Было понятно, что в своей подспудной борьбе с Гоминьданом Мао начал опираться на демократические традиции китайского общества. Ведь Китай первой половины XX века отнюдь не был страной, никогда не слышавшей о демократии. Многие факторы в то время стимулировали существенное обновление китайской политической культуры. Среди них, как мы знаем, была и победа антимонархической Синьхайской революции 1911 года, провозглашение республики 1 января 1912 года, принятие Конституции 1912 года, выборы в первый парламент и парламентские дебаты, борьба Сунь Ятсена с Юань Шикаем и его планами реставрации монархии, движение за новую культуру 1915 года, антияпонское движение 4 мая 1919 года, сотрудничество и противоборство КПК и ГМД в период первого единого фронта 1924–1927 годов и многое другое. Все эти события усиливали демократические настроения китайской интеллигенции, и именно эта часть общества должна была с энтузиазмом принять «новую демократию». (Как раз в то время, в декабре 1939 года, Мао от имени ЦК подготовил даже специальное решение о привлечении интеллигенции на сторону партии¹⁰¹.)

Нетрудно заметить, что в основу этой концепции Мао положил ноябрьские (1937 года) указания Сталина, развитые им самим в серии знакомых нам выступлений 1938 года. Да, конечно, в новых работах он пошел дальше. Однако в принципе никакого подлинного нововведения с его стороны не было. Его установки в полной мере соответствовали геополитической стратегии кремлевского диктатора. Характерно, что как раз в то время, когда Мао выступал с их развернутым обоснованием, Сталину впервые пришла в голову мысль о роспуске Коминтерна¹⁰². Было ли это простым совпадением? Очевидно, нет.

Во второй половине 30-х годов Сталин сам интенсивно работал над развитием новой тактики мирового коммунистического движения. И его беседа с Ван Мином и Кан Шэном в ноябре 1937-го была этому лишь одним из свидетельств. Обмануть он пытался не только китайских интеллигентов и Чан Кайши, но и весь буржуазный Запад. Он хотел заставить их поверить, что компартии разных стран — за исключением, понятно, ВКП(б) — начиная с VII конгресса Коминтерна, отказались от борьбы за социализм, заменив эту цель некой идеей построения гуманного общества «народной демократии». (От того, что Сталин говорил о демократии «народной», а Мао — «новой», суть системы, за которую ратовали и тот и другой, конечно же не менялась.) Новая политика, несомненно, должна была облегчить коммунистам захват власти в их странах после войны. Выступая как национальные «демократические» партии, коммунистические организации и в Европе, и в Азии имели значительно больше шансов установить гегемонию над относительно широкой коалицией националистических сил. Сталин же только выиграл бы от победы своих сателлитов.

Именно желая «надуть» капиталистов, кремлевский вождь в итоге и распустил Коминтерн. Сделал он это в мае 1943 года, однако, как вспоминал югославский коммунист Милован Джилас, Димитров говорил ему, что идея роспуска Коминтерна впервые возникла «во время присоединения балтийских стран к Советскому Союзу», то есть в 1940 году. Вот что сам Сталин заявлял позже по этому поводу: «Положение с Коминтерном становилось все более ненормальным. Мы с Вячеславом Михайловичем [Молотовым, сталинским комиссаром иностранных дел] тут головы ломаем, а Коминтерн проталкивает свое — и все больше недоразумений»¹⁰³. Да, именно обман лежал в основе сталинской «народной демократии», и в своих частных беседах с товарищами по оружию большевистский лидер не скрывал этого. По словам Джиласа, «сущность его мыслей состояла… в том, что не надо „пугать“ англичан». Под этим он подразумевал, что следует избегать всего, что может вызвать у Запада тревогу по поводу того, что в разных странах в результате революций к власти придут коммунисты. «Зачем вам красные пятиконечные звезды на шапках? Не форма важна, а результаты, а вы — красные звезды! Ей-богу, звезды не нужны!» — сердился Сталин в разговоре с югославами. «А не сумели бы мы как-нибудь надуть англичан, чтобы они признали Тито [главу Коммунистической партии Югославии] — единственного, кто фактически борется против немцев?» — спрашивал он Джиласа, размышляя о ситуации на Балканах¹⁰⁴. Точно так же он мыслил и в отношении Китая.

