Стив рисовал, время от времени задавая вопросы. Иванов переводил:

— Вы первый раз в Лондоне? Как вам здесь нравится? Вы любите живопись? Не любите модерн? Вы прекрасно выглядите. Как вам это удается? Занимаетесь теннисом? Не любите косметику? Не носите драгоценностей?

Фурцева кратко отвечала на незамысловатые вопросы художника. Через четверть часа портрет был готов.

— Ну-ка, дайте мне взглянуть, — сказала Екатерина Алексеевна. — Недурно.

Иванов, напротив, не высоко оценил труды своего лондонского приятеля:

«Фурцева выглядела значительно моложе своих пятидесяти двух лет. На портрете Уорда она вовсе не являла собой образ государственного деятеля, скорее походила на кокетливую даму. Самой Фурцевой портрет очень понравился, может быть, именно потому, что она на нем выглядела совсем не такой, какой заставляло ее быть положение партийного руководителя…»

Портрет Фурцевой и небольшой материал, написанный Стивеном Уордом, поместила газета «Дейли телеграф». Иванов приехал в лондонский аэропорт «Хитроу», чтобы проводить министра и вручить ей газету.

— Уже знаю, — сказала Екатерина Алексеевна. — Ваши посольские мне перевели. Неплохая заметка получилась…

В феврале 1960 года решением президиума ЦК образовали Государственный комитет Совета министров СССР по культурным связям с зарубежными странами. Его сначала возглавил журналист из «Правды» Юрий (Георгий) Александрович Жуков, в 1962 году его сменил Сергей Калистратович Романовский, бывший секретарь ЦК комсомола. Комитет занимался приглашением иностранных мастеров искусств и отправкой советских артистов, устройством выставок и концертов.

В октябре 1965 года статус Комитета по культурным связям с зарубежными странами понизили, а потом и вовсе передали эту сферу в ведение Министерства культуры. Теперь за все отвечала Екатерина Алексеевна.

В 1966 году заместителем к Фурцевой — отвечать за международные контакты — пришел Владимир Иванович Попов, недавний помощник Андропова. Попов после войны окончил Московский университет, работал в ЦК комсомола и Комитете международных организаций. В 1960 году его взяли в отдел ЦК КПСС по связям с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран. Он дослужился в ЦК до поста заведующего сектором. В андроповском отделе, вспоминал его сослуживец Георгий Шахназаров, было заметно представительство так называемых «комсомолят», бывших работников ЦК ВЛКСМ, которым покровительствовал член политбюро Александр Шелепин:

«Среди них выделялись заместитель заведующего отделом Николай Месяцев, заведующие секторами Владимир Попов и Леонид Мосин… После того, как Брежнев окончательно взял верх над Шелепиным, убрал со всех более или менее значимых постов его сторонников, его бывшие соратники лишились былого задора…»

Леонид Сергеевич Мосин, бывший первый секретарь Липецкого обкома комсомола, тоже был одно время помощником Андропова в ЦК, руководил сектором, который ведал отношениями с Венгрией и Румынией. Его сектор именовали «комсомольским», поскольку вокруг себя он собрал бывших товарищей по ЦК ВЛКСМ. Кончилось тем, что Владимиру Попову поручили отвечать за международное сотрудничество в ведомстве Фурцевой, а Леониду Мосину подобрали должность пониже рангом — сделали заместителем председателя Госкино по международным связям.

Екатерина Алексеевна поддерживала идеи международного культурного обмена, хотела, чтобы советский зритель видел лучшие образцы мирового искусства, а мир — восхищался достижениями отечественных мастеров. Ирина Александровна Антонова, директор Музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина, вспоминала: «У нее была страсть к масштабным проектам. Вывезла шедевры Эрмитажа, Третьяковки, Русского и Пушкинского музеев в Японию без страховки под личную ответственность — она умела рисковать».

Фурцева привезла в Москву «Джоконду» и французских импрессионистов. Благодаря Фурцевой в Советский Союз приехал итальянский театр Ла Скала, дирижировал Герберт фон Кароян. А Большой театр отправился в Милан. В Л а Скала по соглашению с Министерством культуры стажировались советские певцы. Директора Л а Скала Антонио Гирингелли даже считали поклонником Екатерины Алексеевны.

