– Бедная миссис Хадсон. Она так огорчится, когда узнает, что мы рассорились.

– Да, ты права, кроме того, это огорчит и доктора Уотсона. Надеюсь, что это затянется не дольше, чем на несколько месяцев.

– Боже, вы думаете, это может продлиться так долго?

– Наша противница осторожна и терпелива. Она умеет ждать.

– Вы правы. Как всегда.

– Твоя тетя, я думаю, обрадуется. Дела на ферме вынудят тебя изредка приезжать в Суссекс.

– Несомненно, – ответила я и задумалась. – Холмс, мне кажется, что в этом деле нам пригодился бы автомобиль.

– В этом, думаю, ты можешь рассчитывать на Майкрофта. Ты сможешь даже приехать ко мне пару раз для перемирия.

– Которое, конечно же, не состоится.

– Конечно. Мы устроили хорошую западню, Рассел. Она потребует от нас терпения и контроля за своими действиями. Мы поймаем ее, Рассел. Она не чета нам. А теперь иди спать.

– Спасибо, Холмс.

Я легла и вскоре заснула, но на рассвете ко мне вернулся мой кошмар. Очнулась я на полу, обхвативши голову руками, и разражаясь отчаянным, полным ужаса криком, эхом отразившимся от стены. Все старые симптомы были налицо: холод, ледяной пот, ком в горле, сильное сердцебиение и одышка. Затем дверь распахнулась, и сильные руки Холмса схватили меня за плечи.

– Рассел, что это?

– Уйдите, уйдите, оставьте меня одну. – Мой голос был хриплым и резал слух. Я встала и чуть не упала, Холмс подхватил меня и помог сесть на кровать. Я сидела, обхватив голову руками, а Холмс стоял рядом, пытаясь завязать пояс на моем халате. Наконец он вышел и вскоре вернулся со стаканом в одной руке и с трубкой в другой.

– Выпей это.

К моему удивлению, это было не бренди – вода, прохладная, сладкая вода, слаще медового вина. Я поставила пустой стакан на стол, заметив, что руки мои почти перестали дрожать.

– Спасибо, Холмс. Извините, что разбудила вас. Можете опять идти спать.

– Накинь одеяло на себя, Рассел, ты можешь простудиться. Если не возражаешь, я еще немного посижу.

Он поставил стул у изголовья моей кровати, сел, заложив ногу на ногу, и закурил трубку. Воздух наполнился запахом серы и табака. Мои мысли вновь вернулись к кошмару. Это проявление бессознательного не раз обращало меня к работам Фрейда, Юнга и других представителей европейских школ психоанализа. Я пыталась проанализировать его, разложить на составные части, отбросить его от себя, противопоставить ему всю силу моего разума, но все было тщетно.

Единственное, что я не решалась сделать, это рассказать кому-нибудь об этом. Однажды тетя проявила излишнюю настойчивость, пытаясь узнать о моих ночных беспокойствах, и я ударила ее в лицо и сбила с ног. Соседи по Оксфорду также проявляли к этому интерес, но я избегала обсуждения этой темы. У меня всегда в глубине души была мысль поделиться с кем-нибудь об этом, и теперь, к своему ужасу, почувствовала, что больше не могу держать это в себе.

– Мой брат, он был настоящим гением. Научившись читать в три года, он к пяти освоил комплексную геометрию. Его потенциал был поистине гигантским, но он умер, когда ему было всего девять, на пять лет больше, чем мне. И это я... убила его! – Мой голос сорвался, и в течение нескольких минут был слышен лишь шум двигателей. Со стороны Холмса не последовало никакой реакции. Я перевернулась на спину и закрыла лицо руками, словно свет резал мне глаза, но на самом деле я боялась увидеть его лицо.

– И вот ко мне приходит этот кошмар. Только это не кошмар, это память, до малейшей детали. Мы ехали на машине вдоль побережья южнее Сан-Франциско. Отец уходил в армию через неделю. Ему сначала отказали из-за больной ноги, но в конце концов взяли на службу в разведку. Это был наш последний семейный уик-энд, и мы направлялись в свою лесную хижину, где всегда отдыхали. Я была трудным ребенком, мне очень хотелось отправиться погулять со своими школьными друзьями, но взамен этого вместе со всеми пришлось ехать в лес. Настроение у всех было плохое: мать была огорчена отъездом отца, отец был озабочен тем же. Дорога там плохая и в нескольких местах проходит вдоль обрывов высотой в несколько сот футов. Короче, мы ехали как раз по краю одного из них, приближаясь к слепому повороту, когда я начала препираться с братом. Отец повернулся, чтобы прикрикнуть на нас, и машину отнесло к середине дороги. Из-за поворота на большой скорости вылетела встречная машина, и мы столкнулись. Наша перевернулась, меня выбросило из нее, и последнее, что я видела, прежде чем машина полетела вниз, был силуэт брата. Незадолго до этого отец до отказа заполнил бак. От них ничего не осталось. Лишь на похороны удалось собрать кое-что из останков. – Тишина. Зачем я все это ему рассказала? Зачем?

– Сначала я едва не сошла с ума. Я пыталась покончить с собой, но один очень хороший врач меня убедил, что лучше не умирать, а постараться сделать так, чтобы моя жизнь оказалась полезной. Например, хоть немного заменить брата. Это оказало свое действие. Я больше не думала о самоубийстве. Но со следующей недели меня стал посещать этот кошмар.

Холмс кашлянул.

– Как часто он приходит?

– Теперь нечасто. Последний раз это было в Уэльсе. Я думала, что наконец избавилась от него, но оказалось, что нет. Я никогда никому не говорила об этом. Никогда. – Мои мысли вновь вернулись к осколкам стекла и кускам искореженного металла, которые я видела с обрыва.

– Рассел, я...

Я перебила его:

– Если вы хотите уверить меня в том, что это не моя вина и что я не должна так казнить себя, то лучше не стоит, Холмс, если не хотите действительно поставить под угрозу нашу дружбу.

– Нет, Расс, я не это хотел сказать. Дай мне закончить. Конечно, это ты была невольной причиной их смерти. Это было не убийство, но именно ты спровоцировала несчастный случай. Это останется на твоей совести.

Я не поверила своим ушам. Я взглянула на него и увидела на его лице зеркальное отражение той боли, которую чувствовала сама, однако у Холмса ее острота была сглажена мудростью и прожитыми годами.

– Я просто хотел сказать, что нельзя жить одним чувством вины, нужно еще что-то.

Его мягкие слова потрясли меня, словно землетрясение. Я закрыла глаза, а когда снова их открыла, поняла, что кошмар, мучивший меня столько лет, больше не является тайной, груз спал с моих плеч, теперь я смогу жить спокойно, не чувствуя его постоянного гнета. И впервые с тех пор, как вышла из больницы, я вздохнула свободно и разрыдалась.

Наутро мы продолжили играть наши роли. Нам было теперь легче, потому что и тем вечером и последующими я слышала легкий стук в дверь – два раза, после чего заходил Холмс и, посидев со мной несколько минут, уходил. Мы беседовали о разных вещах, но в основном о моей учебе. Несколько раз я читала ему Библию, которую купила на старом базаре в Иерусалиме. Эти минуты давали мне душевное равновесие. С момента утреннего пробуждения и до самого вечера Холмс был моим врагом, и весь день мы поливали друг друга грязью, и моряки избегали нас, однако ночью баталии утихали, и мы, подобно тому, как английские и немецкие солдаты пели друг другу веселые песни и обменивались сигаретами в рождественскую ночь 1914 года, мы тоже могли отдохнуть и поболтать.

Я окрепла и, пока позволяла погода, часами нежилась на палубе под солнечными лучами. Моя кожа стала еще темней, а волосы светлее. Холмс же, напротив, сильно сдал. Он редко выходил из каюты; тарелки с едой, которые ему приносили, возвращались почти нетронутыми, зато возле его каюты было невозможно дышать от табачного дыма. Он много пил, и я думаю, что он вернулся бы и к кокаину, если смог бы его достать. Его лицо приобрело какой-то желтоватый оттенок, а глаза покраснели. Наконец однажды ночью я не выдержала.

– Холмс, мне кажется, будет мало смысла в том, что вы убьете себя раньше, чем она сможет до вас добраться. Или вы хотите облегчить ее задачу?

– Рассел, уверяю тебя, что все не так плохо, как тебе кажется.