Сюда же, в летнюю резиденцию, Льву было доставлено письменное донесение от префекта города. Префект, в частности, писал: «...иудеи, против воли крещенные, очищались от крещения, как от осквернения, а святое причащение принимали предварительно поев, совершая таким образом святотатство над нашей верой. Монтанисты же, пользуясь гаданиями, назначили себе известный день и, собравшись в своем нечестивом храме, сами себя сожгли». Далее префект высказывал предположение, что как для монтанистов, так и доя иудеев главным препятствием к принятию христианства является иконопочитание, которое ими воспринимается как грубое идолопоклонство. Прочитав письмо, раздосадованный Лев повелел своему нотарию отписать ответ префекту о приостановлении действия индикта о принудительном крещении и, приказав оседлать своего коня, отправился на прогулку. Он любил вот такие одинокие конные поездки в живописных окрестностях своего дворца. Наедине с собой ему хорошо думалось и мечталось о будущих государственных преобразованиях. Знакомый с трудом сельских жителей не понаслышке, он, проезжая мимо обработанных полей, подумал: «Надо бы составить земельный закон, чтобы согласно ему решались все имущественные споры среди крестьян. Если такой закон будет защищать мелкого собственника, то это будет только на пользу государству, ведь именно из этих крестьян и состоит моя армия». Лев остановился около ручья, чтобы напоить свою лошадь. Невдалеке под деревом он увидел двух путников. Присмотревшись к ним, василевс невольно вздрогнул. Ему показалось, что-то подобное уже было в его жизни. Он подъехал поближе и сразу узнал двух иудеев, с которыми встречался в далекой юности на исаврийской земле. Сомнений быть не могло, это они. Немного постаревшие, но ни в чем другом не изменившиеся. Иудеи, завидев императора, распростерлись перед ним ниц.

— Встаньте, — повелительно приказал Лев.

Иудеи поднялись, и в глубине их темных, с лукавой усмешкой глаз Лев все же сумел разглядеть выжидательную тревогу. Они стояли молча, не решаясь, из почтения к царственному сану Льва, первыми начать разговор.

— Похоже на то, что вы искали встречи со мной. Ну что же, теперь я вижу, что в прошлый раз вы произносили не пустые слова, и поэтому я готов сегодня вас выслушать. — Сказав это, Лев с досадой почувствовал некоторую неловкость оттого, что снизошел к разговору с этими бродягами.

— Тому, кто предвидит будущее, не пристало произносить пустые слова, — потупив взор, промолвил Соломон.

Льву вдруг показалось, что эти иудеи знают все его сокровенные мысли. «Надо бы побыстрее от них отвязаться», — с раздражением подумал он.

— Какой милости вы хотите от меня? Я помню свои обещания.

— Только истинный повелитель может помнить свои обещания и выполнять их, — льстиво произнес Соломон.

Но эта лесть не понравилась Льву, так как она обязывала его быть более благосклонным к этим иудеям.

— Так чего же вы хотите? — еще раз, не скрывая досады, повторил свой вопрос Лев.

Иудеи, словно не замечая настроения Льва, продолжали:

— Мы хотим благополучия твоему государству и твоему правлению.

— В чем же вы видите это благополучие? — уже с некоторым любопытством спросил Лев.

— В том, чтобы в стране твоей восстановилась чистота веры и истинное благочестие, которое сейчас страдает от идолопоклонства, наводнившего землю без всякой меры. Устрани, Лев, иконы из храмов твоих, и гнев Божий обратится на милость к тебе и державе твоей. Вот наше пожелание, а больше мы ничего не просим у тебя.

Лев вздрогнул при этих словах иудея. Он словно угадал то сокровенное, над чем сам раздумывал последнее время. Удивительным было и то, что иудеи, которых он всегда считал корыстными людьми, ничего не попросили для себя лично. Их просьба совпадала с его желанием, и что было бы легче, кроме как обещать этим евреям выполнить то, что они просят! Но сердце императора пронзила стрела честолюбия и уязвленной гордыни. Выходило, что они как бы похитили его собственные мысли и деяния. То, что он сам собирался предпринять, уже будет не его делом, а делом этих иудеев. Да как смеют эти жалкие людишки распоряжаться его царской волей? Все буквально кипело в душе василевса от гнева.

— И вы, ничтожные черви, смеете указывать самодержавному василевсу, что мне делать в моем государстве!

Гнев императора хотя и произвел на иудеев удручающее впечатление, но они старались не подавать виду.

— Мы свое обещание выполнили, василевс, в твоей же власти отказаться от своего, — но чем тогда будет твоя клятва в святом храме? Эту клятву ты давал не нам, а Христу, в Которого ты веришь.

— Вы хитростью взяли у меня ту клятву, воспользовавшись моей неопытностью, свойственной юношескому возрасту. А в Писании сказано: «Тому, кто соблазнит одного из малых сих, лучше надеть камень на шею и бросить в воду», — раздраженно сказал Лев. — Было бы справедливым поступить с вами так же: повесить камень на шею и пустить на дно морское. — И, видя растерянность иудеев, Лев засмеялся, довольный своим удачным сравнением.

Иудейские мудрецы сокрушенно вздохнули и опять смиренно потупили взгляды.

— Ты волен поступать с нами, как захочешь, — произнес Соломон, взглянув исподлобья на императора.

Лев насупился:

— Просите чего-нибудь для себя, и вы все получите. А к вашей неразумной просьбе я не преклоню слуха.

— Не гневайся, василевс, напрасно на недостойных твоего взгляда людей. Мы всего лишь рабы Всевышнего и поэтому верим, что не все камни идут ко дну, некоторые, наоборот, со дна морского поднимаются, если будет на то Его воля.

— Как тонут камни, я видел, но вот как они поднимаются, мне видеть не приходилось.

При этих словах император решительно развернул своего коня и поскакал во дворец. На сердце его остался тяжелый осадок от встречи с иудеями. Его одолевали тревожные думы: «Может, зря я с иудеями так поступил? Кто его знает, а вдруг действительно я царствую благодаря их волхованиям?» Но как бы ни колебался Лев, а гордость не позволила ему повернуть коня и, догнав иудеев, изменить свое решение. И от этого настроение его еще больше портилось.

3

К восьмому году правления Льва партия иконоборцев настолько окрепла, что стала проявлять себя открыто.

Епископ Наколийский Константин прибыл в Константинополь для встречи со своим другом синкеллом Анастасием. Но не успел он выйти из покоев синкелла, как к нему подошел патриарший архидиакон и передал просьбу патриарха зайти в его покои для беседы. И вот теперь два иерарха сидели друг против друга и молчали. Епископ Константин молчал из уважения к высокому сану патриарха, а патриарх молчал, обдумывая, с чего начать неприятный разговор. Наконец, тяжко вздохнув и поглядев на Константина с отеческим участием, Герман начал разговор:

— Боголюбезный брат мой Константин, до слуха нашего дошло, что ты в своей епархии учишь не почитать святых икон. Это известие нанесло рану моему сердцу. Не мне говорить тебе, боголюбезный брат мой, что слово епископа значит для паствы Христовой. Оно, как обоюдоострый меч, может разделить стадо церковное, внеся смуты и раздоры в среду христиан. Потому прошу тебя объяснить мне твое неприятие святых икон и почему ты учишь этому свою паству.

— Святой отец мой блаженный Герман, я глубоко скорблю о тех злонамеренных слухах, которые внесли смятение в твое боголюбезное сердце. «Не всякому слуху верь», — говорит нам Писание. Я же учу мою паству лишь тому, чему учит нас Откровение Божие, которое поучает нас не творить себе всякого подобия и не поклоняться тому, что на небе вверху и что на земле. Вот чему я учу и вот в чем меня обвиняют мои недоброжелатели.

Патриарх Герман выслушал объяснение Константина, нахмурил брови и наставительно сказал:

— Не должно поклоняться лишь рукотворному, то есть тому, что сделано людьми; что же касается святых мучеников Христовых, то мы их почитаем за истинное украшение веры. Они достойны всякой чести, и потому мы просим их молитв за нас, грешных.