Его секретарь писала Фурцевой:

«Доктор Гирингелли попросил меня быть посредником между ним и Вами. Он давно мечтал заказать Ваш портрет. Он собирал Ваши фотографии и поручал различным художникам написать по ним портрет. И все ему не нравились. Только теперь, как ему кажется, что-то получилось. Он хотел бы преподнести этот портрет Вам по случаю приезда театра в Москву — в память о многолетнем сотрудничестве, о дружеских отношениях и той любви и симпатии, которую он всегда испытывал к Вам. Но очень боится, как бы Вы не рассердились за смелость, и поэтому поручил мне попытаться выяснить Ваше отношение…»

Фурцева покровительствовала американскому певцу Дину Риду. Крайне левый по взглядам, он уехал из Соединенных Штатов, выступал и снимался в Советском Союзе и странах Восточной Европы. Фирма «Мелодия» дважды выпускала долгоиграющие пластинки с его записями. Фурцева ему симпатизировала. К новому, 1972 году Екатерина Алексеевна отправила Дину Риду и его подруге Эве шампанское и конфеты. В феврале 1972 года благодаря Фурцевой певцу сделали небольшую операцию в Центральной клинической больнице Четвертого главного управления Министерства здравоохранения СССР и потом отправили в санаторий «Барвиха» — для высшего начальства. Но ей не удалось раздобыть для него московскую квартиру.

В 1973 году Дин Рид обосновался в ГДР, где жил до своей смерти в 1986 году. Его нашли утонувшим в озере. Похоже, он совершил самоубийство. Судьба Фурцевой еще раз пересеклась с человеком, который предпочел добровольно уйти из жизни…

«Опеку Екатерины Алексеевны сейчас можно вспоминать по-разному, — считал певец Муслим Магомаев, — в том числе с улыбкой. Не следует смотреть на политических деятелей тоталитарного прошлого как на каких-то партийных монстров. Они были живые люди, и человеческого в них было немало.

Екатерина Алексеевна Фурцева понимала меня, а если сказать верней, то относилась ко мне по-матерински: она позволяла мне то, что позволяла не каждому. Возможно, у нее были в этом случае свои соображения. Когда бросают камни, „зажимают“ мэтра, это одно: у него есть защита — его имя. А когда начинают покусывать начинающего артиста — это другое: его могут „съесть“ в самом начале творческого пути».

Летом 1964 года Муслиму Магомаеву предстояли гастроли в Париже. Но руководство Азербайджана не хотело, чтобы он ехал. Первый секретарь ЦК компартии Азербайджана Вели Ахундов и секретарь ЦК по идеологии Шихали Курбанов обижались на певца, к которому уже пришла всесоюзная слава:

— Магомаев азербайджанец, а в Азербайджане давно не был.

Решили наказать.

«Подходило время ехать во Францию, — вспоминал Магомаев, — а наш ЦК тормозил решение. Что делать? Пошел к Фурцевой. И вот я сижу в кабинете министра культуры СССР. Уже ночь, а мы все никак не можем соединиться с Вели Юсуповичем Ахундовым. Удалось дозвониться только до Шихали Курбанова. Вдруг слышим:

— Нет, мы не можем разрешить! Мы должны его наказать! Только в двенадцать ночи дозвонились до главы республики. Фурцева возмущенно заговорила:

— Вели Юсупович! Что же вы делаете? Нам Магомаев нужен — он объявлен в Париже красной строкой! Если он не будет представлять Советский Союз, нас не будут приглашать на престижные площадки! У нас же одна страна! — В голосе Фурцевой зазвучал металл.

Это у нее получалось. Ахундов, словно впервые услышав о той проблеме, по поводу которой ему среди ночи звонила министр культуры СССР, вынужден был сказать:

— Екатерина Алексеевна, я разрешаю ему. Пусть едет.

Улетел я в Париж лишь в день концерта. Выступал в „Олимпии“ без репетиции».

Вели Ахундов, врач по профессии, работал в Азербайджане министром здравоохранения, пока при Хрущеве не начался его стремительный взлет. Его сделали в 1958 году секретарем республиканского ЦК, в том же году пересадили в кресло главы правительства, а на следующий год сделали первым секретарем ЦК компартии Азербайджана. Он руководил республикой десять лет.