— Ты ведь даже не ешь их, да? — спросил он. — Ты их просто убиваешь.

Черч прошел в комнату, видимо, решив, что здесь ему ничего не светит, и вскоре Луис последовал за ним.

Он снова почему-то вспомнил: «Хей-хо, а ну пошли!»

Луис уселся на стул и снова посмотрел на Черча. Кот стал умываться возле телевизора, поглядывая в сторону Луиса и готовясь бежать, если Луис почему-либо решит пнуть его.

Вместо этого Луис поднял банку.

— За Гэджа! — сказал он. — За моего сына, который мог бы стать художником, или чемпионом по плаванию, или президентом этих проклятых Соединенных Штатов. Что ты думаешь об этом, задница?

Черч по-прежнему смотрел на него своими тусклыми чужими глазами.

Луис допил остаток большими глотками, встал, пошел к холодильнику и взял другую банку.

К моменту, когда он прикончил третью, он впервые за этот день, почувствовал некоторое успокоение. Когда кончилась первая упаковка из шести банок он решил, что, пожалуй, ему удастся заснуть на час-другой. Вернувшись от холодильника с восьмой или девятой банкой (он уже потерял им счет), он поглядел на Черча; кот спал — или притворялся — на ковре. Мысль, пришедшая ему в голову, показалась столь естественной, что, должно быть, она долго таилась в его мозгу, выжидая только удобного случая, чтобы всплыть на поверхность:

«Когда ты сделаешь это? Когда ты отнесешь Гэджа на Кладбище домашних животных?»

И на этом фоне:

«Лазарь, иди вон!»

Сонный голос Элли:

«Учитель объяснил, что, если бы он просто сказал «Иди вон», то все мертвые на этом кладбище ожили бы».

Эта мысль так овладела им, что Луис содрогнулся, будто через его тело прошел ток. Внезапно он вспомнил первый школьный день Элли, и как Гэдж спал у него на коленях, пока они с Рэчел слушали болтовню Элли о «Старом Макдональде» и миссис Берримэн; он тогда сказал «Я только уложу ребенка», и когда он нес Гэджа наверх, ужасное предчувствие посетило его, и теперь он понял: уже в сентябре ему было известно, что Гэдж скоро умрет. Что-то в его подсознании уже знало: Оз Великий и Узасный наложил на него свою руку. Это была чепуха, чистейшая выдумка... но это была правда. Он знал. Луис пролил часть пива на рубашку, и Черч обеспокоенно приподнялся, будто это был сигнал к началу вечернего нападения на кота.

Внезапно Луис вспомнил вопрос, заданный им Джуду, и как дернулась тогда рука Джуда, сбив две пустые бутылки на столе. Одна из них разбилась. «Ты не должен даже говорить о таких вещах, Луис!»

Но ему хотелось говорить о них или по крайней мере думать. Кладбище домашних животных. Как насчет Кладбища? Чертовски заманчиво. Это казалось непонятно, необъяснимо естественным. Черча убило на дороге, Гэджа тоже. Черч был здесь — конечно, другой, во многом неприятный, но живой. Элли, Гэдж и Рэчел нормально к нему относились. Да, он убивал птиц, и иногда душил мышей, но кошки всегда это делают. Черч вовсе не сделался кошачьим Франкенштейном. Во многом он остался таким же, как раньше.

«Ты преувеличиваешь, — прошептал внутренний голос. — Вовсе он не такой, как раньше. Это призрак. Ворона, Луис... помнишь ту ворону?»

— О Боже, — сказал Луис хриплым, дрожащим голосом, который даже не признал за свой.

Боже, да-да, конечно. Имя Божие могло помочь в романах о духах и вампирах. Но что ему-то делать, скажет ли это Бог? Он подумал о том жутком, темном богохульстве, которое только что допустил в мыслях. Хуже того, он лгал себе. Не преувеличивал, а прямо лгал.

«А что такое правда? Ты хочешь правды, кретин, а что это такое, скажи?»

Что Черч больше не кот, начнем с того. Он похож на кота, и он ведет себя, как кот, но на самом деле это просто плохое подражание. Окружающие этого не замечают, но они могут это чувствовать. Он понял это в тот вечер, когда к ним заходила Чарлтон. Они устроили небольшой предрождественский вечер и сидели за столом, когда Черч прыгнул к ней на колени. Чарлтон немедленно согнала его, рот ее искривился в инстинктивной брезгливой гримасе.

