«Надеюсь, я не ошиблась», — вспомнились ему слова большеглазой докторши в черном бархатном пиджачке. Слова эти, помнится, удивили его, они больше подходили прилежной школьнице, сомневающейся в себе, чем специалисту с такой уверенностью, которую излучала «дотора Эса». Грегориус посмотрел вслед девушке, промчавшейся на роликах. Если бы в ту первую ночь роллер пронес локоть чуть-чуть левее его виска, он не был бы сейчас на пути к этой женщине, благодаря которой мог смотреть на все попадавшее в поле его зрения то через неуловимую пелену, то в ясной, почти нереальной контрастности.
В баре он выпил кофе. Время было обеденное, и толпа хорошо одетых мужчин из соседнего офисного здания заполнила помещение. Грегориус рассматривал в зеркале свое новое лицо, потом сосредоточился на всем облике, который скоро предстанет перед «доторой». Старые вельветовые штаны, свитер грубой вязки, видавшая виды ветровка резко выделялись на фоне множества приталенных пиджаков, отутюженных брюк и прекрасно подобранных к костюму рубашек и галстуков. К новым очкам его старая одежда тоже не подходила. Грегориус разозлился на себя, что в кои веки этот контраст мешал ему, и с каждым глотком его раздражение нарастало. Он припомнил, каким взглядом окинул его официант в бернском «Бельвью» в утро бегства, и как это нисколько не задевало, наоборот, вызывало гордость, что своим непрезентабельным видом он как бы бросает вызов фешенебельной обстановке. Куда же подевалось это гордое чувство? Он нацепил старые очки, расплатился и вышел. Разве эти шикарные здания обступали практику Марианы Эсы и в его первый приход? Грегориус надел новые очки и огляделся. Врачи, адвокаты, фирма по поставке вин, африканское посольство. Он потел под толстым свитером и в то же время чувствовал на лице холодный ветер, гнавший по небу облака. За какими окнами был кабинет докторши?
«Зрение зависит от многих причин», — сказала она. Было без четверти два. Удобно ли в это время просто зайти без предупреждения? Грегориус прошел по улице дальше и остановился перед магазином мужской одежды. «Не мог бы ты купить себе что-то новенькое?» Ученица Флоранс, девочка с первой парты, находила его пренебрежение к одежде высшим классом. Супруге Флоранс такая позиция очень быстро начала действовать на нервы. «В конце концов, ты живешь среди людей. И одного греческого для этого мало». За те девятнадцать лет, что он снова прожил в одиночестве, Грегориус заходил в магазины одежды не больше двух-трех раз и был счастлив, что никто не стоит над ним со своими попреками. Может быть, девятнадцати лет хватит? Нерешительно он толкнул дверь магазина.
Обе продавщицы занялись им, единственным клиентом, с полной самоотдачей, под конец притащили еще и управляющего. Снова и снова Грегориус смотрел на себя из зеркала: сначала в костюмах, представлявших его банкиром, потом легкомысленным бонвиваном и завсегдатаем оперы, затем профессором, бухгалтером и бог знает кем, одетым от двубортных блейзеров до одеяния наездника из дворцовой кавалькады. Чашу его терпения переполнил байкер, затянутый в кожу. Из потока португальской речи, обрушившейся на него, он не понимал ни слова, только неизменно качал головой. В результате он вышел из магазина в сером кашемировом костюме. Оглядывая себя в витринах, попадавшихся на пути, он пытался оценить, насколько тонкий свитер цвета бордо, который он позволил на себя напялить, подходит к его новой оправе.
Совершенно внезапно его нервы сдали. Быстрым, чуть ли не чеканным шагом он перешел улицу к общественному туалету. Там переоделся и, проходя мимо тупика, поставил пакет с обновками за кучу громоздившегося мусора. А потом облегченно направился в сторону квартала, где проживала докторша.
Едва войдя в подъезд, он услышал, как наверху хлопнула дверь, а вслед за этим увидел летящую накидку женщины, спускавшейся по лестнице. Он пожалел, что переоделся.
— Ах, это вы, — раздался густой мелодичный голос. — Как вам очки?
Пока он, запинаясь, пытался что-то выразить, она успела спуститься вниз и дотронулась до очков, проверяя, как они сидят. Его окутало ароматное облако духов, мягкая прядь волос коснулась его лица, и на короткое мгновение ее легкое движение слилось с жестом Флоранс, когда она впервые сняла с него очки. Пока он сбивчиво рассказывал о невероятной реальности, которую обрело все вокруг, она благосклонно кивала головой, а потом посмотрела на часы.
— Мне нужно успеть на паром, у меня еще встреча… — Заметив, как мгновенно одеревенели черты его лица, она остановилась на нижней ступеньке. — Вы уже совершили экскурсию по Тежу? Нет? Хотите прокатиться со мной?
Дорогу вниз к парому Грегориус позже так и не мог вспомнить. В памяти, словно блеск молнии, остался лишь короткий эпизод: как парковались на стоянке, втиснувшись в неимоверно узкое пространство между машинами. А потом сидели на верхней палубе парома, и Мариана Эса рассказывала о своем дяде, брате отца, которого ехала навестить.
Жуан Эса оканчивал свои дни в доме престарелых на Касильяше. Он мало говорил и целыми днями разыгрывал знаменитые шахматные партии великих гроссмейстеров. Когда-то он был бухгалтером на большом предприятии — скромный, незаметный, ничем не выдающийся. Никому бы и в голову не пришло, что он работал на Сопротивление. Маскировка казалась безупречной. Ему было двадцать семь, когда его замели ищейки Салазара. Как коммуниста его приговорили к пожизненному заключению за государственную измену. Двумя годами позже Мариана, любимая племянница, забрала его из тюрьмы.
— Это было в семьдесят четвертом, через пару недель после революции, — рассказывала она, отвернувшись, подставляя лицо ветру. — Мне тогда исполнился двадцать один, я училась в Коимбре.
Грегориус слышал, как она сглотнула, голос ее стал хриплым, чуть ли не прерывался.
— Никогда не забуду того, что тогда предстало передо мной. В свои двадцать девять он выглядел старой развалиной, после всех пыток. Когда-то у него был звонкий голос, теперь же он едва выдавливал слова хриплым свистящим шепотом; руки, игравшие Шуберта, любимого Шуберта, теперь беспрестанно дрожали. — Мариана Эса выпрямилась, перевела дыхание. — И только твердый непреклонный взгляд серых глаз остался прежним. Прошли годы, прежде чем он смог рассказать. Они грозили ему раскаленным железом, чтобы заставить говорить. Подносили его к глазам, все ближе и ближе, он уже готовился к тому неизбежному мгновению, когда погрузится во всепоглощающую тьму, но взгляда не отводил. И его твердый взгляд прожег раскаленный металл и впился в лица палачей. Эта несгибаемая твердость заставила их отступить. «С тех пор я больше ни перед чем не испытываю страха», — сказал он. И я уверена, так оно и есть.
Паром причалил.
— Там, на холме, дом престарелых, — сказала Мариана Эса, и в ее голосе звучала прежняя уверенность.
Она показала Грегориусу паром, который описывал по Тежу широкую дугу, так что он сможет осмотреть город с разных точек. На мгновение она замешкалась, и это было мгновение особой близости, внезапно возникшей между ними, близости, не имевшей будущего, и, возможно, еще робкого сомнения, не слишком ли опрометчиво она открыла перед ним тайники своей души. Пока Мариана Эса поднималась по тропинке, Грегориус смотрел ей вслед и представлял себе, как она, двадцатилетняя девчонка, стояла в ожидании страшной встречи у ворот тюрьмы.
Он вернулся на пароме до Лиссабона, а потом сделал еще один круг по Тежу. Жуан Эса был в Сопротивлении, Амадеу ди Праду тоже работал на Сопротивление. Resistência. Докторша вполне сознательно употребляла именно это португальское слово — словно бы для того святого дела и не могло быть другого названия. Из ее уст слово звучало с особой проникновенностью, было наполнено пьянящей звучностью и становилось заклинанием в мифическом блеске и с мистической аурой. Бухгалтер и врач с разницей в возрасте в пять лет. Оба поставили на кон все, оба действовали под надежным прикрытием, оба были виртуозами перевоплощений и мастерами хранить тайну. А были они друг с другом знакомы?
