– Тогда ты точно никого не сдашь. Никогда. И будешь дешевый и сердитый, очень выгодный.

Поляк набычился и молчал, не смея возразить. Магомед не любит, когда с ним вступают в спор. По крайней мере такие, как Поляк.

– А вот у Тарзана все будет достойно, – сказал Магомед. – Завтра встретят его хорошие люди, не шакалы какой-нибудь. На дорогих тачках. Ни в чем отказа ему не будет. Повезут в хороший ресторан. Устроят в хороший дом. Деньги дадут. Позаботятся про все, как положено. Я, Магомед, свое слово даю. И телки будут, и выпивка, и даже острова. Ты хочешь поехать на острова, Тарзан?

– В гробу я видал эти острова! – фыркнул Тарзан, продолжая смотреть в телевизор. – Мне и здесь хорошо!

Магомед рассмеялся – громко, от души. Поляк тоже попытался натянуть на лицо улыбку, хотя ему было както не до смеха. Он не понимал – то ли Магомед издевается над карликом, то ли всерьез собрался ублажать его, словно принца какого, и терпеть его капризы.

– Так, может, останешься с нами, а, Тарзан? – прищурился Магомед.

– А чего тут делать? – карлик пожал плечами. – Да мне пофиг вообще. Где хочу, там живу. Я отсюда раз сто бежать мог, только не захотел. Привык, и все такое. Мне везде хорошо, хоть здесь, хоть на островах. Потому что я никого не боюсь.

– Это правильно, Тарзан, – согласился Магомед. – Поэтому я хочу показать тебе, что такое кавказский гостеприимство.

Поляк слушал их и кусал губы. Он ничего не понимал. И завидовал. Ох, как завидовал он Тарзану!..

В 7-30 утра, когда заключенные выходили на работу, на вахту доставили маленького, словно урезанного в два раза, большеголового человечка с еле наметившейся шкиперской бородкой. Он был одет в мятые брюки и грязную распахнутую телогрейку, которая сидела на нем, как длинное пальто. Под телогрейкой виднелась футболка с низким треугольным вырезом, какие давно уже не носят, даже в секонд-хенде таких не найдешь. В этой одежде Тарзана когда-то, очень давно, задержали после драки в одной из московских пивных. Двое его недругов остались калеками, ну а Тарзану достались восемь лет колонии и небрежно замытое темное пятно на футболке. И не разобрать уже – кровь это, или пиво, или, скажем, компот.

– Геннадий Кульбаш? – взглянул из-под бровей дежурный, сверяя лицо стоящего перед ним человечка с карточкой на справке об освобождении.

На этом лице появилось упрямое выражение, с каким Тарзан обычно орал: «Я – Бруно Аллегро! Я – звезда! Я – человек-ядро! А ты кто?» Но на этот раз он сдержался.

– Кульбаш, Кульбаш, не видишь, что ли? – проворчал он. – Давай сюда бумаги, и поставим точку в этом гнилом деле.

Лейтенант через окошко протянул ему прозрачный пакет с документами и личными вещами. Собственно, вещей было только две: дешевая зажигалка и ключ от циркового вагончика, который давным-давно уехал и неизвестно где находится.

– Больше не бузи, Кульбаш, – сказал дежурный. – И успехов тебе на воле.

– Будь здоров, дылда, – ответил Тарзан.

Он небрежно рассовал содержимое пакета по карманам, толкнул ногой дверь контрольного пункта и вышел прочь.

Воля.

Чахлый тополь напротив КПП. У ворот толкутся четверо освобожденных, переминаются с ноги на ногу, разговаривают о чем-то, вроде как боятся разойтись и по-одному окунуться в непривычный и сложный мир, где их никто не ждет.

Грунтовая дорога, в которой, словно золотые самородки в долине реки Клондайк, попадаются куски разбитого асфальта. По правую руку от Тарзана, километрах в двух по дороге, – серые шиферные крыши поселка, где живет часть личного состава колонии...

А по левую руку стоят два черных «БМВ», похожих на породистых немецких догов, совсем не вписывающихся в этот унылый пейзаж. Дверь одной из машин открылась, оттуда вышел человек, чем-то похожий на Магомеда, только моложе. На его лице выделялись такие же, буквой «Т», сросшиеся брови и крупный кавказский нос. Человек подошел к Тарзану, протянул крепкую ладонь.

– Меня зовут Тимур. Мага велел встретить тебя и позаботиться обо всем. Поедем в мой дом, хлеб-соль кушать. Ты мой гость. Отдохнешь, сил наберешься, а потом посадим тебя в самолет и отправим в Москву.