Это была сущая ерунда, и никто не обратил на это внимания. Но... это было. Чарлтон почувствовала, что это не кот. Луис прикончил банку и потянулся за следующей. Если Гэдж так же изменится, это будет просто ужасно.

Он открыл банку и выпил ее одним глотком. Теперь он был пьян, пьян в стельку и готов к прекрасному будущему. «Как я похоронил прошлое вместе со своим сыном» Луиса Крида, автора «Как я потерял его в самый ответственный момент» и множества других трудов.

Пьян. Конечно. И теперь он надеялся трезво рассмотреть эту проклятую идею, что заставила его напиться.

При всем при том идея эта привлекала его, очаровывала. Да-да, очаровывала.

В сознании возник Джуд, говоривший:

«Ты делаешь это потому, что кто-то толкает тебя. Ты делаешь это потому, что эти могилы — тайное место, и ты владеешь этой тайной... и ищешь причины... они кажутся тебе правильными, но ты просто хочешь их видеть такими. Или они этого хотят».

Голос Джуда с его выговором янки пробрал его дрожью, заставив кожу покрываться пупырышками.

«Там тайны, Луис... земля тверже человеческого сердца... как земля в этих индейских могилах. «Человек растит, что он может... и ему это нравится».

Луис начал припоминать, что еще Джуд говорил ему об индейских могилах. Он принялся сравнивать данные, отбирать их — то же, как делал, когда читал что-нибудь перед экзаменами.

Пес. Спот.

«Я видел все места, где его зацепила проволока — там не было шерсти, и мясо казалось вырванным клочьями».

Бык. Следующее звено цепочки возникло в мозгу Луиса.

«Лестер Морган закопал там своего призового быка. Бык черной ангусской породы по кличке Хэнрэтти... Лестер тащил его туда на санях... Застрелил через две недели. Бык стал плох, совсем плох. Но это — единственное животное, о котором я слышал такое».

«Он стал плох».

«Земля тверже человеческого сердца».

«Он стал совсем плох».

«Это — единственное животное, о котором я слышал такое».

«Чаще всего ты делаешь это, когда уже побывал там, это уже твое место».

«Мясо казалось вырванным».

«Хэнрэтти, правда, дурацкое имя для быка?»

«Человек растит, что он может».

«Это мои крысы. И мои птицы. Я их купил».

«Это твое место, твоя тайна, и они принадлежат тебе, но и ты принадлежишь им».

«Он стал плох, но это — единственное животное, о котором я слышал такое».

«Что ты еще хочешь «купить», Луис, когда ветер дует так сильно, и луна освещает среди лесов белую тропу к этому месту? Ты хочешь снова карабкаться по этим ступенькам? Когда ты смотришь фильм ужасов, то всегда знаешь, что герой или героиня не должны туда лезть, так зачем ты хочешь сделать это в реальной жизни? В реальной жизни все курят, где не надо, не застегивают ремни и пускают своих детей бегать по дороге, где день и ночь снуют тяжелые грузовики. Так чего же ты хочешь, Луис? Тебе так хочется увидеть твоего мертвого сына или посмотреть, что там еще за дверью номер один, номер два, номер три?»

«Хей-хо, а ну пошли!»

«Стал плох... единственное, животное... мясо казалось... человек... твой... его..».

Луис вылил остатки пива в раковину, чувствуя, что его сейчас стошнит. Комната начала плыть вокруг него.

Тут раздался стук в дверь.

Какое-то время — оно показалось очень долгим — ему верилось, что стук раздается лишь в его голове, что это галлюцинация. Но стук повторился, и на этот раз сомнения быть не могло. Внезапно Луис понял, что думает об истории с обезьяньей лапой, и холодный ужас снова сковал его. Он видел ее с необычайной реальностью — мертвую руку, лежащую в холодильнике, забравшуюся сейчас к нему под рубашку, чтобы вырвать из груди сердце. Это было очень глупо, глупо и смешно, но ему было не до смеха.

Луис подошел к двери, не чуя под собой ног и отпер замок негнущимися пальцами. Отворяя дверь, он подумал: «Это Паскоу. Как говорят про Джима Моррисона: вернулся из мертвых живее, чем был. Там стоит Паскоу в этих дурацких шортах, живее, чем был, и заплесневелый, как месячный сухарь, Паскоу с обезображенным лицом, Паскоу, предупреждающий еще раз — не ходи туда. Как там у «Энималс» в старой песне: