– Спасибо, Родик.

Когда-то этим все и ограничилось бы – легкий благодарный поцелуй сыну, пакет отставлен в сторону, продолжаем пить кофе. Да, были времена, когда хорошие вещи из Парижа не являлись для Светланы Мигуновой чем-то необычным. Сейчас она не удержалась, открыла пакет, заглянула внутрь, вздохнула, отставила в сторону.

– «Версаче»... «Кавалли»!.. Подумать только! – Она нервно рассмеялась. – Настоящие? Кажется, целую вечность я не...

У нее дрогнули губы, заблестели глаза.

– Самый настоящий «Версаче», ма! – с преувеличенным энтузиазмом заверил Родион. – И «Кавалли», и «Армани», и остальное – все только настоящее, как ты привыкла. Бутик на Монпарнасе, с белыми гиацинтами на витрине – помнишь, ты рассказывала? И этот смешной администратор в костюме в полоску и с носом, как у генерала де Голля...

– Он по-прежнему встречает посетителей у входа и делает вот так?

Она склонила голову в комично-величавом поклоне.

– Точно! И представляешь – он тебя отлично помнит! Твой размер, цвет глаз, прическу и все такое. Сам подбирал одежду, я ему только модели указывал. Даже послал куда-то своего шофера, тот привез хорошенькую девушку – это, говорит, один в один фигура вашей мамы. Подгонял на ней кое-какие шмотки... Уверял, что все сядет идеально.

– Да уж, – сказала мать дрогнувшим голосом и отвернулась.

Родион не понимал, в чем дело. Какая-то натянутость в разговоре присутствовала с самого начала, поэтому особой радости от встречи он не испытывал... Хотя, если честно, и не рассчитывал на нее. Отец был ему ближе и понятнее, даже в своих ошибках. С матерью все было сложнее...

Родион встал, прошелся по тесной кухоньке, подошел к окну. У дома напротив – такой же серой «хрущевки» – двое парней в спецовках грузили в «газель» мешки со строительным мусором.

– Хочешь, иди примерь, ма. Я пока сварю еще кофе, – сказал он.

– В другой раз, – сказала она. – Кофе я сварю сама. Тебе покрепче?

Она встала, взяла со стола кофеварку, включила воду в мойке. На ней был старый халат, который Родик помнил еще по временам, когда они жили в доме на Боровском. Халат был ей явно тесноват. И только сейчас он разглядел, только сейчас дошло до него, что мать сильно изменилась за прошедшие годы... Располнела, обрюзгла, даже стала казаться меньше ростом. Будто события последних лет – арест, тюрьма, разлука, конфискация, унизительные поиски работы – вбили ее в землю, сплющили, обезобразили некогда стройную девичью фигуру. Красавица-Светлана исчезла. Она тоже стала... обшарпанной! Ни одна из этих французских шмоток на нее, конечно, не налезет – она это прекрасно понимает. А он, как идиот, будто специально: «Иди, примерь!»...

«Вот влип, – подумал Родион. – Хотел приятное сделать, а вместо этого будто пощечину матери отвесил...»

Ему стало стыдно. Вдвойне стыдно, что она ютится в этой страшной зеленоградской квартирке с отсыревшим потолком, что эмаль на мойке облуплена, что кофеварка без ручки – приходится брать двумя руками через полотенце... Что сама она все это прекрасно видит и понимает, и тоже стыдится его, собственного сына.

Он подошел к матери, обнял.

– Хочешь, подберем тебе другую квартиру? – сказал он. – На Садовом, у Патриарших – неплохо, а? Я дам тебе денег.

Она дотронулась до его кисти мокрой рукой: все нормально, не беспокойся. И отстранилась.

– Спасибо, Родик. Но я никуда отсюда не уеду. Сам подумай: здесь у меня работа, которой так долго добивалась. Детишки у меня уроки берут... А там все сызнова придется начинать. Не хочу. Устала я. Ничего не хочется...

– А как отец? – спросил он, отхлебнув свежего кофе.

– Не знаю. Пишет редко и без подробностей. Два месяца назад был жив и здоров. Если не врал в письме, конечно, – мать невесело усмехнулась.

– Еще до всей этой шумихи? – спросил Родион.

Она перестала мешать ложкой сахар в чашке.

– Да, вроде бы. Письма ведь так долго идут... Ты, кстати, что об этом думаешь? О «Неспящих» этих, о Любчинском с его «Сибирью 2010»? Я слышала, делом отца занимается ваша Комиссия? Ты поэтому приехал?

Она внимательно смотрела на него, словно спросила больше, чем прозвучало на самом деле.

– Нет, – твердо сказал Родион. – Я приехал на саммит, к отцу это никакого отношения не имеет. Да меня и близко не подпустили бы к его делу, я ведь лицо заинтересованное.

Она кивнула головой, достала из шкафчика сигареты, закурила.

– Я не знал, что ты куришь, – сказал Родион.

– Там научилась.

Поболтав спичкой в воздухе, мать бросила ее на кофейное блюдце.

– Ну а шансы у него хотя бы есть? – спросила она, выпуская в сторону дым.

– Шанс всегда есть, – сказал Родион.

Он не стал уточнять, какой именно это шанс – пусть думает, что хочет. Он решил не повторять ошибок своего отца.

Сергей Михайлович даже чуть не прослезился – такого Родион не ожидал. Заволок его на кухню, усадил за стол, взревел на весь дом:

– Наташка-а!! Смотри, кто к нам пришел!

Та появилась хмурая, чем-то недовольная, но, едва завидела Родиона – расцвела, обняла, расцеловала. «Ох уж эти русские!» – усмехнулся про себя Родион. И тут же вспомнил, что он тоже как-никак русский. Отвык, однако!

Он и сказать толком ничего не успел, как вокруг все завертелось, загромыхало и зазвенело.

– Я как раз борщец сварил, сейчас тебя угощать буду! Накатим по первой, для разгону, а там он как раз и настоится! Наташка, прими участие! Хрен достань, чесночок очисти! – гремел и подмигивал счастливый Семаго, откупоривая бутылку «Столичной».

Наташка скривилась, сказала что-то в сторону, но участие приняла: поменяла скатерть на чистую, поставила посуду, даже нарезала сыр и колбасу, намазала масло на хлеб, от полноты чувств украсила петрушкой и посыпала тертым сыром, мило при всем при этом облизывая испачканный в майонезе пальчик. Притормозила на секунду – опрокинула вместе с мужчинами рюмку, с готовностью рассмеялась какой-то дурацкой Семагиной шутке.

– Погодите, но я заказал на вечер столик в «Национале»! – десятый раз пытался донести до их сознания Родион.

– А-атставить!!.. Борщец главнее! Кто не ест борщец, тот большой подлец! – радостно сымпровизировал майор. – Сперва борщец, а потом все остальное!!

Пришлось есть борщец. Потом загрузились в такси и поехали в «Националь», где их ожидал ужин в русском стиле – с грибочками, расстегайчиками, перепелками, стерлядью, ледяной водочкой...

Родион разглядел некий важный для себя знак в той сердечности, с которой его встретили Семаго с Наташкой. Понял: надо ковать железо, пока горячо. И в конце ужина джазовый квинтет трижды отбарабанил «Марш ракетчиков», а потом еще мелодию из «Титаника» для пьяненькой Наташки. А на следующий вечер они поехали в дорогой клуб «Дрова» на арендованном Родионом «бентли» с водителем в черном смокинге. Наташка пищала от восторга. Хочу такую же, Сереженька! Была и поездка в подмосковную усадьбу с банькой, жареными карасями, старорусским медом и ночным фейерверком, неожиданно возвестившим на все ночное небо, что «Наташа + Сережа = Любовь»... Так получалось, что во время прогулок по городу на их пути то и дело попадались не только рестораны и клубы, но и магазины модной одежды, откуда Родион не отпускал Наташку без подарка, а во время такого же спонтанного визита в «Бриони» он уломал Сергея Михайловича принять от него в дар безумно элегантный блейзер, который, по Наташкиному свидетельству, омолодил ее любовника лет на двадцать. Надо сказать, это была чистая правда. Хотя дело было, возможно, не только в блейзере.

– Я ведь, Родь, совсем никакой был последнее время... Крепко меня прижало – и тут, и там, и везде... – признался однажды Семаго, крепко приняв на грудь за ужином в «Балчуге». – Вот как ну духу тебе: жить не хотелось. На работе засада – говорят, в тираж вышел, всё, на пенсию пора. С Наташкой не лучше: я домой – она из дома, психует, к каждой мелочи придирается. А-а...