Ее соседка, пожилая леди с напудренными волосами и обилием драгоценностей, внимательно посмотрела на сидевшую рядом молодую женщину. На ней было простенькое платьице цвета лаванды, вопиющее о скромности, – и это в то время, когда все прочие разоделись по самой последней моде, призванной скорее раздеть женщину, нежели одеть ее. Золотисто-каштановые волосы молодой леди были уложены весьма скромно – ничего похожего на замысловатые прически всех прочих дам.

Но внимание пожилой леди привлекло не это. Завораживал взгляд этой женщины: ее зеленые глаза казались безжизненными, никакого намека на веселье, хотя разве не для увеселений посещают балы? О чем могли бы говорить подобные глаза? Возможно, сидевшая рядом молодая женщина пережила большое горе, но знала и великое счастье…

Доротея, герцогиня Бат, была весьма заинтригована.

Лаура выпила немало вина, чтобы действительность чуть затуманилась и чтобы не думать о том, что она говорит и кому.

– Так вы устали от Лондона, моя дорогая? Или все же от жизни? – спросила герцогиня; она посматривала на танцующих и вместе с тем не спускала глаз с лица соседки.

Лаура с удивлением посмотрела на пожилую леди. Она не думала, что та услышит ее. Во всяком случае, не ожидала подобного вопроса.

Впрочем, глаза пожилой дамы Лауре понравились – в них была доброта.

– Не упрекайте тех, кто резвится в своей невинности, – с улыбкой проговорила герцогиня. – Оставим им их игры. Их время придет – рано или поздно.

Лаура вежливо улыбнулась в ответ. Она поспешила бы ретироваться, если бы пожилая дама не положила руку ей на плечо.

– Я никого ни в чем не упрекаю. – Лаура снова улыбнулась, но в глазах ее по-прежнему была печаль.

Герцогиня внимательно посмотрела на нее, и Лаура уже пожалела о том, что высказала свои мысли вслух.

Она оказалась здесь лишь потому, что дяди долго уговаривали ее сюда приехать. Бал давали в честь свадьбы Люси – ее лучшей подруги в школе миссис Вулкрафт.

– Не спорьте, вы их осуждаете, – возразила герцогиня.

Лаура снова посмотрела в голубые глаза собеседницы – они действительно казались добрыми и при этом весьма проницательными.

– Вы осуждаете их за беззаботность и веселый смех, – продолжала герцогиня. – Осуждаете за то, что они хорошо спят по ночам. Возможно, даже за то, что они любят и любимы.

– Я не представляла, что моя скука настолько очевидна для окружающих, – холодно заметила Лаура.

Герцогиня ответила улыбкой.

– Это не скука. Вы проявляете нетерпимость. Молодые люди приглашают вас танцевать, не зная, что вы тоскуете по другому, его объятия вы приняли бы с радостью. Вы слушаете музыку, но при этом слышите шаги того, кого больше нет. Вы смотрите на все это великолепие, но видите лишь лицо дорогого вам человека.

– Не понимаю, о чем вы, – опустив глаза, сказала Лаура.

– Такие балы хороши не только тем, что они способствуют знакомству молодых людей и, следовательно, образованию новых семейных пар. Благодаря большому количеству гостей такие балы обеспечивают анонимность. То есть вы можете говорить совершенно свободно, не опасаясь пасть в моих глазах.

Герцогиня обвела взглядом танцующих. Ей вспомнился похожий вечер – это происходило много лет назад, но было такое же обилие свечей и танцующих пар…

Порывшись в ридикюле, она достала визитку и протянула ее Лауре. Та приняла карточку с вымученной улыбкой.

– С незнакомым человеком легче говорить откровенно, не так ли?

– Возможно, умнее вообще не говорить, – заявила Лаура. Однако она была заинтригована: казалось, эта женщина видела ее насквозь.

– Но с незнакомым человеком можно говорить о том, что вас тревожит, – сказала герцогиня. – В особенности если этот незнакомый человек к вам расположен.

Тут герцогиня подозвала слугу и распорядилась, чтобы подали ее экипаж.

Лаура взглянула на визитку. Герцогиня Бат – женщина, знакомства с которой добивались уже потому, что она считалась неуловимой, ибо редко появлялась на светских раутах. Женщина-загадка… Встреча с ней считалась удачей.

