Я влетаю в дом и бросаюсь к лестнице. Я тороплюсь поскорее показать Райли валентинку, от которой солнце стало ярче, птицы запели и весь мир преобразился, хоть я и не желаю иметь ничего общего с отправителем.

Райли одиноко сидит на диване: вот-вот повернется и увидит меня. Что-то в ее потерянной, неприкаянной фигурке напоминает мне слова Авы о том, что я попрощалась не с тем, с кем надо. Из меня словно разом вышибает весь воздух.

— Эй, привет! — говорит она, сияя улыбкой. — Ты не поверишь, что я сейчас видела в передаче Опры Уинфри! Там у песика нет обеих передних лап, а он все равно…

Я роняю на пол сумку, сажусь рядом с сестрой и, отобрав у нее пульт, отключаю звук телевизора.

— Что такое? — хмурится Райли, недовольная, что я отключила Опру.

— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я.

— Ну как… сижу на диване, жду, когда ты придешь…

Она показывает мне язык.

— Нет, я спрашиваю, зачем ты здесь? Почему ты не… в другом месте?

У нее кривятся губы. Райли отворачивается к телевизору. Все ее тело напряжено, лицо застыло. Она лучше будет смотреть на беззвучную Опру, чем на меня.

— Почему ты не с мамой, папой и Лютиком?

Ее нижняя губа начинает дрожать — сперва чуть заметно, потом сильнее. Я чувствую себя ужасно и с трудом выталкиваю слова.

— Райли… — Я сглатываю комок в горле. — Райли, знаешь, не нужно больше сюда приходить.

— Ты меня гонишь?

Она вскакивает, глаза гневно сверкают.

— Нет, что ты! Ничего подобного! Просто…

— Ты меня не остановишь, Эвер! Я могу делать все, что захочу! Все, понимаешь? И ты меня не остановишь! Никогда!

Райли яростно мечется по комнате.

— Знаю, — киваю я. — Но я не должна тебя здесь задерживать.

Сестренка скрещивает руки на груди, закусывает губы, а потом бросается на диван, колотя ногами, как она всегда делает, когда злится, обижается или расстраивается — или все вместе.

— Одно время я считала, что у тебя есть еще какие-то занятия, что ты довольна и счастлива. А сейчас ты все время сидишь здесь, и вот я подумала — вдруг это из-за меня? Потому что мне, конечно, невыносимо, если тебя здесь не будет, но важнее, чтобы ты была счастлива. Подглядывать за соседями и знаменитостями, смотреть целыми днями телевизор и ждать, когда я приду из школы… Это, по-моему, не лучший вариант. — Я останавливаюсь, делаю глубокий вдох. Если бы можно было не продолжать! Но я знаю: надо. — Когда я с тобой — это для меня самые счастливые минуты за весь день, но я невольно думаю о том, что есть место, где тебе будет лучше.

Она смотрит в телевизор, а я смотрю на нее. Так мы сидим и молчим, пока Райли наконец не начинает говорить.

— К твоему сведению, я счастлива! Я совершенно довольна и счастлива, вот тебе! Иногда я живу здесь, а иногда в другом месте. Оно называется Летняя страна. Там знаешь как классно! Если вдруг ты еще помнишь.

Райли искоса смотрит на меня.

Я киваю. Еще бы не помнить.

Райли откидывается на подушки и скрещивает ноги по-турецки.

— Так что я беру лучшее от обоих миров. И в чем проблема?

Я сжимаю губы. Она меня не собьет своими доводами. Я верю, что делаю сейчас то, что правильно — единственно правильно.

— Проблема в том, что, мне кажется, есть место еще лучше. Там тебя ждут мама, и папа, и Лютик…

— Слушай, Эвер, — перебивает она, — я знаю, ты считаешь, я здесь потому, что всегда мечтала стать тринадцатилетней, а раз этого не случилось, хочу прожить свою жизнь через тебя. Может, отчасти это и так. Но ты не подумала, что, может, я здесь потому, что мне тоже невыносимо с тобой расстаться? — Она быстро-быстро моргает, но не дает мне ни слова сказать и частит дальше: — Сначала я пошла за ними, потому что… ну, потому что родители, вроде так надо, а потом я увидела, что ты отстала, и побежала к тебе, но пока добежала, ты уже исчезла. А мост я больше не могла найти — и вот, застряла. А потом я встретила разных людей, которые там обитают уже много лет — ну, по земному счету, и они показали мне, что и как, и…

— Райли… — начинаю я, но она перебивает.

