Прямо сейчас, в тот миг, когда Алексей удержал в себе злые и обидные слова, способные поразить Корнея не слабее острого железа, бывший Рудный Воевода ступил на этот путь и тут же понял, что перестал быть бездомным бродягой, принятым в чужой семье из милости.

Не-ет, не кончилась жизнь и не угасла страсть, есть к чему приложить разум и сердце, потому что не из жалости и милосердия примет его род Лисовинов, а потому, что он НУЖЕН! И с Анютой теперь все по-иному сложится: когда муж твердо знает свое место и стезю да уверен, что хватит ума и сил, чтобы справиться, он и с женщиной себя иначе ведет, да и она иначе к нему относится…

– Да что ж ты понурился-то так, сынок? – продолжал, между тем, «журчать» Корней. – Ну-ка, подвинь чарку, плесну тебе.

Алексей, вместо того чтобы подставить чарку, поднялся из-за стола, полоснул по Корнею вдруг обретшим кинжальную остроту взглядом и склонился в глубоком поклоне.

– Благодарствую, батюшка Корней Агеич! Мудр ты и добр – разрешил сомнения мои, указал место и стезю на всю, сколько Господь отпустит, оставшуюся жизнь. Место и стезю, кои честному мужу принять на себя не только не зазорно, но за честь и в гордость почитать надлежит.

Алексей прервался и зашарил рукой по груди, а Корней, уже все поняв, все же приподнял в деланном удивлении брови и поинтересовался:

– И что ж за стезю ты себе измыслил?

– Служить! – не замедлив ни секунды, отозвался Алексей. – Хранить и оберегать род Лисовинов, всячески споспешествовать росту его силы и могущества, пресекать внутренние раздоры и противостоять внешним угрозам. Связать жизнь свою, до конца дней, с жизнью рода, ни в чем и никогда не разделять их, ставить пользу рода Лисовинов превыше любой другой пользы и выгоды… – Алексей выпростал из-под рубахи нательный крестик. – И на том целую крест! Да поможет мне в сем Господь Бог, да укрепит и направит меня на сем пути!

– Аминь! – подхватил Корней, одновременно с Алексеем осеняя себя крестным знамением.

Вот теперь и отеческие объятия стали совершенно уместными, и бражка пошла гладко, и разговор полился свободно, без напряжения. Корней объяснял, как пришел к идее создания Воинской школы, оценив великую пользу просветительских усилий отца Михаила, а Алексей, подтверждая корнеевские мысли, рассказывал, как сначала учился сам, а потом учил других хитростям порубежной службы.

Корней слушал, отвечал, рассказывал, а сам втихомолку радовался тому, что в очередной раз сработал один из его хитрых приемов – вбросить ненавязчиво мысль, а потом гонять разговор вокруг да около, постепенно и незаметно подталкивая собеседника к самостоятельному принятию нужного решения. Для этого, правда, требовалось сделать такое непростое дело, как понять суть, основную черту характера собеседника, но Алексей Корнею стал понятен почти сразу по приезде в Ратное: побратим покойного Фрола был служакой. Не таким, который точно и без рассуждений выполняет приказ «от и до», а таким, который, поняв основную идею, предпочитает действовать далее самостоятельно, добиваясь нужного наиболее подходящим по его разумению способом.

Вот как раз с идеей-то у Алексея и не заладилось. Сначала рухнула простая, в общем-то, понятная любому человеку идея карьерного роста и семейного благополучия – сгорела в пламени, пожравшем усадьбу боярина Арсения Вара. Потом изжила себя идея мести половцам, оставив в душе пустоту и ощущение бессмысленности существования. Потом, когда пустота в душе только-только начала вновь заполняться нормальными человеческими чувствами, растоптанной оказалась вера в справедливость и взаимные обязательства вассала и сюзерена. Остался только инстинкт зверя, уносящего от погони израненного детеныша. Если бы не Савва, так и не увидели бы Алексея в Ратном, собрал бы Рудный Воевода новую ватагу, да не на половцев, а на князя Ярополка Владимировича Переяславского. До самого князя, конечно, не добрался бы, но людишек его проредил бы изрядно, прежде чем самому сгинуть.

