Ночь они провели, предаваясь излишествам, описанным в «Камасутре».

Теперь они женаты, и что бы ни делали в постели, грехом не считается. Поэтому они с бесстыдным самозабвением сжимали друг друга в объятиях. С восхитительно бесстыдным самозабвением...

Через несколько часов они лежали, утомленные и совершенно обессиленные, лениво лаская друг друга. Обмениваясь дремотными улыбками.

— Йен, — застенчиво спросила она наконец, — я кое-что хотела тебе сказать...

— Мм, — промычал он, проводя пальцем по ее руке.

— Хочу, чтобы ты знал: я никогда не попытаюсь вытеснить Кэтрин из твоей памяти. Она была твоей первой женой и матерью Мэтью, и я вместе с тобой буду чтить ее память и сделаю все, чтобы вырастить ее сына именно таким, каким она хотела бы его видеть.

Он долго смотрел на нее, а потом нежно поцеловал в распухшие губы.

— Спасибо, дорогая. Ты так великодушна!

Джорджи помедлила, гладя его грудь.

— Какой она была?

— Милая, я не хочу говорить о другой женщине в свою брачную ночь с тобой.

— Ты никогда не упоминаешь о ней. Признаюсь, иногда мне это кажется странным.

Йен нахмурился и повернул к ней голову.

— Джорджи! Что случилось?

Она капризно пожала плечами:

— Может, ты вовсе не хочешь делить со мной эту часть твоей жизни?

— Ничего подобного. Просто эта глава моей жизни зарыта. И я не хочу вновь ее открывать.

Джорджи опустила глаза.

— Что? — терпеливо допытывался Йен.

— Я просто хочу окончательно убедиться, что леди Фолконер ошибалась и в твоем сердце не осталось любви к Кэтрин. Ничего не могу с собой поделать. Да, я немного ревную мертвой. Конечно, ты можешь посчитать это глупым, но я... я только хочу, чтобы ты любил меня больше.

— Джорджиана... — Йен тяжело вздохнул. — Дорогая, знаешь ли ты, что брак с Кэтрин был заключен исключительно по настоянию родителей с обеих сторон?

— Нет. Откуда мне знать, если ты никогда об этом не говоришь?

Она чувствовала, как кровь приливает к щекам. Остается надеяться, что он не примет ее за ревнивую дуру!

— Вот видишь? Она была матерью моего сына, и поэтому я всегда будут чтить ее память, но, поверь, до встречи с тобой никого никогда не любил.

Он приподнялся на локте и бросил на нее лукавый взгляд:

— Доказать тебе?

— О, Йен! Нет! Держись подальше от меня, ненасытное животное, — проворковала Джорджи, правда, не слишком убедительно. Но не прошло и нескольких минут, как она сдалась под напором его ласк, и скоро уже стонала, придавленная его телом.

Летнее небо синело над головами. Стайки пушистых облаков плыли над лоскутными одеялами камберлендских холмов и зелеными лугами, усеянными пасущимися овцами.

Проведя в пути почти неделю, они вот-вот должны были добраться до поместья Йена, Эйлсуорт-Парка.

Джорджи буквально бурлила от возбуждения и радости, прижимая к себе Мэтью. Оба раскрыв рты смотрели в окно, любуясь мелькавшими мимо пейзажами.

Йен, сидевший напротив, слегка улыбался.

— Смотри, мама. Это Хоксклифф-Холл! — воскликнул Мэтью, показывая на вершину дальнего холма. Похоже, ему очень нравилось называть ее мамой. И сейчас он взволнованно пояснил: — Дом Морли! Настоящая крепость!

— Господь милостивый! Хоксклифф-Холл? Знакомое название.

— Здесь выросли твои кузены, и отец тоже, — напомнил Йен и стал рассказывать о своих детских проделках. О том, как убегал из дому, чтобы поиграть с Робертом, Джеком, Дэмиеном, Люсьеном и Алеком.

Джорджи зачарованно слушала воспоминания о походах по зеленым долинам вместе с компанией преданных друзей. О том, как они гонялись за табунами диких лошадей, живущих в лощинах, играли в развалинах древнего замка, который, по слухам, когда-то принадлежал Утеру Пендрагону, отцу самого короля Артура.

— О, я хочу его видеть!

— Обязательно. Может, мы устроим там пикник? — пердложил Йен.

— Ур-ра! — завопил Мэтью. — А Робина возьмем?

