Ходить вокруг да около не стала. Она не следователь, и это не допрос. Просто взяла и выложила всё, что удалось выяснить: про брехню с прежним местом работы, про липовый колледж, про фокусы с переменой имени, а главное – сказала напрямую, что отлично видит, чего прохиндейка добивается, и что Эдуарда Ивановича ей на растерзание никто не даст.

В конфликтных ситуациях Вера никогда не психовала, голоса не повышала. Откуда-то брались и жесткость, и напор. Вообще-то понятно, откуда – от сознания своей правоты. Потому что, если в правоте были хоть малейшие сомнения, на конфликт Вера не шла.

Она заранее приготовилась к тому, что хитроумная интриганка станет врать, юлить, изворачиваться, на каждый пункт обвинения у нее найдется оправдание. Еще хуже, если ловкачка сообразит, что с Верой лучше действовать иначе и станет давить на жалость. Пустит слезу, выдумает какую-нибудь душераздирающую историю, будет умолять не выдавать ее.

Однако не случилось ни первого, ни второго.

Пухлые щеки латышки залились краской. Синие глаза потупились. Завидный бюст взволнованно завздымался. Лайма-Валда молча сидела, вздыхала, на вопросы не отвечала. Вера даже малость растерялась.

– Вы признаете, что обманули нас? Молчание.

– Что вам нужно от господина Мухина?

– …

– Кто вы все-таки на самом деле – Лайма или Валда? Снова никакого ответа.

Наконец терпение у Веры лопнуло.

– Вы понимаете, что, когда я всё расскажу директору, вас ждут большие неприятности? Одним увольнением не обойдется. Раз вы ничего не объясняете, придется обратиться в полицию!

Тогда авантюристка вздохнула еще раз, очень глубоко, и подняла на Веру ангельски безмятежный взор.

– Не надо полиции. И Люку тоже не говорите, пожалуйста.

– Он для вас просто «Люк»? – поразилась Вера. – Разве вы…

Хотела спросить, состоит ли она с Шарпантье в отношениях, но не стала. К делу это не относилось. Хотя странно. Если бы у смазливой санитарки с директором были шуры-муры, этот факт вряд ли удалось бы утаить от внимания остроглазых жительниц мезона.

Однако Валда не только поняла незаконченный вопрос, но и ответила на него:

– Нет, у нас с ним ничего. Хотя я бы и не против. Такой интересный мужчина! Но у меня контракт.

Твоему контракту это только пошло бы на пользу, подумала Вера.

– Мне нужен чокнутый старичок, – продолжила латышка с поразительным бесстыдством. – Слишком хорошие деньги.

Задохнувшись от возмущения, Вера воскликнула:

– У «чокнутого старичка» есть сын! И если я ему про вас расскажу (а я обязательно это сделаю), то вам надо будет бояться не полиции!

Ей захотелось схватить мерзавку за шиворот и как следует тряхнуть. Или врезать ей по наглой физиономии. Вера даже сделала шаг вперед и сжала кулаки. От санитарки с минимально допустимым по законодательству окладом пахло какими-то мудреными дорогими духами. Их запах показался Вере смутно знакомым.

Испугать аферистку не удалось. Та скорее удивилась.

– Сыну-то можно, – протянула она. – С ним у меня и контракт.

– Что?

– Он тоже интересный мужчина. Перспективный. Отца любит. Вы правильно делаете, что его пасёте, – с одобрением сказала Валда. – Парень – золото. Это он меня нанял. Привез сюда, всё устроил. Работа, конечно, тяжелая. Каждый день одно и то же, одно и то же. Но все-таки легче, чем было в Риге.

– А… какая у вас в Риге была работа? – пролепетала Вера, перестав что-либо понимать.

– В интернет-агентстве. Ну, эскорт-услуги. – Покачав на нее, непонятливую, головой, Валда объяснила попросту. – Девушки по вызову. У меня сыну три года, родители старые. А там чистыми в месяц три-четыре тысячи выходило. Но господин Берзин предложил вдвое больше. И вообще, старичок мне даже нравиться стал. Трогательный такой. Сначала мне трудно было, пришлось много всякого учить, запоминать, зато теперь легко.

– Берзин нанял вас, чтобы вы… опекали Эдуарда Ивановича? – не сумела найти точного слова Вера.

