Мы с Холмсом обсуждали то, что шифр основывался на использовании цифр в качестве заменителей букв, где, к примеру, 1 могла быть буквой А, 2 – Б, а сочетание 3 – 1 – 2 будет читаться как ВАБ.

В нашем случае были использованы не арабские, а римские цифры, и поскольку они не были разделены пробелами, то можно было только догадываться о количестве цифр – двадцать пять их было или семь, или что-то среднее. Здесь мы с Холмсом сдались, поскольку в том, что мы получали, не было никакого смысла. Однако, несомненно, она рассчитывала, что мы сможем понять это послание. К тому же, скорее всего, ключ к шифру не должен быть сложным, и если его найти, то загадка быстро разрешится. В этом я не сомневалась.

Мне казалось, ключ был найден маленькой Дочерью голоса и заложен в мой сон, чтобы я догадалась. Генрих VIII для меня ничего не значил, но число восемь значило очень многое. Если бы у людей было четыре, а не пять пальцев, то мы бы считали не десятками, а восьмерками. Единица и ноль означали бы восемь, одиннадцать было бы то же, что и девять, а двадцать – то же, что и шестнадцать. Я выписала первые двадцать шесть чисел в восьмеричной системе на листок бумаги, а внизу расставила буквы алфавита:

123456710111213141516172021222324252627303132

ABCDEFGKIJKLMNOPQRSTUVWXYZ

Теперь осталось только правильно разделить двадцать пять римских цифр, чтобы получилось что-нибудь осмысленное. Хотя я уже знала их наизусть, я выписала их еще раз, чтобы иметь перед глазами:

XVXVIIXXIIXIIXXIIXXIVXXXI

Двадцать пять цифр, единицы, пятерки и десятки. Я начала с первых десяти, XVXVIIXXII. Последняя I могла относиться к следующей и быть частью числа девять. XVXVI, или 10-5-10-5-1, давали Н-Е-Н-Е-А, что, если только она откровенно не издевалась над нами, не имело никакого смысла. Если брать первые XV как 15, то получалось МНЕА. X – V – XVII = десять, пять, семнадцать, и получалось НЕО. Это было лучше, но не то. Тогда я попробовала большие числа, которые можно было сложить из двадцати пяти цифр. Получилось пятнадцать, семнадцать, двадцать два, двенадцать, двадцать два, двадцать четыре и тридцать один. Если использовать десятичную систему, получалось OQVLVX. Число 31 являлось камнем преткновения, потому что в алфавите всего двадцать шесть букв. Однако в восьмеричной системе это читалось как MORJRTY. Я целую минуту смотрела на то, что получилось. Затем рука сама собой разделила число 12 так, что получалось 11 – 1. Получилось МОРИАРТИ.

Но Мориарти не мог сделать этого. Преступный профессор математики погиб от руки Шерлока Холмса в пучинах водопада в Швейцарии около тридцати лет назад. Тогда почему его имя было здесь? Может, это чья-то месть за его гибель? Или наша преследовательница хотела провести параллель между делом прошлым и настоящим? Не помню, как долго я сидела в библиотеке, но за окном уже начало смеркаться, когда маленькая Дочь голоса что-то нашептала мне опять, и я вспомнила, когда слышала имя Мориарти в последний раз. В моей голове отчетливо прозвучали мои собственные слова: «Мы с преподавателем математики занимались проблемами теории и столкнулись с задачами, решение которых предложил ваш старый знакомый» – и голос Холмса: «...Ты имеешь в виду профессора Мориарти?..»

Преподавательница математики. У нее были не светлые волосы, которые мы нашли в кебе, а темные, тронутые сединой. Однако именно она предложила мне задачу Мориарти на использование восьмеричной системы в тот самый день, когда мне заминировали дверь, а через три дня, теперь я в этом не сомневалась, вырезали эти цифры в сиденье кеба. Моя преподавательница математики Патриция Донливи, которая отсутствовала по причине непонятной болезни с начала недели. Моя преподавательница математики, сильная женщина с могучим умом, у которой я многому научилась, которой я восхищалась, с которой разговаривала о жизни и о Холмсе. «Другой Мориарти», – сказал Холмс и попал как раз в точку. Я содрогнулась. Моя преподавательница математики.

Я подняла голову и увидела, что кто-то стоит возле моего стола, на котором открыто лежали фотографии, вычисления и окончательная расшифровка. Это был один из работников библиотеки. У него был вид человека, который ждет, чтобы его заметили.

– Извините, мисс Рассел, но нам пора закрываться.

– Как, уже? О Боже, мистер Дуглас, я даже не заметила. Одну минутку.

– Не спешите, мисс. Мне еще нужно немного прибраться, я просто хотел предупредить вас заранее. Я выпущу вас, когда вы спуститесь вниз.

Я стала поспешно собирать разбросанные по столу бумаги обратно в конверт, и мне в голову пришла неприятная мысль. Сколько людей видели то, над чем я работала? Ведь я увлеклась настолько, что полностью потеряла осторожность и не обращала внимания на проходящих мимо.

Мистер Дуглас выпустил меня и, пожелав спокойной ночи, закрыл дверь. Во дворе было темно и пустынно, только статуя Томаса Бодли одиноко возвышалась посередине. Я побрела домой, погруженная в свои мысли. Что же делать дальше? Позвонить Холмсу, надеясь, что никто не подслушает? Отправить ему шифрованную телеграмму? Но я сомневалась, что смогу составить ее достаточно быстро, да еще такую, чтобы Холмс смог ее прочитать, а Патриция Донливи нет. А если поехать к нему – не насторожит ли это шпионов? Неосторожное движение может навредить Холмсу. И где мисс Донливи? Как ее искать теперь?

И вот среди этих дум в моей голове зародилось какое-то непонятное беспокойство. Я резко остановилась и попыталась сосредоточиться. Что же беспокоило меня? Шумная улица? Нет, народу немного. Мысль о телефоне? Нет, подожди; назад. Мало народу? Шпионы! Где мои соглядатаи? И тут я осознала, что за мной никто не следил после того, как я вышла из библиотеки Бодли; их убрали от меня. Я бросилась бежать.

Мистер Томас удивленно посмотрел на меня, когда я с шумом ввалилась в дверь, еле дыша.

– Мистер Томас, звоните Холмсу, мне нужно поговорить с ним. Дело чрезвычайной важности. – Я была благодарна старику за то, что он не стал притворяться, будто не знает его, а просто взглянул на меня и взял трубку.

Я стояла, нервно барабаня пальцами по стойке. Мне хотелось кричать от того, как все тянулось страшно медленно. Наконец нас соединили. Лицо мистера Томаса вытянулось.

– Понятно, – сказал он, – спасибо. – Он повесил трубку и посмотрел на меня.

– Линия повреждена где-то в районе Истборна. Могу ли я сделать что-нибудь для вас, мисс?

– Да. Вы можете сходить в гараж и распорядиться, чтобы выкатили мою машину. Я буду готова через несколько минут.

Мистер Томас удалился, оставив свое место, а я бросилась вверх по ступенькам, на ходу доставая ключ. У своей двери я остановилась. На блестящей медной ручке грязное пятно.

– Холмс? – прошептала я. – Холмс? – и распахнула дверь.

– Хорошо, что здесь нет другой бомбы, Рассел. От тебя немного бы осталось. – В моем кресле, глядя на меня поверх очков, сидел пожилой священник, которого я уже видела в библиотеке.

– О Боже, Холмс, как я рада вам, – воскликнула я и бросилась к нему. Я с удовольствием почувствовала, что он ничуть не ослабел за это время, потому что сжал меня так, что косточки хрустнули.

– Холмс, Холмс, мы снова можем говорить, все кончено, я знаю, кто она, но я боялась, что опоздала, мои шпионы исчезли, телефонная связь прервана, и я уже собралась взять револьвер и ехать в Суссекс, но вы здесь и...

Холмс прервал мой поток слов:

– Очень хорошо, Рассел, я рад, что тебе приятно видеть меня живым, но не могла бы ты выражаться яснее, особенно про телефон и шпионов? – Он снял накладную бороду, а я рассеянно подняла с пола упавшую бровь и отдала ему.

– Я работала в Бодли после обеда...

– О, ради Бога, Рассел, неужели за время моего отсутствия твой ум притупился?