– «Что касается одного, касается всех», – цитирует тем временем Полярис «Книгу Шанса».

Этот пассаж, мрачно думает Чеглок, вызвал больше безобразий, чем вся остальная книга.

Дойдя до костра, он садится на корточки, чтобы подкинуть хвороста в огонь, потом призывает ветерок раздуть угли. В лагере тихо, слышно только потрескивание огня да иногда лающий призыв ночной цапли, промышляющей лягушек вдоль берегов близкого ручья. Ярдах в десяти с лишним от костра, словно выполненная в масштабе модель Фезерстонских гор, высятся пустые холмы покинутой колонии термантов – прожорливых насекомых, либо давно ушедших в поисках нового дома, который можно захватить, либо обративших свои аппетиты внутрь и истребивших самих себя. Когда их не стало, вернулась трава и прочая растительность: почва здесь богатая, ее поит пробегающий неподалеку ручей, вьющийся с востока на запад по дну ложбины в тридцати ярдах за холмами. Густые заросли высокой нож-травы растут вдоль дальнего берега ручья, и рощицы бродячих дубов пустили там корни. Есть еще несколько тотемных деревьев, жуткое сочетание человека с растением: у этих стволики еще незрелые, коричневые; ветки – как ручки и ножки голодающих детей, плоды размером и мягкостью в точности как головка новорожденных, черты лица едва различимы, неясные пятна и неглубокие зазубрины вдавлены в мясистую поверхность, будто какой-то скульптор работал с незнакомым материалом. Потом, когда плоды созреют, из узлов и прорех с тупостью пасущейся скотины уставятся человеческие глаза, а беззубые и безъязыкие рты будут неприятно менять выражение, как в калейдоскопе: хитрая самодовольная усмешка, гримаса отвращения, безмолвный вой ужаса или радости. Но на холмах термантов – из них самые высокие фута на два выше Чеглока – не растет ничего. Они болезненным фоном смотрятся в лунном свете, как будто самим им место на луне, а не здесь.

– Ты думаешь, она к тебе неровно дышит, Чег? – Полярис присаживается рядом с ним. – Для всех руслов потрахаться – это просто потребность плоти, как поесть, поспать и просраться. Чувства в отличие от ощущений в их уравнениях не учитываются.

– Ага… – Он берет тонкую веточку, отламывает от нее по кусочку и скармливает пламени, представляя себе, что это косточки какой-нибудь не в меру назойливой тельпицы. – Теперь ты еще и по руслам специалист?

– Ты не забывай, я выросла в Мутатис-Мутандис, среди мьютов всех рас. Я такое уже видала. Она тебя использует.

– А знаешь, что я думаю? – Он косится на нее; кожа у нее пылает оранжевым и красным в безвкусной пародии на хроматическую игру руслов. – Я думаю; ты хочешь, чтобы она использовала тебя.

Она вздыхает:

– Не буду спорить, я не отказалась бы регулярно объединять с ней палатки. О Шанс, она же русла! Кто б не захотел? Но я тревожусь, Чег.

Он подбрасывает в костер последнюю, палочку и встает, отряхивая ладони.

– Похоже, что ты скорее ревнуешь. Вы все ревнуете, вы все хотели бы ее для себя.

Полярис поднимается на ноги.

– Феникс более интересуется тобой, чем Моряной – на случай, если ты не заметил. А у Халца вообще нет ревности – он уж никак не жила.

– Пол, для тебя все на свете шуточки, да?

– Упаси меня Шанс! – Враждебность в ее глазах тает, сменяясь чем-то вроде жалости. – А ты влюблен в нее, что ли?

– Что, если так? – Вокруг него начинает завиваться прерывистый ветерок.

Полярис игнорирует предупреждение. Она тычет люменом в сторону его живота, словно светящимся кинжалом.

– Когда-нибудь она тебя бросит так же неожиданно и необъяснимо, как выбрала, вот что. Ты ей надоешь, и она выберет кого-нибудь из нас. Может быть, даже меня. И что тогда, Чег? Как ты с этим справишься? Будешь хлестать вокруг псионической силой, как сейчас? Разрушишь пентаду? Нечего сказать, зрелый поступок.

Он укрощает вертящийся вихрь, ежась при мысли, что Пол его чуть было не спровоцировала. Не приходится сомневаться – если бы он снова ее ударил, физически или псионически, она бы ответила ударом, взяла бы его в Сеть, где он, виртуализованный, был бы полностью в ее власти. На коже Чеглока выступает холодная испарина. Ему никогда не было уютно в Сети. Он мирится с необходимостью виртуализации, чтобы лучше сражаться с нормалами, но это ему не нравится. И мало кому нравится из мьютов, если не считать тельпов. И все же раньше Сеть его никогда не ужасала – иначе бы он не прошел Испытание. Однако с самого входа в Пустыню это отвращение усиливается с каждой виртуализацией, и все труднее скрывать это от Полярис и прочих членов пентады… И дня не проходило, чтобы она не затаскивала всех в Сеть – хотя бы для того, чтобы не потерять форму. В Вафтинге или Многогранном Городе Чеглок мог бы пойти к тельпу с Факультета Психотерапии Колледжа и полечиться от этого отвращения, но здесь такой возможности нет. Наверное, могла бы полечить Полярис, только Чеглок не осмеливается позвать ее в свой разум. Если он позволит ей копаться в его чувствах, воспоминаниях, кто знает, где она остановится? Она может изменить его так, что он и не догадается и даже не заподозрит. Может, она уже это и сделала.

– И все равно, – говорит он, пытаясь прикрыть агрессией обиду и прячущуюся за нею слабость, – ты не имеешь права читать мои мысли.

– Не льсти себе, – отвечает она и смеется. – Мне достаточно посмотреть на твое лицо – сразу понятно, что делается внутри этого черепа, где вместо мозгов перья.

– Это ты так говоришь. А может, ты прямо сейчас читаешь мои мысли, а я даже не догадываюсь.

– Тогда уж будь последовательным, – парирует она. – Если я настолько не щепетильна, отчего бы мне не подкрутить чуть-чуть ручки в ведерке у Моряны и не убедить ее, что любовь всей ее жизни – я?

На это у Чеглока нет ответа, и вообще не надо было эту тему поднимать.

– Бессмысленный спор. – Он пожимает крыльями. – Мне надо идти в дозор. Тут водятся нормалы.

– И ты думаешь, это все решило бы?

– По крайней мере напомнило бы тебе, кто наши настоящие враги.

– Я не забыла, Чег. Никто не забыл. Но нормалы наши проблемы не решат. Во-первых, мы еще слишком близко к границе. Немногие нормалы забираются так далеко в Пустыню. А убивать нормалов – лишь часть паломничества. Некоторым пентадам даже одного не доводилось увидеть.

– Хочешь накликать? – Он рукой рисует между ними лемнискату.

– Я хочу сказать, – говорит Полярис, – что успех или провал паломничества не измеряется одним только счетом трупов. Если пентада не спаяется, не выработает чувство общей личности и цели, остальное все не важно. Именно это меня и волнует, Чег.

– Пока что у нас тут все в порядке вроде бы? С этими гризлерами мы справились без проблем.

Может, нормалы и не подходят так близко к границам Содружества, зато полно других тварей, которые на это способны. Например, гризлеры: вид свирепых, полосатых по-тигриному медведей, обладающих зачатками разума и рудиментарной псионикой эмпатической природы. Их племена шатаются по Пустыне, нападая на все, что встретится на пути. Третьего дня с пентадой именно это и случилось. При более чем двойном численном превосходстве противника они все же победили гризлеров, убили четверых, остальных разогнали, сами отделавшись царапинами.

– Мы достаточно хорошо действуем командой, – соглашается Полярис. – Но этого мало. Мы должны быть семьей. Братьями и сестрами.

– А что, все тельпы мечтают трахнуть своих сестер?

Полярис широко распахивает глаза, потом хохочет. Чеглок против воли присоединяется. Поразительно, как меняется Полярис, когда смеется. Просто становится совсем другой, куда более приятной личностью. Но смеяться вечно она не может. Через некоторое время она замолкает, а секунду спустя и он.

– Ну… – начинает она.

– Я думаю… – произносит он одновременно.

Повисает неловкая пауза. Грустная улыбка, взмах ее люмена – Полярис желает ему спокойной ночи и идет к своей палатке, соединенной с Халцедоновой: то, что Полярис не может получить Моряну, еще не значит, что она отказывается от других партнеров.