его требованию поведение Чжоу рассматривалось на Политбюро, где, конечно, Цзян Цин и ее клевреты не постеснялись вылить на голову опечаленному премьеру ушаты клеветы. Дальше этого, правда, дело не пошло. Мао остыл, сменив гнев на милость242. А в декабре высказал даже мысль о том, что хотел бы видеть Дэн Сяопина начальником Генерального штаба НОАК. (Официальное решение об этом его назначении он, правда, принял только в январе 1975 года.)
Более того, после съезда Мао все чаще и настойчивее стал критиковал Цзян Цин за ее попытки внести раскол в Политбюро, советуя не «раздувать мелочи» и даже обвиняя (причем публично, на заседании Политбюро) в том, что она сколачивает «сектантскую группу четырех» (которая соответственно состоит из нее самой, Ван Хунвэня, Чжан Чуньцяо и Яо Вэньюаня)243. Его выпады в ее адрес были настолько раздражительны, что испугавшийся Кан Шэн перед самой своей кончиной даже поспешил порвать с Цзян и ее сторонниками все связи.
Как видно, Мао бросало из стороны в сторону. Но это не было хаотичным метанием. Мао сознательно не хотел давать излишнюю власть ни одной из группировок. Даже находясь в тяжелом физическом состоянии, он не терял способности контролировать баланс сил в руководстве, поддерживая относительное равновесие между соперничавшими сторонами. Он потрясающе владел искусством политиканства и, балансируя между лидерами разных фракций, заставлял тех и других искать истину только в нем самом. Не случайно даже такой опытный политик, как Киссинджер, встретившись с уже больным Мао, ощутил на себе его мощный волевой импульс244.
Единственный фактор, который работал против него, было время. С 1974 года он уже не мог присутствовать на всех заседаниях Политбюро: болезнь брала свое. В начале года Мао потерял зрение из-за развившейся на обоих глазах катаракты. Различать он мог лишь свет и тьму. Но это было бы еще полбеды. Главное же заключалось в том, что летом у него начали проявляться симптомы очень редкой болезни Лу Герига, известной иначе под названием боковой амиотрофический склероз. Это заболевание — смертельное и характеризуется оно первоначальной слабостью в кистях рук, которая затем постепенно распространяется по всему телу. Человек теряет способность двигаться, глотать, говорить и в конце концов дышать. Вызывается эта болезнь отмиранием нервных клеток спинного мозга. У Мао она начала проявляться в прогрессировавшем параличе правой руки и правой ноги, который через некоторое время перекинулся на горло, гортань, язык и межреберные мускулы. Врачам стало ясно: Председатель не проживет больше двух лет245.
Помимо этого Мао по-прежнему страдал от легочно-сердечной недостаточности. Серьезный инфекционный процесс шел в обоих легких, в левом из которых к тому же развилась эмфизема. Низким было содержание кислорода в крови. Мао беспрерывно кашлял и мог лежать только на левом боку. Твердую пищу он уже глотать не мог, и Чжан Юйфэн кормила его куриным или мясным бульоном.
И тем не менее «великий кормчий» упорно хватался за жизнь. Мозг его по-прежнему энергично работал. А мир продолжал прислушиваться к сентенциям, которые изрекал лидер Китая. Особенно широкий резонанс имела высказанная им в конце февраля 1974 года мысль о глобальном разделении человечества на три мира. К первому из этих «миров» Мао отнес сверхдержавы США и СССР, ко второму — Японию, страны Европы, Австралию и Канаду, а к третьему — все остальные государства. Призвав народы «третьего мира» сплачиваться, он заявил, что Китай тоже принадлежит к «третьему миру»246.
Сформулированная в беседе с президентом Замбии Каундой «теория трех миров» тут же привлекла к себе всеобщее внимание. По указанию Председателя Дэн Сяопин подробно изложил ее на заседании Генеральной Ассамблеи ООН 10 апреля247.
Всплески деловой активности Мао были довольно часты, однако они, конечно, не могли полностью заглушить его страданий. Летом, разуверившись во врачах, Мао решил сам себя вылечить. «Он говорил, что „словам врачей можно верить на одну треть, ну максимум наполовину“, — вспоминает „Маленькая Чжан“. — Он полагал, что с ударами болезни можно справиться, опираясь на силы сопротивления, заложенные в организме»248. Ему захотелось сменить обстановку, глотнуть свежего воздуха провинции. В середине июля, сразу же после заседания Политбюро, на котором он ругал Цзян Цин, Мао отправился в новую и, как оказалось, последнюю поездку по стране. 18 июля он приехал в Ухань, где оставался до середины октября. После этого на всю зиму переехал в родную Чаншу. Тут он даже попытался поплавать в бассейне. Но у него ничего не получилось. Пришлось ему покориться судьбе.
Помимо преданной ему Чжан Юйфэн, которая уже могла понимать одряхлевшего Председателя только «по движению его губ и… жестикуляции», ему в тот период помогали общаться с миром еще две женщины: внучатая двоюродная племянница Ван Хайжун, ставшая уже заместителем министра иностранных дел, и переводчица с английского языка Нэнси Тан, возглавившая один из отделов МИДа249. Они то и дело курсировали между Уханью и Пекином, а затем и Чаншой и Пекином, передавая Председателю информацию от Чжоу Эньлая и Дэн Сяопина, а иногда и от Цзян Цин. Их симпатии целиком лежали на стороне Чжоу, и именно с ним они консультировались по каждой поездке. До тех пор, разумеется, пока 1 июня 1974 года премьер не лег в госпиталь. Ему предстояла тяжелая операция по поводу рака, который поразил мочевой пузырь, толстую кишку и легкие.
