– УБИР-РАЙТЕСЬ ИЗ МОЕЙ КУХНИ, СЛИЗНЯКИ! ЧЕР-РЕЗ НЕЕ НИКТО ПУТЬ НЕ СР-РЕЗАЕТ! ЗДЕСЬ НЕ ПР-РОХОДНОЙ ДВОР-Р! И ЕСЛИ ВЫ ЭТОГО НЕ ЗАПОМНИТЕ, КЛЯНУСЬ БОГОМ ПЛОТНИКОМ, Я ВЫР-РЕЖУ ЭТО НА ВАШИХ ЗАДАХ!

Он ткнул в них вилкой, отвернувшись и прикрыв глаза, как будто, несмотря на грубую речь, ему претил вид льющейся крови. Капитан убрал руку с шеи Джека и, как тому показалось, небрежно вытянул перед собой. Мгновением позже все шесть с половиной футов шеф-повара лежали на полу. Мясная вилка составляла ему компанию, оказавшись в луже клубничной начинки среди ошметков белого теста, которые так и не стали пирогом. Шеф катался, прижимая к груди сломанную в запястье правую руку, и кричал высоким, напоминавшим звуки флейты голосом. Новости, которые он сообщал тем, кто его слышал, конечно же, не радовали: он мер-ртв, капитан его точно убил, как минимум покалечил, жестокий и бессер-рдечный капитан Внешней стр-ражи изувечил ему пр-равую р-руку и лишил его ср-редств к существованию, так что отныне ему уготована жизнь нищего; капитан пр-ричинил ему ужасную боль, невозможно даже пр-редставить себе, какую сильную боль, ни один человек на…

– Заткнись! – рявкнул капитан, и шеф заткнулся. Незамедлительно. Он лежал на полу, как огромный ребенок, прижимая правую руку к груди, красная бандана пьяно сползла набок, открыв одно ухо (по центру мочки поблескивала маленькая черная жемчужина), толстые щеки дрожали. Работавшие на кухне женщины ахнули и зашептались, когда капитан наклонился над перепуганным властелином этой заполненной клубами пара пещеры, где они проводили дни и ночи. Джек, по-прежнему плача, заметил чернокожего мальчика (смуглого мальчика, поправил его внутренний голос), стоявшего у самой большой жаровни. Рот мальчика раскрылся, лицо выражало удивление, как у персонажа менестрель-шоу[14], но он не забывал поворачивать ручку, и баранья нога продолжала вертеться.

– А теперь послушай, и этого совета тебе не найти в «Книге доброго земледелия», – начал капитан, когда его нос едва не соприкоснулся с носом шефа (парализующая хватка – к счастью, рука Джека уже онемела, и боли не чувствовалось – при этом не ослабла ни на йоту). – Никогда… никогда не подходи к мужчине с ножом… или с вилкой… или с копьем… или даже, прости Господи, со щепкой в руке, если не собираешься его убить. Всем известно, какие повара вспыльчивые, но вспыльчивость не подразумевает нападения на капитана Внешней стражи. Ты меня понимаешь?

Шеф простонал что-то слезливое и воинственное. Джек не разобрал, что именно – акцент повара заметно усилился, – но сказанное имело какое-то отношение к матери капитана и помоечным псам, рыщущим у павильона.

– Это возможно, – ответил капитан. – Никогда не знал эту даму. Но я не получил ответа на мой вопрос. – И он ткнул шефа в бок пыльным ободранным сапогом. Пнул достаточно мягко, но шеф взвыл так, будто капитан врезал ему со всей силы. Женщины вновь зашептались.

– Удалось ли нам достичь понимания в вопросе шеф-поваров, оружия и капитанов? В противном случае потребуются дополнительные разъяснения.

– Удалось! – выдохнул шеф. – Удалось! Удалось! Уда…

– Отлично. Потому что сегодня мне уже надоело разъяснять непонятливым. – Капитан вновь схватил Джека за шею. – Так ведь, парень? – И снова тряхнул мальчика, вызвав вопль, лишь отчасти наигранный. – Что ж… полагаю, это все, что он может сказать. Ума у парня не много, как и у его матери.

Капитан мрачно оглядел кухню.

– Доброго вам дня, дамы. Да пребудет с вами благословение королевы.

– И с вами, добрый сэр, – решилась ответить самая старая из них и сделала неуклюжий реверанс. Остальные последовали ее примеру.

Капитан потащил Джека через кухню. Джек сильно ударился бедром об угол корыта для мойки и вновь взвыл. Выплеснулась горячая вода. Дымящиеся капли, шипя, побежали по доскам и исчезли между ними. У этих женщин руки постоянно в такой воде, подумал Джек. Как они это выдерживают? Тут капитан, который уже почти нес его, вытолкнул Джека через еще один полог из мешковины в коридор, который находился за ним.

– Фу! – выдохнул капитан. – Мне это не нравится, совершенно не нравится, от этого мутит.

Налево, направо, снова направо. Джек чувствовал, что они приближаются к наружной стене павильона, и ему хватило времени, чтобы задаться вопросом, почему внутри павильон гораздо больше, чем можно себе представить, глядя на него снаружи. Потом капитан протолкнул его в щель между полотнищами, и они оказались под открытым небом, вышли в яркий дневной свет, который после сумрака павильона с такой силой ударил Джека по глазам, что ему пришлось зажмуриться.

Капитан не терял ни секунды. Грязь чавкала и хлюпала под ногами. Пахло сеном, и лошадьми, и навозом. Джек вновь открыл глаза и увидел, что они пересекают то ли огороженный пятачок для выгула лошадей, то ли загон, то ли двор у амбара. Он увидел парусиновую изгородь, за которой кудахтали куры. Тощий мужчина, голый, если не считать грязного килта и веревочных сандалий, деревянными вилами бросал сено в открытое стойло, из которого печально смотрела лошадь, размером чуть больше шетландского пони. Они уже миновали стойло, когда разум Джека смог переварить увиденное: у лошади было две головы.

– Эй! – крикнул он. – Могу я заглянуть в стойло? Там…

– Нет времени.

– Но у лошади…

– Я сказал, нет времени. – Тут капитан возвысил голос: – И если я еще раз увижу, как ты лежишь на боку, когда работа еще не сделана, то всыплю тебе дважды!

– Нет, это больше не повторится! – крикнул Джек (по правде говоря, повторы начали ему надоедать). – Клянусь, не повторится! Я же говорил, я буду хорошим!

Впереди уже виднелись деревянные ворота в стене из неотесанных бревен. Джек видел такие – они огораживали поселения в старых вестернах (его мать снялась в нескольких). К воротам были прибиты тяжелые скобы, но Джек отметил, что запорного бруса в них нет. Он стоял у стены слева от ворот, толстый, как железнодорожный шлагбаум. Створки разошлись на несколько дюймов. Джек вконец запутался, петляя по коридорам, но здравый смысл подсказал ему, что они на задворках павильона.

– Слава Богу, – проговорил капитан уже более нормальным голосом. – Теперь…

– Капитан, – раздалось позади них. Мужской голос, тихий, но внятный, звучащий нарочито небрежно. Капитан остановился как вкопанный. Голос раздался в тот самый момент, когда обезображенный шрамом спутник Джека протягивал руку к левой створке, чтобы толкнуть ее. Не вызывало сомнений, что обладатель голоса наблюдал за ними и дожидался именно этого момента.

– Быть может, ты представишь мне твоего… э-э-э… сына?

Капитан повернулся, Джек вместе с ним. Посреди загона – инородное тело среди всей этой грязи – стоял худющий придворный, которого боялся капитан. Осмонд. Он разглядывал их меланхоличными темно-серыми глазами. Джек увидел, как что-то шевелится в этих глазах, в самой глубине. Страх вдруг усилился, обрел острие. Да он чокнутый, осознал Джек. Безумней не бывает.

Осмонд приблизился на два аккуратных шага. В левой руке он держал обтянутую кожей рукоятку кнута. Кнутовище чуть сужалось, переходя в сам кнут, трижды обмотанный вокруг плеча Осмонда, толстый, как гремучая змея. Ближе к свободному концу кнут разделялся на дюжину более тонких кнутиков из переплетенных полосок сыромятной кожи, а каждый кнутик оканчивался грубым блестящим металлическим наконечником.

Осмонд дернул рукоятку, и кольца кнута с сухим шипением сползли с его плеча. Покачал рукой, и косички из сыромятной кожи заерзали в перемешанной с соломой грязи.

– Твоего сына? – повторил Осмонд и приблизился еще на шаг. И внезапно Джек понял, почему этот человек показался ему знакомым. В тот день, когда его чуть не похитили… Белый костюм!

Джек подумал, что скорее да, чем нет.