— И, между прочим, я видела маму, и папу, и Лютика, и у них все хорошо. Да не просто хорошо — они счастливы. Только им очень хочется, чтобы ты перестала все время себя винить. Они ведь тебя видят. Ты это знаешь, правда? Ты их не видишь. Ты не можешь видеть тех, кто перешел через мост, а только таких как я.

Меня сейчас не волнует, кого я могу видеть, а кого не могу. Меня зацепили слова Райли о том, что они хотят, чтобы я не чувствовала себя виноватой. Я знаю, они так говорят, потому что любят меня и хотят облегчить мою совесть. А я-то знаю, что авария случилась из-за меня! Если бы я не заставила папу вернуться за моим дурацким форменным свитером команды болельщиц, который я сама же и забыла дома, мы не оказались бы на дороге в том месте и в то время, когда какой-то дебильный олень выскочил прямо под колеса. Папа попытался его объехать, машина слетела с обрыва, врезалась в дерево — и все погибли… кроме меня.

Моя вина.

Целиком и полностью — моя.

Райли качает головой.

— Если уж это чья-то вина, так папина, потому что всем известно: нельзя пытаться объехать выскочившее на дорогу животное. По правилам полагается его задавить и ехать дальше. Но мы с тобой знаем, что папа так сделать не мог. Он попытался спасти нас всех, и в итоге спас одного оленя. Но если так посмотреть, то, может, олень виноват. Зачем он выскочил на дорогу? Нечего ему там было делать, жил бы себе в лесу. А может, виновато дорожное ограждение — могло бы быть и покрепче. А может, фирма-производитель виновата, что в машине руль подвел и тормоза отказали. А может… — Она останавливается и смотрит на меня. — В общем, никто не виноват. Просто — случилось, и все. Так суждено.

Я давлю рыдания. И хотела бы поверить, но не могу — знаю правду.

— Все мы это знаем, и все с этим смирились. Теперь и тебе пора понять — и принять. Видно, тогда просто твое время не пришло.

Пришло! Мое время пришло. Только Деймен сжульничал и меня вернул обратно.

Я судорожно сглатываю и смотрю на экран. Передача Опры Уинфри закончилась, и вместо нее на экране появился доктор Фил с блестящей лысиной и очень большим ртом, который никогда не закрывается.

— Помнишь, я стала такой полупрозрачной? В общем, тогда я готовилась перейти через мост. Каждый день я подбиралась все ближе к той стороне. Но когда я уже совсем надумала перейти… В общем, мне показалось, что тогда я была тебе особенно нужна. Я не могла тебя бросить… и сейчас не могу.

Я так хочу, чтобы она осталась со мной! Но я уже отняла у нее жизнь, так неужели отберу еще и посмертие?

— Райли, тебе пора, — шепчу я тихо-тихо и словно надеюсь, что она не услышит.

Но как только прозвучали эти слова, я понимаю, что они — правильные. Поэтому я повторяю еще раз, погромче, с глубокой убежденностью.

— Я думаю, тебе нужно идти.

Говорю и сама не верю своим ушам.

Райли встает. Глаза у нее печальные, на щеках блестят слезинки.

Я с трудом проглатываю комок в горле.

— Ты даже не представляешь, как ты мне помогла. Не знаю, что бы я без тебя делала. Только благодаря тебе я находила в себе силы вставать по утрам и кое-как переставлять ноги. Но сейчас мне лучше, и тебе пора…

Я не могу продолжать, захлебнувшись собственными словами.

Райли улыбается.

— Мама говорила, что рано или поздно ты отправишь меня обратно.

Я смотрю на нее, не понимая, что это значит.

— Она сказала: когда-нибудь твоя сестра наконец повзрослеет и поступит так, как надо.

И тут мы обе закатываемся хохотом. Мы смеемся над абсурдностью всей ситуации. Над любимой маминой фразой: «Когда-нибудь ты, наконец, повзрослеешь и…» — вписать нужное. Мы смеемся, чтобы хоть как-то разрядить атмосферу и смягчить боль расставания. Смеемся, потому что это так чертовски приятно.

А когда наш смех стихает, я смотрю на Райли и говорю: