«Но что Черч делает на крыше этой машины?»

— А, ерунда! — сказал он громко, спускаясь в холл. Кошки спят везде и всегда, это у них в обычае.

«Но Черч никогда больше не переходит дорогу, или ты забыл?»

— Забудь, — пробормотал он и остановился посередине лестницы. «Вот, уже говорю сам с собой».

«Так что же это было ночью, в лесу?»

Мысли нахлынули на него, заставив сжать губы, как от неожиданной боли в колене, когда он сел на кровати. Ему снилась эта штука, причем во сне она до ужаса естественно вписывалась в его грезы о Диснейуорлде. Она вторглась в его сон, прогоняя из него все радостное, все светлое. Это был Вендиго, и он превратил его не просто в людоеда, но в вождя людоедов. Во сне он снова оказался на Кладбище домашних животных, но не один. Билл и Тимми Батермэны тоже были там. Там был и Джуд с мертвым стеклянным взглядом, державший на поводке своего пса Спота. Там был Лестер Морган с быком Хэнрэтти, опутанным цепью. Бык лежал на боку, оглядывая всех с тупой яростью. И почему-то Рэчел тоже была там, явившись как будто прямо из кухни — ее платье было забрызгано то ли кетчупом, то ли клюквенным вареньем.

И с ними, возвышаясь над валежником во весь свой огромный рост, был Вендиго, с желтой чешуйчатой кожей, с горящими, как прожекторы, глазами, с витыми длинными рогами вместо ушей, похожий на ящерицу, рожденную на свет женщиной. Он тыкал в них скрюченным чешуйчатым пальцем, а они все, задрав головы, смотрели на него...

— Стоп, — прошептал он, и содрогнулся от звука собственного голоса. Он решил пойти на кухню и приготовить завтрак, как в обычный день. Завтрак холостяка, полный спокойного достоинства. Пара сэндвичей с яйцом, с майонезом и кружочком бермудского лука на каждом. От него ужасно пахло, но раздеваться сейчас — значило затратить слишком много сил, и он опасался, что придется просто достать из сумки скальпель и срезать с колена куски штанины. Для этого нужен острый инструмент, а ни один нож в доме не возьмет плотную джинсовую ткань, да и маникюрные ножницы Рэчел тут явно не помогут.

Но сперва нужно позавтракать.

Он пересек комнату и вновь посмотрел на синий автомобиль под окнами. Его покрыла роса, и, значит, он стоял там уже довольно давно. Черч все еще лежал на крыше, но не спал. Он глядел прямо на Луиса своими жуткими желто-зелеными глазами.

Луис торопливо спустился, будто кто-то гнался за ним.

Он вошел в кухню, взял сковородку, поставил на плиту, достал из холодильника яйца. Кухня была белой и чистой. Он попытался насвистывать — это входило в его обычный утренний распорядок — но не смог. Все казалось привычным, но больше не было таким. Дом выглядел пугающе пустым, и на него будто лег отпечаток последней ночи. Все было не то, и он почувствовал испуг.

Он пошел в ванную, где выпил две таблетки аспирина со стаканом апельсинового сока. Он шел назад к плите, когда зазвонил телефон.

Он не взял трубку сразу, только смотрел на нее, медленно начиная ощущать себя простаком, втянутым в странную игру, выигрыша в которой быть не может.

«Не бери трубку, ты не должен ее брать, это плохие новости, это нить, уходящая в темноту, и тебе нельзя видеть того, что на другом конце этой нити, Луис, не делай этого, не бери трубку, беги, машина в гараже, сядь в нее и беги, только не бери трубку..».

Он подошел и взял трубку, держась рукой за батарею, как делал это всегда. Это был Ирвин Голдмэн, и, как только он поздоровался, Луис увидел следы на полу — маленькие, грязные следы, — и сердце застыло у него в груди, и глаза вылезли из глазниц, и он подумал, что, поглядев сейчас на себя в зеркало, увидит безумного лунатика, сошедшего с картины семнадцатого века. Это следы Гэджа, Гэдж был здесь, он побывал здесь ночью, и где же он теперь?

— Это Ирвин, Луис... Луис, ты меня слышишь? Алло!

— Хэлло, Ирвин, — отозвался он, уже зная, что Ирвин скажет ему. Он понял, чья это машина. Он понял все. Нить... Нить уходящая в темноту... теперь он знал, куда она ведет. Если бы он понял это раньше! Но он «купил» эту нить. Это его нить.

— Я подумал, что нас разъединили, — сказал Голдмэн.

— Нет, я просто уронил трубку, — ответил Луис. Голос его звучал спокойно.

— Рэчел приехала?

— Да-да, — сказал Луис, думая о синем автомобиле. Черч залез на него. Глаза Луиса были устремлены на грязные отпечатки на полу.

— Мне нужно поговорить с ней, — сказал Голдмэн. — Прямо сейчас. Речь идет об Элли.

— Элли? Что с Элли?!

— Я думаю, Рэчел...

— Рэчел сейчас нет, — сказал Луис твердо. — Она пошла в магазин за хлебом. Что с Элли? Говорите же, Ирвин!

— Мы были вынуждены поместить ее в больницу, — сказал с неохотой Голдмэн. — Ей снились кошмары. Она не могла от них избавиться и...

— Они успокоили ее?

— Что?

— Успокоили они ее или нет? .

— Да, конечно. Дали ей пилюлю, и она уснула.

— Она говорила что-нибудь? — Он сжал трубку мертвой хваткой.

На другом конце провода воцарилось длительное молчание. Луис не прерывал его, как бы ему ни хотелось.

— Это напугало и Дори, — сказал, наконец, Ирвин. — Она много болтала, прежде чем ее увез... прежде чем ее стало невозможно понять. Дори сама была на грани... понимаешь.

— Ну, и что же она сказала?

— Она говорила, что Оз Великий и Ужасный убил ее мать. Но она сказала не так. Она сказала... «Оз Великий и Узасный», как говорила наша другая дочь. Наша дочь Зельда. Луис, скажите мне, я не хочу спрашивать у Рэчел, но что ты и она говорили Элли о Зельде и о том, как она умерла?

Луис закрыл глаза; мир начал медленно уходить у него из-под ног, и голос Голдмэна доходил до него, словно через плотный туман.

«Тебе могут почудиться голоса, но это всего лишь птицы, летящие на юг. Это они кричат».

— Луис, вы тут?

— С ней все в порядке? — спросил Луис, слыша собственный голос откуда-то издалека. — С Элли все будет в порядке, как вам кажется?

— Шок от похорон, — сказал Голдмэн. — Ее осматривал мой врач. Лэтроп. Хороший специалист. Сказал, что у нее нервное возбуждение. Но мне кажется, Рэчел нужно вернуться. Луис, приезжай тоже. Я боюсь.

Луис не отвечал. Бог присматривает и за милой пташкой, как говорил добрый король Яков, но Луис не был Богом, и смотрел сейчас на грязные следы.

— Луис, Гэдж умер, — сказал Голдмэн. — Я знаю, что вам трудно это пережить — тебе и Рэчел — но твоя дочь жива, и вы нужны ей.

«Да, я это пережил. Вы старый глупый пердун, Ирвин, но то, что случилось с вашими дочерьми апрельским днем 1965 года, должно было научить вас уму-разуму. Я нужен ей, но не могу прийти, ведь я боюсь, что на моих руках кровь ее матери».

Луис посмотрел на свои руки. Он увидел грязь под ногтями, так похожую на грязь, засохшую на полу.

— Ладно, — сказал он. — Я понял. Мы будем у вас, как только сможем. Уже вечером, если удастся. Спасибо.

— Нам кажется, что это лучше всего, — сказал Голдмэн. — Может, это старость, Луис, но я боюсь.

— Она говорила что-нибудь еще? — спросил Луис. Ответ Голдмэна ударил в его сердце звоном похоронного колокола.

— Еще много, но я помню только одну фразу: «Паскоу сказал, что уже поздно».

Он повесил трубку и повернулся к плите, машинально раздумывая, продолжить ли завтракать или сделать что-то другое, когда на середине кухни серая пелена застлала его глаза, и он упал в обморок. Он падал ниже и ниже в какие-то туманные бездны, описывая круги. Через неопределенное время он очнулся и встал на больное колено, после чего новый приступ боли исторг из его горла дикий вопль. Слезы хлынули у него из глаз.

Наконец он поднялся на ноги и встал, шатаясь и держась за стену. Но голова теперь была ясной. Что-то надо было делать. Но что?

В последний раз его посетил позыв к бегству, более сильный, чем раньше — он ощутил даже тяжесть ключей от машины в кармане брюк. Он мог сесть в «сивик» и отправиться в Чикаго. Мог забрать Элли и уехать с ней. Конечно, Голдмэн заподозрил бы неладное, но он все равно бы забрал ее... вырвал у них, если нужно.