– Чтобы я делала его счастливым. Каждый день. Вы про жену его знаете? Ну так вот, это ее Валдой звали. Каждый день он со мной, то есть с ней, знакомится, ухаживает, влюбляется. А дальше уж от меня зависит. Обычно к вечеру пару раз поцелуемся, назначу ему свидание на завтра, и всё сызнова. – Лайма потупилась. – Но иногда, если настроение, или если его станет особенно жалко, можно и до конца дойти. Он даром что чокнутый и в возрасте, но мужчина еще вполне себе. Потому что чувствует себя на двадцать девять. Это для мужиков самое главное – на сколько лет они себя чувствуют…

Она обстоятельно и со знанием дела стала рассказывать, как сексуальные возможности мужчин напрямую зависят от их внутреннего самоощущения, но Вера уже не слушала.

Она думала: «Такое мог придумать только поэт, настоящий поэт. А ты, Коробейщикова, кончай быть идиоткой».

Что будет, то и будет. А от жизни бегать нечего.

Конечно, они со Славой невероятно разные. Придется менять его и меняться самой. Это нелегко. Но большая любовь – всегда большая работа.

Ей хотелось выспросить подробности. Как именно Слава инструктировал свою агентку – санитарку любви, проститутку милосердия. Что рассказывал об отце и матери. Часто ли общается с Лаймой.

Но распахнулась дверь гостиной, без стука. На пороге стоял Эмэн. Невероятно: он смотрел не мимо Веры, а прямо ей в лицо.

– Lève-toi, va![22] – сказал он трескучим голосом и сделал правой рукой повелительный жест. Повернулся, скрылся в коридоре.

Пораженная, она встала и последовала за ним. Что за чудеса?

Аутист шагал механической походкой робота, не поворачивая головы и не отвечая на вопросы.

Они достигли лестницы, стали подниматься. На третьем этаже Вера догадалась, что ее ведут в палату Мадам.

Эмэн остановился возле кровати и во второй раз поглядел прямо на Веру.

– Иди и смотри! – повторил он.

Взял за руку. Это уж было совсем странно. Известно, что аутисты всячески избегают телесного контакта с малознакомыми людьми.

– Чего ты хочешь? – спросила Вера по-французски. Он положил ее ладонь на лицо коматозной старухи.

Оно оказалось неожиданно теплым. Вера хотела отдернуть руку, но Эмен не позволил.

– Глупый симулякр! – сердито сказал он и топнул ногой.

Чтоб не нервировать больного, Вера подчинилась.

И ощутила под ладонью трепет ресниц, будто кожу щекотал крылышками ночной мотылек.

Щекотание было ритмичным. Раз – раз – раз. Потом трижды быстро: раз-раз, раз-раз, раз-раз. И опять: раз – раз – раз. Пауза, и снова: раз – раз – раз. Раз-раз, раз-раз, раз-раз. Раз – раз – раз. Пауза. Раз – раз – раз. Раз-раз, раз-раз, раз-раз. Раз – раз – раз.

– Ах, вот что ты хотел мне показать. Ритмичное движение ресниц, да? Это у нее конвульсивное.

Говорить она старалась как можно мягче, но Эмэн продолжал сердиться.

– Глупый симулякр! Негодный симулякр! И прижал ее кисть сильнее.

Теперь Вера простояла без движения долго, минут пять.

Ресницы все время шевелились в одной и той же последовательности. Что бы это могло означать с физиологической точки зрения? Кто ж ответит. Процессы, происходящие в организме, который погружен в кому, наукой мало изучены.

Стоять полусогнутой было неудобно, затекло плечо, и в конце концов Вера ласково высвободилась.

– Я пойду. У меня дела. Вслед раздалось:

– Глупый симулякр! Никуда не годный симулякр! И посмотрел Эмэн, и сказал: «Это нехорошо!»

Обедала сегодня Вера одной из последних. Ресторан был пуст, только у окна сидел Валерий Николаевич Ухватов, бывший полковник КГБ. Она предпочла бы поесть в одиночестве, нужно было додумать про Славу, но невежливо, тем более Ухватов сделал приглашающий жест. Вообще-то он был собеседник интересный, они часто разговаривали о всякой всячине, но сегодня Вера отмалчивалась или отвечала односложно, и Валерий Николаевич оставил ее в покое.

Через некоторое время, уже добравшись до десерта, он вдруг сказал: