Вот этого уже никто не мог ожидать! Ведь Сталин, по существу, потребовал от коммунистов освободить Чан Кайши! Как же иначе можно было разрешить конфликт мирно?
Через несколько часов, в полночь, Сталин сам неожиданно позвонил Димитрову и, не скрывая раздражения, спросил:
— Кто этот ваш Ван Мин? Провокатор? Хотел послать телеграмму убить Чан Кайши.
Ошарашенный Димитров ответил, что ничего об этом не знает.
— Я вам найду эту телеграмму! — бросил трубку Сталин230.
Никакой телеграммы он, правда, искать не стал. Скорее всего, ее просто не было, а Сталина кто-то неправильно информировал. Возможно, Сталин специально хотел напугать Димитрова, зная, что тот сам готов был отдать приказ о казни Чан Кайши. В любом случае вождь был недоволен и не скрывал раздражения.
Вскоре после Сталина позвонил Молотов:
— Утром в 3.30 в кабинете тов. Сталина. Приходите, обсудим кит[айскую] работу. Только вы и Ман[уильский], никто другой!231
О чем совещались у Сталина, неизвестно. Можно только догадываться, что хозяин выражал недовольство политической близорукостью Димитрова, Мао Цзэдуна, Ван Мина, сотрудников аппарата Коминтерна и ЦК КПК. А Молотов, разумеется, как всегда, во всем ему поддакивал. Сталин исходил из того, что арест и казнь Чан Кайши неизбежно углубили бы раскол китайского общества. А это ему все более становилось невыгодно. Ведь в ноябре 1936-го, за месяц до «Сианьского инцидента», нацистская Германия заключила с Японией антикоминтерновский пакт, направленный против Советского Союза. Так что превращение Чан Кайши в союзника стало для Сталина просто жизненно необходимым. Вместе с тем ему было известно, что собравшиеся 12-го числа на экстренные заседания Постоянный комитет ЦИК Гоминьдана и его Политический совет одновременно вынесли постановления силой подавить мятеж Чжан Сюэляна. Душой и телом преданный Чан Кайши военный министр Хэ Инцинь был уже готов отдать приказ о бомбардировке Сиани и посылке туда карательного корпуса. Пока же гоминьдановская авиация начала бомбить отдельные населенные пункты в провинции Шэньси. 13 декабря японская газета «Ници-ници» объявила, что Чжан Сюэлян «во второй половине дня 12 декабря» сформировал «независимое правительство», которое якобы заключило «оборонительно-наступательный союз с Советским Союзом».
14 декабря ТАСС сделал следующее заявление: «В связи с инсинуацией японской газеты „Ници-ници“, распространяемой агентством Домей Цусин, будто Чжан Сюэлян образовал правительство, поддерживаемое СССР, и заключил с СССР оборонительно-наступательный союз, ТАСС уполномочен заявить, что это сообщение лишено всякого основания и является злостным вымыслом». Как провокацию японской военщины, направленную на раскол страны, события в Сиани заклеймила в тот же день и газета «Правда», назвавшая, кроме того, Чжан Сюэляна, по сути дела, агентом японского империализма: «Чжан Сюэлян имел все возможности для оказания сопротивления японским агрессорам. Его войска были полны решимости вести эту борьбу. Но… в свое время этот бывший правитель Маньчжурии почти без боя отдал богатейшие провинции Северо-Восточного Китая японским империалистам. Теперь он, спекулируя на антияпонском движении, поднимает знамя борьбы якобы с Японией, а на самом деле способствует расчленению страны, сеет дальнейший хаос в Китае, обрекая его в жертву иностранным захватчикам».
На следующий день после совещания у Сталина, 15 декабря, Димитров передал указания хозяина о мирном разрешении инцидента работникам ИККИ: Куусинену, Москвину, Ван Мину, Дэн Фа, Тольятти и своему политическому секретарю Мандаляну. А уже 16-го вновь был в Кремле, где обсудил со Сталиным, Молотовым, Кагановичем, Ворошиловым и Орджоникидзе текст коминтерновской директивы Центральному комитету китайской компартии. Директива была принята в следующей формулировке:
«В ответ на ваши телеграммы рекомендуем занять следующую позицию:
1. Выступление Чжан Сюэляна, какие бы ни были его намерения, объективно может только повредить сплочению сил китайского народа в единый антияпонский фронт и поощрить японскую агрессию в отношении Китая.
2. Поскольку это выступление совершилось и нужно считаться с реальными фактами, Коммунистическая партия Китая выступает за мирное решение конфликта на основе:
а) реорганизация правительства путем включения в правительство нескольких представителей антияпонского движения, сторонников целостности и независимости Китая;
б) обеспечение демократических прав китайского народа;
в) прекращение политики уничтожения Красной армии и установление сотрудничества с ней в борьбе против японской агрессии;
г) установление сотрудничества с теми государствами, которые сочувствуют освобождению китайского народа от наступления японского империализма.
Наконец, советуем не выдвигать лозунга союза с СССР»232.
Нетрудно представить, что должен был почувствовать Мао Цзэдун, получив это распоряжение. Унижение? Стыд? Разочарование? Скорее всего, и то, и другое, и третье. По словам Эдгара Сноу, Мао «пришел в ярость, когда получил указание из Москвы освободить Чан Кайши. Он ругался и топал ногами». О реакции Мао Цзэдуна Эдгару Сноу сообщил очевидец, которого Сноу называет «Икс»233.
Самое унизительное было в том, что приказ Москвы пришел в то время, когда Мао и сам понял необходимость мирного разрешения конфликта. Из-за возникших технических трудностей телеграмма Димитрова, посланная из Москвы 16 декабря, пришла в Баоань с опозданием, то ли утром 17-го, то ли 18-го. Часть ее вообще не пришла. И только 20 декабря Мао смог прочитать полный текст директивы Москвы234. Но он уже до того имел возможность ознакомиться с заявлением ТАСС и статьей «Правды», которые не оставляли сомнений в позиции Коминтерна. Более того, к тому времени Мао получил текст «Обращения к нации» Чжан Сюэляна, из которого было видно: Чжан смерти Чан Кайши не хотел. Цель Молодого маршала состояла в том, чтобы заставить Чан Кайши оказать сопротивление Японии. Прибывший 17 декабря в Сиань Чжоу Эньлай вступил в переговоры с Чжан Сюэляном и генералом Ян Хучэном. Участвовали в них и бывший Генеральный секретарь ЦК КПК Бо Гу, и заместитель начальника Генерального штаба Красной армии Е Цзяньинь. Чан Кайши с ними встретиться отказался. Не пожелал он дискутировать и предложения Чжан Сюэляна. «Ради вашего собственного спасения или ради спасения нации, единственное, что вам остается сделать, так это немедленно раскаяться и сопроводить меня обратно в Нанкин, — заявил он Чжан Сюэляну. — Вы не должны попасть в ловушку, подстроенную коммунистами. Раскайтесь сейчас же, прежде чем это будет слишком поздно»235.
Надо было что-то делать, так как ситуация обострялась. К 19 декабря Мао осознал: инцидент надо урегулировать. Он был крайне раздражен и на собравшемся в тот же день заседании Политбюро не сдержался. Признав, что «сегодняшний вопрос — это главным образом вопрос сопротивления Японии, а не вопрос отношения к Чан Кайши», он неожиданно обронил: «Японцы говорят, что это [арест Чан Кайши] дело рук Советского Союза, а Советский Союз говорит, что это подстроено японцами. И та и другая сторона извращают суть вещей»236.
Политбюро приняло резолюцию, направленную на мирное разрешение конфликта. Директива Москвы, полностью расшифрованная 20-го и в тот же день в восемь часов вечера переправленная Мао Цзэдуном Чжоу Эньлаю, уже ничего не меняла. Однако внешне все выглядело так, будто Мао вынужден был принять указания Сталина. Необходимо было рапортовать о выполнении приказа Коминтерна. Но в то же время совсем не хотелось ударять в грязь лицом перед собственными товарищами по партии. Поэтому, невзирая на объективные обстоятельства и формально одобрив директиву Москвы, Мао стал тормозить заключение соглашения с Чан Кайши о едином антияпонском фронте.
Правда, и Чан не торопился с оформлением союза с КПК, несмотря на то, что об этом его просили прибывшие в Сиань в качестве посредников английский и американский военные атташе.