Лаура вдруг поняла, что больше не может находиться на балу. Оказалось, что она все еще способна испытывать чувства; глядя на новобрачных, она действительно испытывала боль – невыносимо острую…

Муж Люси был красив и богат, и глаза его светились любовью, когда он смотрел на свою молодую жену.

Лаура тотчас же вспомнила свое венчание, вспомнила сумрачную часовню, вой ветра за окнами, пламя свечей и оранжевые блики на кожаной маске жениха…

Не надо было приезжать в Лондон. Она здесь только две недели, а уже успела устать от него. С нее довольно. Довольно жизни. Довольно Лондона. Не надо было слушать дядюшек.

Но в Блейкмор ей тоже не хотелось возвращаться. Блейк-мор – это слишком близко от Хеддон-Холла, там те же воспоминания.

Перед отъездом Лаура попрощалась с Хеддон-Холлом, простилась с каждой из комнат. Она не собиралась туда возвращаться. Дольше всего она простояла в Орлиной башне. Когда подали экипаж, она послала горничную сказать, что скоро придет, а сама в последний раз вышла во внутренний двор.

Глядя на три статуи, она думала о том, что была слишком наивна, загадывая желания, которые не могут осуществиться. И все же снова загадала… «Не допусти, чтобы мне еще раз стало так больно», – попросила она у первой музы. «Прокляни все, что станет между мной и тем душевным равновесием, которое я когда-нибудь обрету», – попросила у второй. «Суди с сочувствием», – попросила у третьей.

Джейн осталась в Блейкморе – для пожилой няни это путешествие было слишком утомительным. Но она не хотела брать с собой Джейн еще и потому, что та одним своим присутствием напоминала бы ей о событиях последнего года.

Почти двое суток провела она в пути, прежде чем добралась до пригородов Лондона. Ее не слишком интересовало все то, что происходило во внешнем мире, но Лаура все же выглянула в окно.

Платная дорога, которая считалась последним достижением дорожного строительства, на деле оказалась обычной булыжной мостовой, на которой карета то и дело подпрыгивала. Но и самая сильная тряска не могла разбить скорлупу, внутри которой спряталась Лаура, напротив, чем ближе они подъезжали к центру города, тем толще становилась эта скорлупа.

Не желая проводить в гостинице еще одну ночь, она решила сразу снять дом, но, как оказалось, Блейки ни разу дом в городе не снимали; а так как время было позднее, близился вечер, то пришлось отправиться в лондонский дом, принадлежавший Уэстонам.

В дом, где жила Элайн.

Об этом своем решении Лаура почти сразу же пожалела.

Конечно, присутствие Элайн освобождало Лауру от необходимости заводить компаньонку. Но оказалось, что иметь в компаньонках Элайн еще опаснее для репутации, чем обходиться без нее. Будучи вдовой, Элайн могла многое себе позволить – гораздо больше, чем замужняя женщина, – однако поведение вдовствующей графини казалось откровенно вызывающим.

Элайн каждый вечер приглашала к себе поклонников, которых угощала историями и шутками весьма сомнительного свойства. Гости тоже не стеснялись. Так что Лауре оставалось лишь вставать и уходить из гостиной к себе.

Лаура искала в Лондоне покой, но о покое не могло быть и речи – она забыла, что такое тишина.

С утра до ночи за окнами раздавался цокот копыт и слышалась брань извозчиков. В доме каждый день бывали гости. Гости напивались, и кое-кто задерживался до утра, причем довольно часто.

В обществе горничной Агнессы и лакея Питера Лаура иногда отправлялась осматривать город, но ничего для себя интересного не обнаружила.

Как– то раз все трое стояли на Вестминстерском мосту и смотрели на Темзу. Водную гладь сплошь усыпали лодки, баржи и прочие суда. Над пристанью высился целый лес мачт -казалось, здесь собрались корабли со всего света. Не прибыл только один корабль – тот, который Лаура хотела бы увидеть.

Когда она была в «Ковент-Гардене», там исполняли Генделя – специально для короля. Лаура с презрением смотрела на сидевшего в ложе монарха: ей казалось, что и он виновен в смерти Алекса.