Бубо протянул Сорену маленький зеленовато-синий уголек. В самом его центре плясал еле заметный оранжевый язычок. Никогда в жизни Сорену не доводилось видеть углей такого странного цвета.

— Что это? — спросил он, не сводя глаз со странного предмета.

— Уголь.

— Что?!

— Холодный уголь.

— Тот, про который говорила Отулисса?

— Да. Отулисса разыскала формулу холодного огня и ледяного пламени. Благодаря ей я сумел создать холодный уголь.

— И он может пригодиться нам на войне? — недоверчиво спросил Сорен. Сам он очень в этом сомневался. Отулисса пыталась ему объяснить смысл своего открытия, но как-то излишне сложно и путано.

— Разумеется, — коротко ответил Эзилриб. — Холодный Уголь разрушает крупинки и способен уничтожить Дьявольский Треугольник.

— Дьявольский Треугольник? — еле слышно выдохнул Сорен.

Именно такой треугольник, представлявший собой особым образом расположенные мешки с крупинками, однажды полностью нарушил навигационные способности Эзилриба и сделал его беспомощным пленником Чистых. Друзьям потребовалось несколько недель, чтобы отыскать своего учителя и спасти его из лап врагов.

— Да, Сорен, ты не ослышался, — сурово сказал Эзилриб. — Я уверен, что Чистые не забыли про это оружие и расставили сразу несколько Дьявольских Треугольников на подступах к каньону Сант-Эголиус. А значит…

«Значит, — думал Сорен на обратном пути в дупло, — в этом и заключается мое пассивное участие! Я не стану учить Виззг и Ищейке сражаться, зато я буду участвовать в разрушении вражеской обороны».

Это задание ему предстояло выполнить не в одиночку.

В то время как Отулисса, Копуша и остальные будут обучать уцелевших сов Сант-Эголиуса обращению с огнем, Бубо с Сореном должны были тайно отправиться к скалистым уступам каньона, чтобы, обнаружив тайники с крупинками, подложить в каждый холодные сине-зеленые угли, предназначенные для разрушения Дьявольских Треугольников.

С помощью раздобытой Отулиссой формулы Бубо удалось создать поразительные угли — бездымные, тусклые, едва-едва светящиеся, но обладающие жаром невероятной силы проникновения. Они с легкостью уничтожали крупинки, однако, оставаясь практически холодными, не причиняли никакого ущерба лесам и отдельным деревьям.

Впервые Сорен мечтал, чтобы ночь поскорее подошла к концу и ему не пришлось бы встречаться с Копушей, Сумраком и Отулиссой. Он не мог рассказать им о своем секретном задании. Завтра утром они с Бубо должны будут отправиться в путь, чтобы вернуться через несколько дней, когда подготовка новых союзников Ночных Стражей подойдет к концу.

Сорен не хотел, чтобы друзья задавали ему вопросы или смотрели как на сумасшедшего, что они делали все последние дни. И вообще, они как-то странно отреагировали на известие о желудочном отторжении Сорена. Желудочные дела всегда были делом частным, их не принято было обсуждать вслух, даже с самыми близкими друзьями.

Сорен тяжело вздохнул, и желудок у него болезненно сжался. Гильфи! Увидит ли он ее когда-нибудь?

Он молча влетел в дупло.

Сумрак и Копуша уже спали. Сорен подошел к своему гнезду, сбросил лапой несколько комков мягкого мха с вершины неопрятной кучи, устроился поудобнее и мгновенно уснул, несмотря на все свои горести.

Мох в гнезде Сорена был восхитительно мягок, прямо как перышко. («Нужно получше следить за своим гнездом и позже набрать побольше этого мха…») Однако вскоре эта мягкость стала превращаться в нечто странное.

«Вот чудеса», — сонно подумал Сорен.

Ему было по-прежнему тепло и удобно, вот только мох почему-то стал похож на туман. Да-да, вокруг него заколыхался густой туман.

«Я лечу или сплю?»

Он почувствовал неприятную дрожь в желудке. Этот туман был слишком похож на тот, в котором пропала Гильфи.

«Может быть, я смогу разыскать ее? Я должен ее найти!»

Сорен полетел сквозь туман, высматривая, не покажется ли где-нибудь след сычика-эльфа.

Впереди что-то слабо поблескивало. Он моргнул. Теперь Сорен ясно различил тусклый, пульсирующий золотой свет и помчался ему навстречу. Но с каждым взмахом его крыльев свет становился все слабее, словно растворялся в густом тумане. Сорену показалось, будто он слышит чей-то тихий напев. Песня прозрачной дымкой обступила его, а потом вдруг исчезла так же внезапно, как появилась.

Какое странное место! Все чувства его перемешались, и он совсем запутался. Почему-то песню он теперь не только слышал, но и чувствовал, а вот то, что обычно воспринимается на ощупь — например, мягкость мха, — видел и принимал за туман.

«Что это все-таки такое: мох или туман? И что вообще здесь происходит?»

Внезапно он услышал оглушительный удар грома. Небо перечеркнула молния.

Морская пена, ветки, мелкие животные вихрем неслись следом за Сореном, оторванные от земли могучей силой урагана. Затем воздух содрогнулся от нового удара, ослепительно-белая вспышка света разорвала ночь, и в этот краткий миг Сорен увидел сычика-эльфа, отчаянно взбивающего крылышками воздух.

«Гильфи! — не помня себя, закричал он. — Гильфи!»

Кто-то с силой затряс его за крыло:

— Проснись, Сорен! Проснись!

— Копуша? Сколько времени?

— Уже поздно. Ты проспал до самых сумерек. Повариха оставила тебе жареную полевку и несколько кусочков пирога из ягод молочника. Бубо ждет снаружи и просит, чтобы ты поторапливался.

— Да, конечно, — сонно пробормотал Сорен, но, вспомнив, что этой ночью они с Бубо отправляются на свое секретное задание, вскочил.

— Сорен? — осторожно спросил Копуша, и Сорен взмолился про себя, чтобы друг не стал задавать вопросов о предстоящей операции.

— Д-да? Что?

— Ты видел во сне Гильфи?

— Во сне? Да нет, вряд ли, — покачал головой Сорен.

Сейчас он был уверен, что не видел никакого сна. Так всегда происходило с вещими снами: Сорен забывал их и вспоминал только тогда, когда те сбывались.

— Только подумай, Клудд, этот птенец должен вылупиться в ночь лунного затмения! — ворковала Нира, не сводя глаз с яйца, лежавшего в выстланном пухом гнезде, которое она устроила в скалистой пещере каньона Сант-Эголиус. — Я никогда не перестану оплакивать наше первое яйцо, погубленное твоей ужасной сестрой Эглантиной, но теперь у меня появилось утешение. Наше дитя появится на свет в ночь затмения! Ты знаешь, что это означает?

— Да, конечно, — ответил Клудд, стараясь скрыть свое раздражение. Он уже сотни раз слышал этот рассказ и успел порядком от него устать.

Да, он понимал, что это знак — хороший знак, важный знак.

Нира сама появилась на свет в ночь лунного затмения. Старые совы говорили, что в час рождения такого птенца сбывается древнее пророчество. Очень сильное волшебство дарует новорожденной сове небывалую силу.

Но вот насчет природы этой силы мнения расходились. Одни уверяли, что волшебство это доброе и сова, рожденная в ночь лунного затмения, получит доброе сердце и величие духа. Другие же опасались беды и говорили, что такая сова может стать воплощением зла.

Самой Нире не было дела до добра и зла. Ее интересовали только сила и власть. Если рожденная в час затмения сова будет достаточно сильной, то какое ей дело до всего того, что жалкие твари называют «добром» и «злом»?

Но Клудд думал не только о появлении на свет своего первенца. Он знал, что рождение птенца будет не единственным событием в ночь лунного затмения. Такая ночь идеально подходила для начала вторжения.

Клудд не сомневался, что Ночные Стражи захотят воспользоваться наступившей тьмой, когда луна будет скрыта тенью земли, медленно проходящей через ее диск. Это дало бы нападающим возможность остаться незамеченными. Вот почему Клудд настоял на том, чтобы устроить их гнездо не в скалистой крепости Сант-Эголиуса, а с другой стороны каньона.

Но когда эти проклятые совы начнут штурм? Когда они предпримут свое вторжение?

Клудд не пожалел крупинок, чтобы как следует укрепить все подступы к каньону. Он расставил стражу на каждой скалистой вершине. Любая чужеземная сова будет немедленно замечена дозорными. Он поставил своих помощников Жуткоклюва и Зверобоя во главе дивизий Чистых и разместил гарнизоны на главных подступах к Сант-Эголиусу: на скале Филиновы ворота, где два острых пика, словно брови филина, возносились в небеса, и возле самого входа в каньон, известного как Клюв Глаукса. Особые отряды днем и ночью патрулировали оба участка. В дневное время ни одна ворона не осмеливалась приблизиться к каньону, в небе над которым господствовали свирепые совы.