Тарзан оценивающе осмотрел кавказца, потом перевел взгляд на машины.

Заднее окно второго «БМВ» отъехало вниз, выпустив наружу пульсирующие, возбуждающие звуки музыки. Из салона показалось миловидное девичье лицо.

– Ой, девчонки! Он такой милый! И такой грустный! – взвизгнул тонкий голос. – Садись к нам, мужичок! Мы тебя развеселим!

Тарзан довольно хмыкнул, пожал, наконец, протянутую руку и крикнул девчонкам:

– Ну, мочалки, вам придется постараться!..

Четверо освобожденных зеков, все из «черной масти», открыв рты, с завистью смотрели, как карлик нырнул в комфортабельный салон шикарной машины, откуда тут же выплеснулись женские взвизгивания и циничный смех. Черные «БМВ», раскачиваясь на ухабах, покатились в сторону города, постепенно набирая скорость. Блатные с завистью смотрели им вслед.

– Димочка? Ты куда-то собрался?

– Мне надо по делам, мама.

Черные «рэнглеры», пурпурный свитер с капюшоном. Белый грим на лицо он сегодня не накладывал, глаза тушью не обводил.

Мать застыла в скорбной позе посреди коридора.

– Что значит «надо?» А ужин?

– Потом. Мне лекции переписать.

– На ночь глядя?

– Ага.

– Ты хочешь, чтобы тебе опять разбили нос? Вдруг тебе опять попадется этот Лишай?!

Черный плащ «ван хельсинг». Высокие армейские ботинки на рифленой подошве.

– Отец!! – она повернулась в сторону гостиной. Тон из разговорного перетек в патетический, каким перед расстрелом читают стихи про Родину-мать. – Отец, выйди-ка! Он опять к этим «Исчадиям Ада» собрался!..

– Не надо так орать, – прогудел из гостиной Михаил Семеныч Поликарпов, бывший директор металлобазы Москомцентра.

Он вышел в коридор с противоположной стороны, но дальше не двинулся и занял позицию в районе собственной штрафной. Сложив руки на груди (точнее, уложив их на живот), он наблюдал, как его 19-летний сын управляется со сложной шнуровкой.

– Если бы носил нормальные человеческие туфли, был бы уже далеко, – заметил он.

В конце концов Рыба просто сунул концы шнурков за голенища и выпрямился. Длинный плащ застегнул на одну, предпоследнюю, пуговицу – так носят «тру готы», т.е. настоящие готы, имеющие право посвящать новичков.

Мать что-то вдруг увидела. Округлились глаза. Она подскочила к Рыбе, схватила его за руки.

– Дима! У тебя ногти черные! Это грибок!

Рыбе стало смешно.

– Всего только лак, мама. Называется «глубокий черный». Все. Я пошел.

Он высвободил руку, отодвинул мать в сторонку и открыл входную дверь.

– Ты никуда не пойдешь! – она опять включила свой патефон. – Ты ведь обещал! Ты обещал нам! Оте-ец!

В смысле, сделай же что-нибудь. Ты же мужчина. Рыба посмотрел на отца. Тот все давно понял и продолжал дриблинговать на своей половине. Ничья его вполне устраивала.

– Пока. Не волнуйтесь, – сказал Рыба и вышел.

В отгороженном коридоре он достал с фанерного шкафчика полуметровую цепь и осторожно, чтобы не звенеть, сложил и сунул в глубокий карман. И тут же пожалел, что надел плащ – «закидываться» неудобно, да и перепачкается... Неужели захотел перед девчонкой пофорсить? Да нет, оно само так получилось... Вот старые газеты, надо прихватить с собой, ага, вот и пакет подходящий...

На Зубовской площади, за остановкой, в 21-30. Ну вот, Пуля и Вампирыч уже на месте. Черт. Болтают. Пуля смеется, раскраснелась. Она высокая, почти как Вампирыч, и одета похоже: черная кожаная куртка, черные джинсы аппетитно обтягивают длиннющие ноги, какие-то туфли без каблуков... Пуля в этом наряде выглядит непривычно, обычно она облачается под XVII век: шляпа с полями и кружевной вуалеткой, пальто до пола или длинное старомодное платье с обтягивающим лифом, кружева какие-то, только сапожки на «шпильках» современные... Но ей все идет. Так идет, что у Рыбы заныло под ложечкой. Сколько они тут вдвоем? О чем разговаривали? Ему вдруг взбрело в голову, что они могли договориться и спецом прийти раньше, чтобы побыть наедине. Почему бы и нет?