— Люси, ты не понимаешь, поверь мне, ты не понимаешь.

— Что значит ты не понимаешь? Чем я так отличаюсь от всех остальных, что не способна понять, что значит гребаное слияние с природой? Совсем, знаешь ли, не обязательно ехать в Катманду, чтобы обрести внутренний покой, некоторые способны на это прямо здесь, в городе. В пенной ванне. С книгой. И стаканом вина.

А потом состоялась дружеская беседа. Потом, но не сразу, а через несколько дней или даже недель. Короче, спустя какое-то время. И за это время я поняла: он считает, что мы разные люди и я не способна оценить, какой он содержательный и глубокий. Прежде такого никогда не было. Я всегда знала, что мы разные, но не думала, что и он это знает. Ерунда вроде, а если подумать, то это и есть самое главное. Я путешествовала, чтобы увидеть новые места, а он — чтобы открыть что-то новое в себе. Догадываюсь, что человеку, собирающему себя по частям, трудно находиться рядом с тем, кто и так обладает внутренней целостностью.

Да, так возвращаясь к дружеской беседе. Блейк предложил мне тогда сделать очень глупую вещь, и я согласилась, о чем теперь жалею денно и нощно. Не знаю, как я могла согласиться. Конечно, я была подавлена. До такой степени, что обратилась к религии — к религии Силчестеров, поклоняющихся многоликому «Что-скажут-люди». Блейк предложил мне говорить всем, что это я от него ушла. Он думал, что так мне будет проще. Сейчас, в здравом уме, я не могу понять, почему я на это клюнула. Но факт остается фактом.

В каком-то смысле это и впрямь мне помогло, придало сил в разговорах с родителями и с друзьями. Я могла сказать: «У нас не сложилось, пришлось мне уйти от него». И после этого никто уже не задавал лишних вопросов. А если бы я сказала, что он от меня ушел, то на меня обрушился бы поток сочувствия, все стали бы толковать ситуацию с позиций защиты меня, бедной, прикидывать, что я могла сделать не так, нет ли тут и моей вины, боялись бы мне сказать, что видели его с новой девушкой и прочее, и прочее. В общем, на первый взгляд это была хорошая идея. Но только на первый. Я не могла сказать о нем ни единого слова осуждения, ведь в ответ все хором заявляли, что ему, бедолаге, сейчас очень тяжело. Друзья, не боясь задеть мои чувства, все время так или иначе упоминают о нем, а я должна делать вид, что меня это ничуть не интересует. Я не могу показать, что мне больно, пожаловаться и дать волю чувствам. Меня опутали толстые, крепкие нити лжи.

Я вынуждена держать в себе этот большой секрет, этот комок боли, из-за чего я то впадаю в ярость, то начинаю страшно себя жалеть. И поскольку не могу ни с кем об этом поговорить и никто поэтому не может мне помочь, мне очень одиноко в моем засекреченном мире.

Когда я вылетела со своей отличной, высокооплачиваемой работы, я никому не могла рассказать о том, почему это произошло: мне пришлось бы признаться, что до этого я врала. И я сказала, что сама уволилась, а эта ложь потянула за собой другие, и они множились, переплетались… и в итоге все сошлось, важен результат.

Вот и все, что я готова, как он говорит, «осознать», потому что в итоге я вполне счастлива и довольна тем, как устроена моя жизнь.

Если бы Жизнь встретился со мной два года назад, я бы с ним согласилась. Тогда мне казалось, что я падаю в пропасть, но теперь нет, теперь ни за что. Я сверзилась с огромной высоты и приземлилась на свое место. Кому-то, возможно, мое положение кажется ненадежным и шатким. Но мне очень уютно, удобно и хорошо. Все у меня отлично.

В вестибюле кошмарного здания никого не было, Американ-Пай куда-то ушла. Я оставила на стойке шоколадку, которую принесла для нее. Воздушный «Милки Вей», она ведь сказала по телефону, что любит такой.

