Всего минутный разговор убедил меня в том, что он был иудеем только по своей внешности и что он никогда ничего не знал о традициях, романтике, искусстве или литературе нашей расы. Он совершенно не знал, что такое миньян, или притворялся, что не знает, однако порекомендовал мне обратиться к «одному из наших людей», как он назвал, который содержал весьма попу­лярную закусочную по соседству. Я начинал понимать, что я был чужим человеком среди моего собственного народа, и в тот вечер я шел по улицам с больным серд­цем. Повсюду в спешащих толпах я видел лица моих бра­тьев и сестер, тысячи, сотни тысяч их, спешащих, тол­кающихся, раздвигающих собратьев с нежностью и дружбой, но семитское выражение исчезло из их глаз.

«О, Бог! - подумал я, - это ли дети Израиля? Это ли преследуемая раса, которая была разбросана по всем четырем углам Земли?»

Голодный и усталый, я как во сне проделал свой путь в кафе большого отеля. В громадном зале все было бле­стяще фальшивым - мраморные колонны, дубовые бал­ки, цветы - все было имитацией; большой оркестр вос­седал на балконе с искусственной луной и нарисован­ным на заднем плане небом; повсюду огни, огни - мно­го, много огней.

Я проходил от столика к столику, но мне грубо на­поминали, что «этот» был заказан и «тот» был заказан. Разодетые, в бриллиантах иудейки, сопровождаемые в равной степени вульгарными иудеями, заполонили зал и заняли все места, а в промежутках, когда их рты не были заняты едой и напитками, их тела колыхались под звуки песен других иудеев, которые пели только «Мис­сисипи» и «Джорджия». Как же эти люди смеялись, видя мою зарубежную одежду, мое бледное поэтическое лицо, и как они взрывались от смеха, когда я показал им мою Арба Канфот, этот прекрасный маленький подарок отца, который с уверенностью полагал, что из-за него меня будут лучше понимать в Новом Мире.

Ночью я вышел и обнаружил себя борющимся в че­ловеческом потоке. Всякий раз я получал лишний удар или сильный толчок и видел только, что моим против­ником был какой-то иудей. На улице, в автомобилях, в метро или у фонтана с содовой водой, всякий раз, когда я видел моего соплеменника, громко кричащего и грубо толкающегося, я несмотря на мое негодование чувство­вал любовь к моей расе в самом сердце, и мне хотелось кричать: «О, иудеи, дорогие братья и сестры, попридер­жите себя во имя благополучия своей расы! Воздержи­тесь! Во имя благополучия своей расы!»

Никогда в мире у наших людей не было такой сво­бодной страны, как эта, и это привилегия - быть здесь, однако время от времени ко мне приходит большой страх, потому что мы неправильно используем эту при­вилегию. Среди шума иудейской музыки и смеха разно­счики газет выкрикивают имена иудеев-убийц (по делу Розенталя), бандитов города. Взяткодатели и взяточни­ки, упоминаемые в газетах, находят сочувствие у иуде­ев. Содержатели игорных домов - да! да! Я знаю, что су­ществуют и христиане, которые являются убийцами, картежниками и информаторами, но иудей - особый человек. Он особый, своеобразный, настолько особый, что в любой толпе его замечают первым.

Именно по этой причине я прошу моих братьев и сестер сдерживаться, помогать друг другу! Я допустил бы, чтобы настоящие иудеи иногда заключали наихуд­шие сделки во имя своей расы. Я бы позволял им время от времени уступать свои места в общественном транс­порте, прилично вести себя в кафе, не кричаще одеваться и отказаться от использования христианских имен. Нет ничего столь патетического, как человек с иудейс­ким лицом, принявший христианское имя. Я никогда не пойду в общественное место, не желая, чтобы мой собрат иудей говорил бы меньше и выглядел бы менее демонст­ративно. Когда один иудей приходит поздно на спек­такль, движется по рядам, останавливается на первом ряду и преднамеренно мешает зрителям, медленно сни­мая и складывая свое пальто и перчатки, то он, пожалуй, вызывает больше негодования, чем если бы полдюжины неиудеев занимались тем же самым. Когда иудей стоит рядом и терпеливо ждет у билетной кассы, уступает ме­сто даме в автобусе или ведет себя в утонченной манере в любом случае в жизни, он немедленно завоевывает себе друзей в нашем народе.