— Ну куда же ты без своей тени? Конечно, возьмем, — заверила Джорджи, ласково ероша ему волосы.

Некоторое время экипаж ехал вдоль берега реки Гриффит. Йен пояснил, что титул им присвоили по названию этой реки, которая вытекала из Шотландского нагорья и исчезала где-то в Восточной Англии.

— О, смотрите, рухнувший мост, — пробормотала Джорджи, показывая на зубья деревянных опор, когда-то державших мост.

— Да, — обронил Йен. — Буря уничтожила его много лет назад.

— И ты не приказал его восстановить? — допрашивала она. Должно быть, через мост попасть в дом куда проще.

— Да... но мне нравится уединение, — сардонически ответил он. — Так нас реже навещают незваные гости.

— Хм... — пробурчала Джорджи.

— Постройка мостов обходится очень дорого. Я лучше подожду и сразу закажу железный мост, а не временный, деревянный. Весенняя погода, — продолжал он, тщательно выбирая слова, — в этих местах может быть очень переменчива. Когда снега Пеннинских гор начинают таять, вода в реке поднимается очень высоко.

— Понимаю.

— Мэтью, можешь сказать маме, как вести себя на берегу реки?

— Осторожнее! Не подходи близко, — пропищал малыш, явно подражая взрослым.

— Молодец! — похвалил Йен, и Мэтью немедленно просиял.

— Смотрите! — неожиданно выкрикнул он.

Джорджи взглянула туда, куда показывал его пальчик.

— О, это наша соседка. Вероятно, жена арендатора? — осведомилась она при виде старухи, медленно бредущей по обочине дороги. — Не показывай пальцем, Мэтью. Это невежливо.

Она опустила руку мальчика и, проезжая мимо старушки, дружелюбно махнула в знак приветствия, но в ответ получила пронизывающий взгляд: Джорджи успела заметить сгорбленную спину и длинный плащ с капюшоном. Скрюченные пальцы сжимали корзину с яблоками.

— Что за странная старушка!

— Здешняя повитуха. Все зовут ее матушкой Авессалом. Моя мать всегда благоговела перед ней, — пояснил Йен. — Но, боюсь, теперь она совершенно безумна.

— Правда?

— Да, и живет в одном из коттеджей, которые я предоставляю для престарелых слуг семейства Гриффит.

— Бедная старушка, — сочувственно вздохнула Джорджи, снова выглядывая из окна, хотя матушки Авессалом уже не было видно. Возможно, холодность Йена объясняется тем, что повитуха помогала при родах Мэтью и не смогла спасти от родовой горячки Кэтрин. — Может, нам следовало остановиться и пожелать ей доброго утра? Она очень стара. Наверное, ее следовало подвезти.

— О, не обманывайся. Она еще полна сил, и заверяю, что этот древний кусок кожи доверху полон яда и уксуса. В детстве мы страшно ее боялись.

— Правда? — хихикнула Джорджи. — Ты и мои всемогущие родственники пугались безвредной старушки?

Йен серьезно кивнул.

— Мы были уверены, что она ведьма.

— Может, так оно и есть, — отпарировала она, но при виде побледневшего личика Мэтью рассмеялась. — О, солнышко, я просто пошутила!

— Ничего подобного! Она умеет летать на метле, — вставил Йен.

— Ты плохой.

— Нет, — возразил он, окидывая ее затуманенным взором. — Я просто спешу. Хочу поскорее лечь в постель.

— Ты устал, папа?

— Мм, — промычал он, многозначительно глядя на Джорджи.

Та укоризненно покачала головой, хотя щеки уже пылали.

Только не в присутствии ребенка!

Экипаж замедлил ход у высоких железных ворот поместья. Краснолицый привратник вышел из сторожки, почтительно притрагиваясь пальцами к полям шляпы. Мэтью энергично помахал ему.

— О, как прекрасно! — воскликнула Джорджи, любуясь живописными кустами и деревьями.

—«Капабилити» Брауна[5], — загадочно сказал Йен.

— Что это такое?

— Не важно! Просто наслаждайся. Объясню потом.

— Только взгляните на эту огромную плакучую иву. Она великолепна! Это ведь ива, верно?

— Да.

— В Индии ив нет, но я часто о них слышала. А это что? Вон та белая штука за деревьями? Садовая беседка?

— Нет. Это памятник Кэтрин, — бесстрастно сообщил Йен.

Джорджи удивленно уставилась на него.