И вышла на улицу, стараясь поскорее забыть мелкого раздражающего зануду, на которого зря потратила полвоскресенья. Не получалось. Этот зануда был олицетворением моей жизни, и я не могла так сразу забыть о нем. Мне не на что было отвлечься, не на что переключиться: ни одной машины — уехать отсюда, ни компа — отправить имейл, ни факса — послать сообщение, ни родственника — позвонить, ни друга — все ему рассказать. И я ощутила легкую тревогу. Жизнь только что сказал, что я буду одинока и несчастна. Не знаю, что человек должен сделать, получив такую информацию, правда не знаю. Этого он мне не сказал. Мне хотелось одного — доказать обратное. Так человек, которому сообщили, что он болен, отказывается в это поверить, если никаких симптомов, подтверждающих диагноз, у него пока нет.

Я увидела кафе на углу, и решение пришло само. Я люблю кофе, и меня радуют приятные мелочи жизни, они поднимают настроение. В кафе я буду не одна, а кофе меня порадует. Не одинокая и не несчастная — вот так-то.

Там было много народу, но я углядела свободный столик. Пробралась к нему, села и заказала чашку кофе. Вокруг громко, оживленно болтали, и это было кстати, потому что отвлекало от собственных мыслей. Нечего мне задумываться попусту. Все у меня прекрасно, просто супер. Я свободная женщина, у меня есть работа, я всем довольна, и мне хочется развеяться. Как угодно, лишь бы не думать. Дверь в кафе открылась, звякнул колокольчик, и многие автоматически обернулись посмотреть, кто вошел. После чего правильные парни вернулись к своим разговорам, а все прочие продолжали глупо таращиться, потому что в кафе вошел самый красивый мужчина, какого я видела в жизни. Он оглядел зал и направился в мою сторону.

— Привет. — Запредельный красавец улыбнулся и положил руки на спинку свободного стула. — Вы одна?

— Простите?

— Здесь свободно? Все места заняты, вы не возражаете, если я присоединюсь к вам?

На самом деле позади меня было свободное место, но я не стала ему на это указывать. У него было красивое мужественное лицо, удивительно пропорциональное, благородный нос, четко очерченный рот, волевой подбородок. Я подумала о том, почему моя семья решила обратиться к моей Жизни. Почему, черт возьми, Жизнь решил, что мы должны встретиться, ведь на свете столько по-настоящему несчастных людей и мой случай вовсе не катастрофический. Я выкарабкалась, я в порядке. Не боюсь знакомиться с новыми людьми. Не цепляюсь за прошлое. Почему они думают, что мне плохо?

— Конечно, садитесь, — сказала я, осушила одним глотком свою чашку и встала. — Столик ваш, я как раз ухожу, встречаюсь со своим бойфрендом.

Красавец, кажется, был несколько разочарован, но пробормотал что-то вежливое.

О'кей, я соврала.

Но пройдет всего несколько часов, и в итоге все сойдется.

«Сегодня мы встали в половине пятого. — Он слегка задыхается, капли пота стекают по смуглым от загара щекам и исчезают в небрежной щетине на подбородке. — Дорога от хостела до Мачу-Пикчу занимает около полутора часов, и нам посоветовали выйти пораньше, чтобы добраться из Винай-Вайна сюда, к Потерянному городу инков, до восхода солнца».

На темно-синей футболке, плотно обтягивающей бицепсы, влажные пятна — на груди, на спине и под мышками. Он в бежевых походных шортах и армейских ботинках. Загорелый, мускулистый, улыбчивый.

Камера дала дальний план, я нажала на паузу. Мистер Пэн вспрыгнул ко мне на диван.

— Привет, Мэри.

Он замурлыкал.

— Сегодня он идет Тропой инков. Мы должны были сделать это вместе. Посмотрим, с кем он это делает теперь…

Я внимательно изучила девушек на заднем плане. Ее там не было, и я снова нажала на воспроизведение.

«Как видите, тропа идет по горному склону, затем теряется в окутанном туманом лесу и выходит к почти вертикальному подъему. Пятьдесят крутых ступеней вверх, и мы у Инти-Пунку, что означает Врата Солнца».

Ближний план — он тяжело дышит, улыбается, камера дает панораму, снова наезд на него, на его ботинки, рюкзак, затылок, затем опять на пейзаж, потом на его солнечные очки, в которых отражается этот пейзаж. Все вещи новые, ни одной купленной мною.