В четверть десятого она пожелала им спокойной ночи, и они остались вдвоем с Джудом, который сначала молчал, поглощенный своей сигаретой.

— Стэнни Б., — сказал, наконец, Луис.

Джуд вздрогнул, вспомнив о чем-то.

— А, да-да. Все в Ладлоу, и в Бакспорте, и в Оррингтоне тоже звали его Стэнни Б. В том году умер мой пес Спот — в 1910-м, да, когда он умер в первый раз, — Стэнни был уже стариком и малость чокнутым. Были и другие, кто знал про это индейское кладбище, но мне рассказал Стэнни Б. А он узнал о нем от отца, а тот от деда. Все они были натуральные французы.

Джуд улыбнулся и отхлебнул пива.

— Я еще слышу его ломаный английский. Тогда он встретил меня в хлеву возле дороги номер 15 — кроме дороги Бангор-Бакспорт она была в то время единственной, — как раз там, где сейчас стоит фабрика «Оринко». Спот тогда еще не умер, но уже был совсем плох, и отец отослал меня якобы купить корма для цыплят, который он потом отдал старому Йорки. Этот корм был нам нужен, как корове классная доска, и я сразу понял, зачем он меня отослал.

— Он собирался убить пса?

— Он знал, как я любил Спота, потому и придумал эту уловку с цыплячьим кормом. Я вернулся и уселся на старый точильный камень во дворе. Вот тут меня и нашел Стэнни Б. Половина горожан в городе считала его тихим сумасшедшим, а другая половина — буйным. Его дед был траппером и торговцем пушниной еще в начале века, и ходил от побережья до самого Дерри, и на юг, до Скоухегана, покупать меха. У него была коляска, вся обшитая кожей; кроме того, он считал себя истинным христианином и любил, когда напивался, толковать о воскресении, — так говорил Стэнни Б.; он вообще обожал рассказывать про своего деда. Так вот, на этой его коляске были разные индейские знаки — он считал, что все индейцы, неважно какого племени, происходят от потерянного колена Израилева. Еще он говорил, что все они попадут в ад, но их магия имеет большую силу, потому что они те же христиане, только наоборот.

Дед Стэнни торговал с микмаками и делал это очень успешно, так, что никто не мог с ним тягаться - он давал им хорошую цену и, кроме того, говорил Стэнни, он знал назубок Библию, и микмаки любили его слушать.

Джуд опять замолчал. Луис терпеливо ждал.

— Микмаки и рассказали деду Стэнни Б. об этом месте, которым они не пользовались с тех пор, как Вендиго испортил землю, и о Чертовом болоте, и о ступеньках.

Рассказы про Вендиго тогда ходили по всей северной стране. Это были такие же страшные сказки, как наши, христианские. Норма проклянет меня, если услышит, но это так и есть. В холодные и долгие зимы, когда было мало еды, некоторые индейцы на севере оказывались в плохом месте, где они голодали... и все такое.

— Ели людей?

Джуд пожал плечами.

— Может быть. Они решались пожертвовать стариками или больными, чтобы остальные могли выжить. И после этого они говорили, что Вендиго прошел через их селение, когда все спали, и дотронулся до них. И это Вендиго заставил их есть своих сородичей.

Луис кивнул.

— Да-да, дьявол соблазнил.

— Ага. Я думаю, что и микмаки, которые жили здесь, делали это, а потом хоронили кости съеденных на том месте — одного, двух или целой дюжины.

— И потом решили, что земля испортилась.

— Так вот, Стэнни Б. подошел ко мне, уже пьяный. Его дед скопил, быть может, миллион долларов, богачом умер — так говорили люди, — а Стэнни Б. был совсем нищим. Он спросил, что со мной, и я ему рассказал. Тогда он сказал, что это дело можно поправить, если я очень захочу и не буду бояться.

Я пообещал, что сделаю все, чтобы Спот снова был здоров, и спросил его, не знает ли он хорошего ветеринара. «Не знаю, — ответил Стэнни Б., — но я знаю, как тебе помочь, парень. Иди домой и скажи отцу, чтобы он положил пса в мешок, но не закапывай его. Отнеси его на Кладбище домашних животных и спрячь возле валежника, а потом возвращайся».

Я спросил его, что будет потом, и он велел мне этой ночью не спать и ждать, пока он бросит в окно камешек. «И если ты, парень, забудешь про Стэнни Б., то попрощайся со своим псом, пусть идет прямо в ад!»

Джуд поглядел на Луиса и закурил еще сигарету.

