— Но я не знаю, дорогая, — сказал Луис, посадив Элли па колени. По телевизору шла стрельба. Луиса уже беспокоило, что Элли больше знает про Человека-паука и Дональда Макдональда, чем про Моисея и Иисуса. Она была дочерью отступника-методиста и забросившей обряды еврейки, и Луис опасался, что ее представления о духовном являются даже не мифами, а отголосками мифов.

«Уже поздно, — пронеслось у него в голове, — ей только пять, но уже поздно. Господи, дальше все пойдет так быстро!»

Но Элли смотрела на него, и надо было что-то говорить.

— Люди по-разному думают о том, что с нами случится, когда мы умрем, — начал он. — Некоторые верят, что мы попадем в ад или в рай. Другие думают, что мы родимся снова детьми...

— Ага, перерождение. Как случилось с Одри Роуз в том фильме.

— Ты же его не видела! — он подумал, что Рэчел тоже хватит удар, если она узнает, что Элли смотрит «Одри Роуз».

— Мэри мне рассказывала, — Мэри была самозванной лучшей подругой Элли в садике, плохо воспитанной, грязной девчонкой, которая всегда выглядела больной какой-нибудь жуткой заразой. И Луис, и Рэчел не поощряли эту дружбу, а Рэчел думала, что Элли обязательно подцепит у Мэри вшей или что-нибудь еще похуже. Луис в этом все же сомневался.

— Мама Мэри позволяет ей смотреть все, — в этом высказывании содержался скрытый упрек.

— Да, перерождение, но я в это не верю. Католики думают, что есть рай и ад, и еще место под названием «чистилище». А индусы верят в нирвану.

На стене столовой появилась тень. Рэчел. Подслушивает.

— Но ясно одно, Элли: никто не знает, что происходит на самом деле. Люди думают, что они знают, но это просто их вера. Ты знаешь, что такое вера?

— Ну...

— Вот мы сидим на стуле, — сказал Луис. — Как по-твоему, этот стул будет завтра стоять здесь?

— Конечно.

— Значит, ты веришь в это. А ведь какой-нибудь ненормальный воришка может украсть его сегодня ночью.

Элли засмеялась. Луис, улыбнувшись, продолжил:

— Мы просто уверены, что этого не произойдет. Вера — великая вещь, и истинно религиозные люди считают, что вера и знание это одно и то же, но я в этом не уверен. На самом деле мы знаем только то, что, когда мы умрем, случится одно из двух — или наша душа сохранится или нет. Если сохранится, то это открывает для нас все возможности. А нет — значит, нет. Конец.

— Как уснуть?

Он помедлил и потом сказал:

— Ну, вроде.

— А во что ты веришь, папа?

Тень на стене исчезла.

Большую часть своей сознательной жизни он верил, что смерть служит концом всему. Он видел много мертвецов, и ни у одного не обнаружил никаких признаков души... если исключить тот случай с Виктором Паскоу. Он был согласен с учителем психологии, что все популярные опыты о жизни после жизни отражают лишь последние впечатления сознания на пороге смерти, перед полным и окончательным разрушением.

Нет, он не верил ни в загробную жизнь, ни в воскрешение. По крайней мере, до Черча.

— Я верю, что мы продолжаем жить, — сказал он дочери. — Но как это происходит, я не знаю. Быть может, разные люди переживают это по-разному, в соответствии с тем, во что они верили всю жизнь. Но я верю, что мы продолжаем жить, и думаю, что Норма Крэндалл попадет туда, где она будет счастлива.

— Ты веришь в это, — сказала Элли. Это звучало не как вопрос, но с благоговейным удивлением.

Луис улыбнулся, немного смущенный.

— Думаю, да. И я верю, что тебе пора спать. Уже десять минут назад.

Он поцеловал ее дважды, в губы и в нос.

— А животные продолжают жить?

— Да, — сказал он, не раздумывая, и в какой-то момент чуть не добавил: «Особенно коты». Эти слова уже были готовы слететь с его губ, но он вовремя сдержался и похолодел.

— Ну ладно, — сказала она и слезла с его колен. — Пойду поцелую маму.

— Давай.

Он смотрел, как она уходит. Уже у двери она повернулась и сказала:

— Правда, я зря испугалась тогда за Черча? Когда плакала. Это было так глупо.

— Нет, дорогая, — сказал он, — это было совсем не глупо.

— Если он теперь умрет, я смогу это принять, — сказала она, и будто сама удивилась тому, что сказала.

Потом она сказала, как бы в подтверждение:

— Да, смогу.

И она пошла к Рэчел.

Потом, в постели, Рэчел сказала ему:

— Я слышала, о чем ты с ней говорил.

— И что скажешь? — спросил Луис. Он решил, что лучше обсудить это теперь.

— Не знаю, — сказала Рэчел с сомнением, что было на нее не похоже. — Нет, Луис, это не как тогда. Тогда я просто... испугалась. А ты меня знаешь. Когда мне страшно, я начинаю... защищаться.

Луис не помнил, когда Рэчел говорила с ним так, и внезапно почувствовал еще большее затруднение, чем раньше, в разговоре с Элли. Он словно шел по минному полю.

— Чего ты боялась? Смерти?

— Не своей, — сказала она. — Я боюсь даже думать об этом. Но когда я была ребенком, я много об этом размышляла. Просто потеряла сон. Мне снилось, что ко мне приходят чудовища, чтобы съесть меня, и все они были похожи на мою сестру Зельду.

«Вот, — подумал Луис, — все время, что мы женаты, это ее преследует».

— Ты не очень-то рассказывала мне про нее, — сказал он.

Рэчел улыбнулась и погладила его по лицу.

— Луис, ты чудо. Я никогда о ней не говорю. И стараюсь никогда не думать.

— Я всегда считал, что для этого есть причины.

— Да. Есть.

Она замолчала, о чем-то думая.

— Я знаю, что она умерла от спинного менингита.

— Спинной менингит, — повторила она. — У нас в доме нет никаких ее фотографий.

— А та девушка в кабинете твоего отца?

— Да, про эту я забыла. И еще мать до сих пор держит одну в сумочке. Она была на два года старше меня. И она жила в задней спальне... она пряталась там, словно сама была какой-то постыдной тайной, Луис, она и умерла там, моя сестра умерла в задней спальне, и это тоже была тайна, грязная тайна!

Рэчел неожиданно зарыдала; в ее громком, нарастающем всхлипывании Луис усмотрел признаки истерики и очень встревожился. Он взял ее за плечо, но она тут же вырвалась. Он чувствовал, как шелк рубашки выскальзывает из его пальцев.

— Рэчел, детка, успо...

— Не успокаивай, — сказала она. — И не надо меня останавливать, Луис. Я хочу, наконец, рассказать тебе все, чтобы больше про это не говорить. Я сегодня все равно уже не усну.

— Что, это было так ужасно? — спросил он, уже зная ответ. Это объясняло многое, даже вещи, казалось бы, никак не связанные со смертью. Он вспомнил, что она никогда не ходила с ним на похороны, даже когда разбился на мотоцикле Эл Локк, его товарищ, который часто бывал у них дома. Рэчел он был симпатичен, но она все равно не пошла на его похороны.

«Она тогда заболела, — вспомнил Луис. — Подхватила грипп или что-то вроде. Казалось, что это серьезно. Но сразу после похорон у нее все прошло». Он даже думал тогда, что болезнь была скорее психического свойства.

— Да, конечно, это было ужасно. Хуже, чем ты можешь вообразить. Луис, мы смотрели на то, как она умирает, и ничего не могли сделать. У нее все время были боли. Все тело иссохло... будто втягивалось внутрь... плечи сгорбились, а лицо превратилось в маску. Руки у нее были, как птичьи лапы. Иногда мне приходилось кормить ее. Я ее ненавидела, но никогда не отказывалась это делать. Когда боли усилились, они стали давать ей наркотики — сперва слабые, а потом такие, что она стала бы наркоманкой, если бы выжила. Но конечно, все знали, что она не выживет. Потому она и была такой... тайной. Потому что мы хотели, чтобы она умерла, Луис. Мы просто мечтали об этом, и не только из-за того, чтобы она не мучилась больше, но и потому, что она выглядела, как монстр, и она уже становилась монстром на самом деле... о Боже, я знаю, как ужасно это звучит...

Она закрыла лицо руками.

Луис бережно дотронулся до нее.

— Рэчел, это звучит вовсе не ужасно.

— Нет, ужасно! — закричала она. — Ужасно!

— Это звучит верно, — сказал он. — Люди после долгой болезни действительно становятся похожи на монстров. Образ долготерпеливого, святого больного — это романтическая греза. Когда боль становится невыносимой, любой человек теряет все человеческое. Они еще преувеличивают свою боль, чтобы досадить окружающим.