Даже когда он об этом думает и произносит такие слова про себя, у него желудок завязывается в узел. Разум отшатывается от такой возможности. Тельпов не бывает. Нет на свете шахтов, эйров, салмандеров или руслов. Вообще нет никаких мьютов – ни из ролевых игр, ни со страниц комиксов. Верить в иное – сумасшествие. И вообще, если бы мьюты существовали на самом деле, разве это не было бы очевидным?

Да еще как! Разве что он один такой. А это еще безумнее – так думать.

Но Джек не может заставить себя просто забыть то, что помнит – как не мог сегодня утром изменить мир усилием воли. Все его усилия изменить историю даже одной песчинки пропали втуне. Что он знает, то знает, но как это доказать – ума не приложит.

– Чеглок! Эй, Чеглок!

Чеглок просыпается на оклик, прозвучавший рядом с палаткой.

– Тихо! – шипит он в ответ. Он видел сон – как всегда, про бой, но от внезапного пробуждения подробности рассыпались, осталось только ощущение потери, будто какая-то вещь неимоверной красоты или ценности проскользнула между пальцами. – Уже выхожу.

Он садится в темноте, движением плеч оправляя крылья, пытаясь не разбудить спящих соседей. Но поздно: мягкое белое сияние люмена с тихим треском заполняет соединенные палатки, как пойманная луна.

– Уже твоя смена?

Светло-синие и серебряные оттенки перьев его крыльев плывут по чешуе лица Моряны подобно дыму, а она, приподнявшись на локте, держит в руке сияющий стебель люмена и смотрит бездонными черными глазами.

Чеглок кивает, зевая, и сворачивает крылья. Ему трудно поверить, что когда-то эти глаза его пугали – всего две с небольшим недели назад, перед выходом пентады из Мутатис-Мутандис и ухода в Пустыню.

– Долг зовет, – отвечает он. – Ну, или Полярис, что то же самое.

– Возвращайся быстрее.

Она прижимается к нему, одеяло сваливается, обнажая выпуклость грудей, где лениво клубятся водоворотом цвета заката. Они встречаются губами, и Чеглок чувствует, как шевелится у него гребень. Да и не только гребень.

– Вы это бросьте, – раздается голос Полярис за палаткой.

– Ладно, не рви на груди рубаху, – отвечает он, выпуская Моряну.

– Свою надень, да и штаны тоже, и тащи все это сюда, – говорит она. – Моя смена закончилась в полночь, а уже десять минут первого.

– Иди лучше, – говорит Моряна.

– Достала она меня своим поведением, – бурчит Чеглок, выползая из спальника и одеваясь в тесноте палатки. – Держится, как будто она из… ну, с факультета какого-нибудь.

– А я слышу! – Голова Полярис возникает из-под полога палатки. – Будь я на самом деле оттуда, тебе бы эти разговоры даром не прошли!

– Шанс тебя разрази, Пол, чего ты делаешь? Тут и так тесно, а еще ты влезаешь.

Чеглок натягивает штаны, не заботясь скрыть наготу. Сейчас между ними осталось уже мало секретов – по крайней мере телесных. Тем более Полярис на него не смотрит.

– Как только ты выйдешь, станет свободнее, – говорит она, не отрывая жадных глаз от Моряны, которая даже не пытается прикрыть грудь, ставшую льдисто-синей. Чернильные глаза руслы отвечают на взгляд тельпицы, как всегда, индифферентно, даже будто не моргая… хотя Чеглок знает: это иллюзия, у Моряны есть мигательная мембрана, как у него, только она почти невидима на фоне черной бездны глаз.

– Я буду рада составить тебе компанию, когда он уйдет, Моряна, – предлагает Полярис.

– Помечтай, Пол.

Полярис недовольно кривится и чешет рукой ежик волос.

– Это неправильно, что вы с ним так друг за друга держитесь. В пентаде полагается делиться, и делиться поровну. А вы меня отшиваете. И остальных тоже.

– Мы имеем право быть друг с другом, если нам хочется, – говорит Моряна, так и не прикрывшись. – Ничего незаконного тут нет.

Полярис качает головой:

– А я и не говорю, что есть. Просто это неправильно – такая вот исключительность. Так себя ведут нормалы.

– Ну, это уже лишнее, Пол, – говорит Чеглок и выталкивает ее из палатки ударом воздуха. Что хорошо в Пустыне, так это отсутствие псионической глушилки.

– Зря ты, – говорит Моряна. – Не то чтобы она не заслужила, но она на тебе отыграется так или иначе. Это она всегда.

– Знаю… Но она так меня достает…

Он хмурится, вспомнив, как безумный тельп в многогранном городе – его звали Мицар – намекал среди прочих идиотизмов, что они с Полярис станут любовниками. А вместо этого он с Моряной. Лишнее доказательство того, что он и без того знал: старый тельп – шарлатан.

– Она просто ревнует.

Моряна ставит люмен на спальник между ними. Погрузившись наполовину в спутанную ткань, сияющий стебель отбрасывает вверх переплетение теней.

Чеглок надевает на руку часы эйрийской работы и сует свежий люмен в задний карман штанов.

– Знаешь, я ее понимаю. Я бы тоже ревновал. – Он вздыхает. – Не хочется признавать, но она в чем-то права.

Моряна слушает с безмятежным лицом – точно таким же, с каким слушала Полярис. Как всегда, отсутствие эмоций, кроме непроницаемой игры цветов на чешуе, воспламеняет в Чеглоке желание. Такое чувство, что самую глубинную, истинную свою сущность она прячет, будто посол руслов на суше, сохраняет дипломатическую неприкосновенность своего сердца. Он уже какое-то время знает, что влюблен в нее… но любит ли его она? Способна ли она на это чувство?

– Что ты предлагаешь? – спрашивает она наконец.

– Может, нам надо приглашать иногда других присоединяться к нам?

– Но меня устраивает то, что есть сейчас.

– Меня тоже, – поспешно говорит он. – Но мы должны думать о пентаде. Чем дальше мы уходим в Пустыню, тем опаснее становится. Пентада, в которой участники друг другу не доверяют и не могут работать вместе, имеет больше шансов погибнуть.

– Ты сгущаешь краски. Пока что мы вполне можем доверять друг другу.

– Потому-то и надо действовать сейчас, пока не стало хуже.

Моряна пожимает плечами:

– Делай как хочешь. У нас всегда было такое правило.

Она поворачивается на бок, устраивается поудобнее и закрывает глаза.

Ему явно дали понять, что он свободен. Такая повелительная манера общения его бесит и – приходится признать – покоряет.

– Потом поговорим, ладно?

– У меня на потом намечено другое, – отвечает она, не шевелясь и не открывая глаз.

– Отдача крови. – Этот ритуал они выполняют вместе, когда только возможно; и этой ночью, поскольку ему выпала вторая смена, а Моряна спасительным броском выиграла выходную ночь, они договорились отложить до его возвращения. – Я не забыл.

– Вот и хорошо.

Томно вытянув руку, будто уже держа над его телом стебель нож-травы, она прикосновением гасит люмен, погружая внутренность палатки в темноту.

Чеглок головой вперед выползает из палатки и встает на ноги в холодном ночном воздухе. Полярис глядит на него сурово, уперев руки в мальчишески узкие бедра. В щедром потоке света луны, желтой и пухлой, как лимон, люмен не нужен – во всяком случае, для острых глаз эйра. Полярис, у которой глаза не лучше, чем у нормала, держит в кулаке растаявший люмен.

– Не надо, – говорит Чеглок прежде, чем она успевает сказать хоть слово. – Извини, я не должен был тебя толкать. Но и тебе не следовало говорить то, что ты сказала.

– Твое счастье, что закон запрещает тельпам использовать псионическую силу против других мьютов без их согласия, – отвечает Полярис и тут же добавляет многозначительно: – кроме как в целях самообороны.

– Я же извинился.

Забавно, думает он уже не в первый раз, сколько эмоций может отразить одно маленькое личико в форме сердца. И все они направлены против него. И среди них – ни одной дружеской.

Он проходит мимо, к мерцающим уголькам костра. Что бы она ему ни сказала, Моряне этого слышать не надо.

Полярис пристраивается рядом.

– Нет, я просто не понимаю. Что она в тебе нашла?

– А это уже не твое дело, Пол.

По правде сказать, он и сам этого не понимает. Моряна подошла к нему утром после первой ночи в Пустыне, когда все пятеро спали вместе, как диктовал обычай, и удивила его признанием, что он ей доставил больше удовольствия, чем все остальные вместе взятые. Она предложила ему соединять палатки регулярно. Это предполагало отношения предпочтения, а не исключительности, но так не получилось. Отсюда и разлад.