— Так я и сделал. Когда я пришел домой, отец сказал мне, что он всадил пулю в голову Спота, чтобы тот не мучился. Мне не пришлось даже говорить про Кладбище; отец сам попросил меня отнести пуда собаку. Так я и пошел, волоча мешок с моим псом. Отец спросил, не помочь ли мне, но я помнил, что сказал Стэнни Б.

Той ночью я не спал, хотя очень хотелось. Ты знаешь, как это бывает у детей. Мне показалось, что уже утро, но часы пробили только десять или одиннадцать. Пару раз я задремал, но каждый раз будил себя. Будто кто-то тряс меня и говорил: «Вставай, Джуд! Вставай!» Будто кто-то хотел, чтобы я не уснул.

Луис удивленно поднял брови, и Джуд пожал плечами.

— Когда часы пробили двенадцать, я уселся на постели одетый и стал ждать. Пробило полпервого, потом час, а Стэнни Б. все не было. Я подумал, что этот чертов француз забыл про меня, и хотел уже раздеваться, когда два голыша чуть не расколотили мне окно. Один из них даже сделал трещину в стекле, но я не заметил этого до утра, а мать не замечала до самой зимы, когда в дом начал проходить холод.

Я тут же подбежал к окну и выглянул, и там стоял Стэнни Б., который шатался, словно от ветра, хотя ветер тогда был совсем слабый. Я не думал, что он вообще может куда-то идти — так он был пьян. И он прошептал мне — вернее, ему казалось, что он прошептал, — «Эй, парень, спускайся вниз или я сам поднимусь!» «Тсс!» — ответил я, до смерти боясь, что отец проснется и задаст мне трепку. Но Стэнни повторил то же еще громче. Хорошо, что родители были в спальне, где сейчас Норма, со стороны реки.

— И как же ты спустился, у тебя ведь такая скрипучая лестница? — спросил Луис.

— Конечно, потому я и не стал по ней спускаться. Я вылез через окно, цепляясь за плющ. Я боялся упасть, но еще больше боялся отца - как бы он не узнал, что я иду на Кладбище домашних животных со Стэнни Б.

И вот мы пошли, вдвоем с ним. По дороге он упал раз десять. Но он тащил с собой кирку и лопату. Когда мы пришли на Кладбище, я подумал, что он даст мне все это и велит копать яму.

Но вместо этого он только позволил мне передохнуть. Он сказал, что мы пойдем дальше, за валежник и в лес, там есть другое место, где можно похоронить пса. Я посмотрел на Стэнни, который был так пьян, что едва держался на ногах, а потом на этот валежник и сказал: «Стэнни, ты не влезешь на него, ты сломаешь шею».

И тогда он сказал: «Я не собираюсь ломать шею ни себе, ни тебе. И я пройду, и ты закопаешь там своего пса». И он был прав. Он перешел через валежник совершенно спокойно, даже не глядя под ноги, и я за ним, таща Спота, хотя он весил фунтов тридцать пять, а я сам в то время — не больше девяноста. Знаешь, Луис, на другой день я чувствовал себя не очень хорошо. А как ты себя чувствовал?

Луис не ответил, только кивнул.

— Мы шли и шли. Мне казалось, что мы идем целую вечность. Леса в то время были еще более дикими. Разные птицы кричали, и не всегда можно было понять, что это были за крики. Бродили какие-то звери, может быть, олени, а может, лоси или даже медведи. Я тащил Спота. Через какое-то время у меня возникла дурацкая мысль, что старый Стэнни Б. превратился в индейца, и сейчас повернется ко мне, весь раскрашенный, смуглый и черноволосый, что его кирка с лопатой на самом деле томагавки, и он ударит меня но голове и снимет скальп. Стэнни больше не шатался и не падал, он шел прямо вперед, с поднятой головой, и это только укрепляло мои подозрения. Но когда мы добрались до края Чертова болота, и он повернулся, я увидел, что это тот же Стэнни, а не шатался он потому, что боялся. Все лицо у него было белым и блестело от пота.

Он говорил мне то же, что я тебе прошлым вечером — про птиц, и про огни Святого Эльма, и чтобы я не обращал внимание на то, что увижу и услышу. Самое главное, сказал он, не отвечать, если с тобой кто-нибудь заговорит. И я кое-что там увидел. Я не хочу говорить об этом, Луис, но я был там с тех пор раз пять, и не видел ничего подобного. И я думаю, что вчера я был там последний раз в жизни.