Пришел Алексей с Саввой туда, куда и следовало – и приняли, и поняли, и посочувствовали… но что дальше? Разумеется, не выгонят и куском не попрекнут, но… как и кем войдет Алексей в семью Лисовинов? И вот решилось! Алексей, с одной стороны, ощутил себя нужным и важным, с другой – нашел опору – род, который не бросит и не предаст, будет защищать Алексея так же, как Алексей будет защищать его. И не через женитьбу войдет он в семью, а через принятие на себя обязанностей и обязательств убитого побратима.

Этого-то Корней и добивался – подчинения без принуждения, самостоятельного осмысления Алексеем собственной нужности, даже необходимости, начисто снимающей все сомнения и беспокойства «приемыша». Собственно, целование креста в глазах Корнея уже было простой формальностью; гораздо более показательным для него стало то, как Алексей заинтересованно, отнюдь не с позиции стороннего наблюдателя, обсуждал характер и поступки Лавра и его взаимоотношения с отцом – о чужих так не говорят, о нестроениях в чужой семье так не рассуждают.

Июль 1125 года. Село Ратное

За несколько дней до начала похода Младшей стражи на земли боярина Журавля

– Э-э! Да здесь пьют! – раздался от двери голос боярина Федора. – А почему без нас?

– А ты бы, Федор, еще дольше гулял, – отозвался Корней, – вообще бы все выпили, и тебе не осталось бы. Проходи, садись, наливай, и ты, Осьма, тоже.

– Благодарствую, хозяин, что празднуем-то? – вежливо поинтересовался Осьма, деликатно, с соблюдением дистанции, устраиваясь рядом с боярином Федором, севшим по правую руку от Корнея, и оставляя свободной левую сторону стола (мало ли, подойдет кто-то из родственников – сядет на законное место по левую руку главы семейства). Впрочем, едва сев на лавку, он тут же вскочил и, обозначая свой самый низкий статус среди присутствующих, принялся разливать бражку по чаркам, в соответствии со старшинством: Корнею, Федору, Алексею. «Обслужив вышестоящих», купец демонстративно коснулся донышком кувшина столешницы, и только потом налил бражки себе.

Потихоньку обживаясь в Ратном, но чувствуя себя в воинском поселении не очень уверенно, Осьма скрупулезно соблюдал все старинные обычаи – ритуал есть ритуал, выручит практически в любом случае, когда опасаешься совершить неловкость или глупость, а репутация человека, свято блюдущего «старину», в замкнутой общине расценивается не как недостаток, а как достоинство. Во всяком случае, невежеством не попрекнет никто. Меру в этом вопросе Осьма умудрялся соблюдать столь тонко, что даже слово «хозяин», при обращении к Корнею, звучало не как свидетельство подчиненного положения, а как титул владельца обширного и богатого хозяйства, в устах купца означающий свидетельство глубокого уважения без урона собственного достоинства.

– Какой праздник, Осьма? – спросил Корней, одобрительно наблюдая за манипуляциями с кувшином. – Так, для гладкости разговора употребляем. То да се, дела семейные…

– Семейные? – Осьма проницательно глянул на Алексея и, приподняв чарку, спросил: – Так что, можно поздравлять?

– Кхе! Поздравлять? – отозвался вместо молча ухмыльнувшегося Алексея Корней. – Можно и поздравлять… только не с тем, о чем ты подумал!

– Э-э… – Осьма смутился, припоминая про себя, что торопливость нужна только при ловле блох и еще в одном, сугубо интимном, случае, и вопросительно уставился на господина воеводу.

– М? – Боярин Федор, приподняв левую бровь, тоже глянул на друга юности.

– Алексей… Кхе… Дмитрич сегодня роду Лисовинов крест целовал! – не стал интриговать присутствующих Корней. – И я сие целование принял! А кровь Алексей и Фрол уже давно смешали, так что… сами понимаете… есть за что выпить!

– А как же?..

Осьма чуть не спросил: «А как же Анна?», но вовремя прикусил язык, однако Корней понял недоговоренное:

– Не мне крест целовал, а роду! – с нажимом произнес он. – Теперь у Лисовинов опять двое зрелых мужей тридцати с лишком годов, и им есть кого воспитывать, а даст Бог, и еще прибавится, так что за будущее я спокоен!