Как всегда, Мао повезло. Со своим «новодемократизмом» он выступил вовремя. А потому заслужил еще большее расположение кремлевского вождя.

Через некоторое время Чан Кайши в ответ на «новую демократию» попытается дать свою, жестко этатистскую, интерпретацию идей Сунь Ятсена. В книге «Судьба Китая» (1943 г.) он объявит необходимым усиление государственного контроля над экономикой и частным предпринимательством, осуществление коллективизации сельского хозяйства, укрепление политической монополии ГМД и искоренение диссидентов¹⁰⁵. Эти взгляды, однако, способствуют изоляции Гоминьдана, что, в конечном счете, помимо желания Чана, обеспечит успех «новодемократической политики».

Произойдет это несколько позже, незадолго до решающей схватки между КПК и Гоминьданом, а пока, в начале 1940-х, Мао мог вернуться к внутрипартийным делам. Он уже утвердил себя в качестве главного теоретика партии, и теперь ему надо было подавить «оппозицию» и упрочить свой культ. Иначе, в традициях Сталина, он не чувствовал бы себя полноправным диктатором.

Проще всего было бы разделаться с троцкистами. Но они ни в КПК, ни в Китае уже не имели значения. Основные их кадры оказались исключены из компартии еще весной 1930 года, а в октябре 1932-го их разгромила тайная полиция Гоминьдана. Даже лидер троцкистов Чэнь Дусю оказался за решеткой. В 1933–1934 годах южноафриканский троцкист Фрэнк Гласс с помощью некоторых уцелевших членов китайской левой оппозиции пытался возродить китайское троцкистское движение¹⁰⁶, но успеха не имел.

Конечно, Сталин и Коминтерн по-прежнему следили за тем, что творилось в среде троцкистов в Китае, однако никаких практических шагов против них не предпринимали. Только после начала антияпонской войны, да и то на какое-то время, Сталин вновь испытал беспокойство по поводу китайского троцкизма. Связано это было с тем, что в конце августа 1937 года Чэнь Дусю и его товарищи были освобождены Чан Кайши по амнистии. Именно в тот период, как мы помним, Сталин и назначил Ван Мина своим порученцем по борьбе с троцкизмом в Китае. Он тогда попытался оказать соответствующее влияние даже на гоминьдановское руководство. В ноябре 1937-го, например, во время беседы с двумя крупными деятелями Гоминьдана, посетившими Советский Союз, он привлек их внимание к «троцкистской проблеме». «У нас… есть плохие информаторы, — сказал он. — Вот, например, посол Богомолов… [Он] очень сильно тормозил заключение пакта о ненападении [с Китаем]… Мы вызвали Богомолова и спрашиваем, кто он такой. Оказывается, он троцкист, мы его арестовали [Дмитрий Васильевич Богомолов будет расстрелян в 1938 году][82]. Плохих информаторов, и послов в том числе, мы арестовываем… Недавно мы получили еще такую „информацию“ от Меламеда, замещающего сейчас посла: он сообщает, что [китайский милитарист] Бай Чунси получил от Ч[ан] К[ай]ш[и] 50 миллионов долларов в виде подкупа… Как быть с Меламедом? Река Янцзы у вас глубокая? Может быть, утопить его в ней? (Общий смех.)… Вот у нас троцкисты убили одного хорошего человека — КИРОВА. Это был большой человек. Нужно смотреть за японофилами [Сталин явно имеет в виду троцкистов]. Если вы побьете изменников — народ скажет вам спасибо»¹⁰⁷.

Сталин, однако, волновался напрасно. После освобождения из тюрьмы Чэнь Дусю объявил об отказе от политической деятельности. Он удалился в небольшой городок в провинции Сычуань, где провел остаток дней в углубленном изучении современных политических наук, философии и древнекитайской филологии. В 1940–1942 годах Чэнь написал ряд статей и писем друзьям, выразив глубочайшее разочарование в каком бы то ни было тоталитаризме, в том числе пролетарском. Он вернулся, таким образом, к идеалам юности, подчеркнув значение непреложных принципов подлинной демократии, гуманизма и методов научного познания мира. Умер он 27 мая 1942 года в возрасте 63 лет¹⁰⁸.