Большинство представителей нашего народа, как я обнаружил, имеют агрессивный характер: это именно та агрессивность, которая позволяла многим иммигран­там пройти через остров Эллис и завладеть прекрасны­ми жилыми домами всего за пару лет - однако эта аг­рессивность становится абсолютно жестокой, вырывая из самой души все нежные элементы, которые должны делать жизнь счастливой.

Недавно я с большой горечью подумал о последних словах моего отца, сказанных мне: «Если тебе пона­добится симпатия, любовь или помощь, иди к своей собственной расе». Неважное здоровье доканало меня, и я залез в пустячный долг. Каждый этап моего беспокойства и последующих страданий обусловли­вался моим собратом иудеем. Сначала это был стряп­чий по темным делам без принципа или сожаления, затем его жестокие клерки, хитрые и нечистые на руку. Затем - сборщик, абсолютно бессердечный, потом его помощник и, наконец, «вышибала» без сердца, без души, без всего.

Если бы все эти служители по несчастью были бы неиудеями, я бы это перенес, но самым душераздираю­щим был тот факт, что каждый из них и все они были братьями-иудеями. Почему иудей всегда должен быть у смертного одра?

Вскоре после этого наступило время, когда я гулял по улицам почти без пенса в кармане. В поисках работы я обратился в магазин одного богатого иудея. Я объяс­нил ухоженному хозяину, что я ортодоксальный член его расы, и обратился к нему на этой основе с просьбой. Он посмеялся над этим.

«Мой дорогой человек, - сказал он, - сейчас просве­щенные дни, когда иудаизм не принимается всерьез и в действительности он не оплачивается. Я христианского вероисповедания, я встречаюсь с приятными людьми, и это помогает в моем бизнесе».

Это был глупый дурак, засунувший свою голову в песок, как тот страус. Я объяснил ему, что быть иудеем -вопрос не религии, а вопрос крови. Я сказал ему, что если иудейский леопард прекратил посещать синагогу и стал ходить в христианский культовый храм, то он не обяза­тельно отделается от своих пятен. Я оставил его поче­сывающим свою голову, а также и потерял шансы на работу в его магазине.

Целый день я таскался по конторам, где начальни­ками были люди с иудейскими лицами. Большинство из этих людей, как я впоследствии узнал, принадлежали к «Новой Мысли», были христианскими культистами или принадлежали к другим современным церквям и обще­ствам - это было целесообразно для их деловой дея­тельности. Они называли себя христианами, однако метки природы нельзя сменить как одежду.

В крупных театральных районах я обнаруживал тысячи моих собратьев иудеев, которые разбогатели за ночь, вероятно, на популярной песне, которая достав­ляла удовольствие толпе посетителей кабаре, или на смешных персонажах своей же расы на сценах мюзик-холлов. Достаточно большое число среди них были мо­лодыми людьми, сыновьями своих отцов и матерей, выб­рошенных огнем и мечом из их собственной страны.

Отцы и матери оставались дома, благословляя Бога каждый час днем и ночью, что он привел их в такую стра­ну, как эта, в то время как сыновья и дочери были в теат­рах, танцзалах и кабаре, распевая песни в южных шта­тах. В этой толпе людей перемещались и известные актеры, критики, драматурги, многие из них были под псевдонимами просто потому, что их собственные име­на были иудейскими.

Известным за горизонтом, как я писал, был иудей-доктор, занимавшийся лечением туберкулеза. Он мог бы быть известным и почитаемым, если бы он сдерживал себя, но вместо этого он, пользуясь своим коммерческим инстинктом и методами печатной прессы, нажил мно­гих врагов своей расы. Я признаю, что многие неиудеи лечились от туберкулеза, однако один из наших людей распространял слухи о соответствующих компаниях и открытии институтов до того, как правительство даже сообщило о подобном лечении.

Бродя по городу, уставший и утомленный от поиска дружеских иудейских лиц, я оказался вблизи ратуши. Я подошел к молочному киоску и купил за несколько цен­тов самого восхитительного молока, которое я когда-либо пробовал. Грубоватый парень, стоявший рядом со мной, чмокая губами, сказал: