— Да такой. «Где двое или трое во Имя Мое — там и Я среди вас» — так ведь Спаситель нам сказал, ну вот и буду я, чтоб двое нас было. Андрей-то ведь там, поди, один будет, кто во Имя Его. А там и я. А значит, и Спаситель с нами. А чего ж тогда бояться?

— Ты так говоришь, будто отец Иоанн благословил уже, — сказал вздыхая отец Илия.

— Да он благословит, — твердо сказала матушка Алла, прямо в глаза мужу глядя, — благословит, ты сам так думаешь. Ты не вздыхай. Знать, и вправду то воля Божья. Ну, а коли у тебя какие неприятности будут, знать и на то Его воля, переживем. А к отцу Иоанну пусть едет, я б его все рано к нему послала, на такое дело без великого благословения негоже идти, ну а с благословением Иоанновым и бояться нечего.

И старец печерский Иоанн благословил.

Спектакль пожелали смотреть все старшие классы. И, видя такой энтузиазм, учителя, естественно, согласились. А энтузиазм был неслыханный. Учиться учащиеся совершенно бросили и в оставшиеся дни только о предстоящем действе и говорили. Особенно раззадоривал их адвокат-попович.

— Не будет зрителей на процессе, все — участники, все будем судить самозванца! — кричал массовик-затейник, посетивший учащихся. Его встретили с таким восторгом, что даже учителя смутились. Более же всех смутилась Магда Осиповна, ее смутил голос организатора: теперь он почему-то говорил хрипловатым тенорком. А в ее ушах до сих пор стоял его громоподобный бас. Охрип скорее всего на такой хлопотной работе массовик-за- тейник, что ж тут другого придумать. Спросить же об этом самого массовика-затейника Магда Осиповна так и не решилась, да и когда: метался он в гуще учащихся по школе, не до посторонних вопросов было. Теперь она совершенно ясно видела, что без его появления предстоящее зрелище невозможно и представить. Все учащиеся оказались вооружены брошюрками Ярославского, а также соответствующими произведениями самого массовика-затейника.

— Да, — скромно вздохнул он, пожимая руку товарищу Магде, — и пописываю. Кто же, кроме нас, а, товарищ Магда?! Ведь мы в ответе за все, что было при нас. Так ведь вам сказано? Нам сказано! Нами сказано! И нам ответят, ух как ответят!..

Смотревшие ему в рот учащиеся восторженно млели. «Ух как ответят!» — такая речь была им очень по душе. Ответит попович, никуда не денется. Если б кто из невосторженных, очутись он среди них, спросил бы кого: «Неужто вся эта суматоха — подготовка только для того, чтобы ухондакать поповича?» — неизвестно, каков бы был ответ, да никто об этом и не спросил, не случилось такого чуда, и ажиотаж нарастал.

И вот, наконец, настала суббота. Рассаживались учащиеся в зале под уханье рок-рапсодии «Циклон-Б». Они дергались, подвывали ей в такт, плясали прямо на стульях и вообще готовы были лопнуть от экстаза и вполне готовы были, как справедливо заметил массовик-затейник, загрызть хоть кого угодно.

Массовик-затейник им сообщил, конечно, что встречать их будет музыка его сочинения, но что такое рок-великолепие станут изрыгать развешанные по углам колонки, этого они никак не ожидали. И когда в зал ворвался он сам, громко восклицая и приветствуя всех жестами, грохот аплодисментов, топот и восторженные вопли учащихся заглушили даже звучание могучих колонок. Преподаватели совсем стушевались, а кое-кто из них подумал даже, что действо пошло не туда. Но тут рок-рапсодия вдруг пресеклась, массовик-затейник взлетел на сцену и, подняв руки над головой, возгласил:

— Соратники! Мы начинаем главное! Ввести сюда обвиняемого, этого Бродягу- голодранца, выдающего себя за Бога, которого нет.

Внезапный обрыв рок-рапсодии вызвал немалое сожаление и даже недовольство среди учащихся. По мнению многих, а может быть, и всех, совсем неплохо было бы так продрыгаться весь спектакль. Но то, что они соратники, им понравилось. Тут из-за стола, стоявшего на левом краю сцены, встал с поднятой рукой Андрей Елшанский. Он был в черной мантии и черном четырехугольном колпаке. Только сейчас и увидели его учащиеся. Да и разве возможно что-либо увидеть, если сразу, как только выбрался из пробки в дверях, попадаешь в объятия рок-рапсодии? Одеяние Андрея произвело впечатление на учащихся.

— От имени защиты выражаю решительный протест, — громко и твердо заявил Андрей массовику-затейнику.

Зал стих. Даже намека не было ни на лице Андрея, ни в фигуре его, что он играет какую-то роль. Тяжело и серьезно глядел он на массовика-затейника, все в его облике говорило, что он воспринимает происходящее вовсе не как спектакль, все по-настоящему, и шуткам места нет.

— Во-первых, защите не ясно, кто вы такой и кем и почему вы уполномочены дополнять своей персоной обвинительную сторону? Но протест не в этом. Протест в том, что вы не имеете права обзывать моего подзащитного и вообще всякими противозаконными методами воздействовать на эмоции присутствующих. — Сказав так, Андрей сел с отстраненным, полным достоинства выражением на лице.

Учащиеся раскрыли рты. «Ишь, попенок, складно излагает», — понеслось по рядам.

— Протест принят! — расплылся в издевательской ухмылке массовик-затейник, — что же до вопроса, кто я такой... Я — свободный обвинитель, я враг всякой несвободы. Тот же, Кого мы сегодня засудим, есть главный поработитель человечества. Ведь Его поклонники называют себя рабами Божиими, не так ли? А я враг всякого рабства!

Андрей ответил, не вставая с места.

— Да, не желая быть рабом Божиим, человек неизбежно становится рабом греха. Вы этого рабства друг?

Свободный обвинитель звонко расхохотался своим дребезжащим тенором:

— Сей выверт, уважаемый защитничек, непонятен и чужд присутствующим обвиняющим. Зря стараетесь, ха-ха-ха... Но я-то вас понимаю, не сомневайтесь. — Последние слова он произнес с нарочито-комической серьезностью и опять расхохотался: — Да! Я люблю грех! И соратники его любят. — Широкий жест в сторону зала, и в ответ довольный рев. — Вот, извольте слышать, ха-ха-ха. Это на твоем языке грех, а на нашем — де-ла-ни-е! Делание жизни! Мы живем на полную катушку, а твой вот Христос, видите ли, запрещает нам это. И вот за это мы Его и засудим!..

Массовик-затейник глядел прямо в глаза Андрею своими напряженными, выпученными глазищами. Они у него так зыркнули, когда он произносил слово «запрещает», что Андрея охватила невольная легкая дрожь. Он также приковался взглядом к лицу свободного обвинителя, и внезапная жуткая догадка вдруг осенила его. Эта догадка вспыхнула в его сознании и, быстро разрастаясь, усилила его дрожь, вся отпечатавшись крайним изумлением в его сразу разбежавшихся глазах. Свободный обвинитель надменно-таинственно и презрительно усмехнулся. «Да, так человек смотреть не может... Нечеловеческая сила, нечеловеческая ненависть бьет из этих зенок, — с а м?! Или беса напустил? Но... не может быть!..» — Андрей здорово растерялся, и растерянность все также читалась на его лице. Как верующий человек Андрей знал, естественно, что князь тьмы реально существует, что он и все черное воинство его — вовсе не сказки, но, когда вот так стоит он напротив тебя в этом гнусном обличье, слова изрыгает, руками машет, пощупать его можно и все это не во сне, не из чужих уст, а своими глазами и ушами видимо и слышимо, и невозможно в это поверить и не поверить нельзя, ибо душа ясно чувствует, что он это и никто больше, — все это ошеломило Андрея и даже дара речи лишило. Он сразу вдруг обессилел, вспотел, лицо покрылось красными пятнами, и черты его изменились. Но тут его рука сама собой стала подниматься, чтобы перекрестить свободного обвинителя, — что ж еще-то делать? И сразу он услышал как бы в самом себе гудящий, угрожающий голос: «Не делай опрометчивых движений. Повоюем только словом. Или слабо? Я не исчезну от твоего перекрещивания! Долбанет только, но я останусь. Но уж тогда держись!..» Голос звучал явственно, и по глазам массовика-затей- ника было ясно, что — да, это он говорит и вполне уверен, что предостережение его подействует. Рука Андрея пошла было назад, вниз, но замерла на полпути, будто кто-то не пускал ее, не давал опуститься. И Андрей сказал: