— Не сомневаюсь. Ладно, свободен.

— У меня, между прочим, есть свое начальство.

— Да все у тебя между прочим. — Леонидов отшвырнул хлипкий стул и вышел в коридор.

Последовала немая сцена, как в гоголевском «Ревизоре». Присутствующие замерли, разглядывая Алексея. Кто-то держал у рта недопитый стакан и не спешил из него отхлебывать, кто-то не донес до рта зажженную сигарету.

— Что, довольны? Поздравляю! Похоже, я здесь лишний. Счастливо насладиться плодами собственной гнусности!

— Эй, Леха! Леонидов! — дернулся было за ним Ба-рышев.

Алексей хлопнул дверью перед его носом и устало прислонился спиной к холодной стене.

Саша пришивала пуговицу к Сережкиной рубашке. Она подняла на вошедшего мужа печальные синие глаза.

— Что случилось?

— Нет, ты слышала? Все присутствующие, за редким исключением, заявили, что у них на, виду Иванов сам спрыгнул с балкона!

— Ну и что? — Саша зубами откусила нитку, отложила в сторону рубашку.

— Как что? Но ведь это же неправда!

— А ты знаешь правду?

— Узнаю! — Он упрямо мотнул головой.

— А кому, кроме тебя, эта правда нужна?

— Людям.

— Ой ли? Да им плевать и на твоего Иванова, и на то, кто будет впаривать покупателям очередные утюги и пылесосы. А те, кому не наплевать, свой выбор сделали. Так что успокойся.

— Но ведь управляющего убили? А кстати, ты же сказала, что ничего не слышала. Во сколько ты ушла спать?

— Около двенадцати.

— Вот! Пока косметику смыла, пока волосы расчесала. А ничего не было слышно в коридоре. Нн-че-го! Тишина. Это ты пойдешь и сейчас подтвердишь, а там посмотрим, как этот Семеркин завертится.

— Нет, — тихо сказала Саша.

— Не понял?

— Никуда я не пойду. Можешь сейчас кричать, ругаться, даже матом, разводом угрожать… Но если меня попросят еще раз дать показания, я скажу, что ошиблась.

— Как это — ошиблась?

— Я слышала звук глухого удара от падения Иванова.-

— Что ты сказала?

— То, что слышал. Поэтому если не хочешь, чтобы я врала, не мешай тому милиционеру. Пусть делает, что считает нужным. Пусть в деле останется тот скромный факт, что я просто спала и ничего не помню.

— Ты дура!

Сережка испуганно заревел. Леонидов схватил его в охапку^ быстро-быстро заговорил:

— Извини, извини, извини… Я не хотел. Чушь какая-то! Кто тебя попросил? Анька? Барышев?

— Никто.

— Ты врешь. Ты добрая, хорошая, честная. Я тебя полюбил за то, что ты была лучше, чем они все. Ты что, притворялась, что ли? Нарочно?

— Я человек. У м. еня тоже бывают подленькие мыслишки, и хочется сделать хорошо именно для себя, а не для дяди или тети. Только не сейчас. Ты не прав, Леша. Они хорошие.

Он рухнул на кровать, отвернулся к стене. Несколько минут прошло в напряженном молчании. Саша не выдержала:

— Леша! Поговори со мной.

— Слушай, да отстань ты от меня! Надоело!

Он вскочил, чувствуя, что не может больше оставаться здесь, в этой комнате, в этом доме, в этой стране. И вообще на этом земном шаре. Выскочил в коридор, на лестницу, потом из коттеджа. Тело Валерия Иванова грузили в машину. Окружающие, вяло переговариваясь, топтались в ожидании, когда же все кончится. Самое странное, что ни жена, ни любовница сопровождать Валерия Иванова в морг не собирались. Они стояли почему-то рядом, чуть ли не обнявшись, и лица у обеих были какие-то умиротворенные.

Леонидов решительно зашагал в сторону леса, спотыкаясь о твердые ледяные комья. Холода он не чувствовал, только странную пустоту внутри.

Почему никто не любил Иванова? Эльза говорит, что любила. Сама она не знает, что это у нее было, раз сгоряча захотела отмщения и в течение двух часов передумала. Жена открестилась, любовница предала, коллеги покрывают убийцу. Жил человек, в душу всем плевал. А я правды для него хочу. Правды! Почему хочу? Потому что я такой хороший? Нет! Просто доказать, что прав. Иногда человек рогом упирается не из-за материальных благ, а из чего-то непонятного, что называют принципами. Какие к черту принципы? Ослиное упрямство. Я не пойду против, никого не стану сажать и ничего не буду доказывать. Я просто сегодня все выясню и им всем скажу. Просто скажу. От этого мне станет хорошо. А накажут они себя сами. Вот так.

Алексей уходил все дальше в лес, чувствуя, что начинает замерзать. Сзади раздался какой-то топот. Он оглянулся и увидел Барышева с теплой курткой.

— Леха, постой!

— Чего тебе?

— Да так, переживаю.

— По поводу?

— Подумал, что ты пошел вешаться.

— Я бы лучше с балкона спрыгнул, как бедняга Иванов. Согласно, теории вероятности, все, что оттуда сваливается, точнехонько попадает виском прямо об угол стола.

— Ладно, брось.

— Слушай, я ведь было подумал, что ты мне друг.

— А что изменилось?

— Скажи честно: твоя работа?

— Ну, хорошо. Чем тебе поклясться, что я никого в этом санатории не убивал? Или ты совсем никому не веришь?

— Почему? Верю.

— Хочешь, я тебе одну правду скажу, только ты не обижайся.

— Ну, говори.

— Знаешь, Леха, людей нормальных на этой планете нет, это факт. У каждого свой пунктик имеется. Если не знаешь про этот пунктик, то человек тебе вроде бы кажется нормальным. Но все равно он втайне свою страстишку лелеет. Один, например, по бабам с ума сходит, меняет их, думая, что следующая будет той самой-самой. Другой на машинах помешан, вылизывает железную голубушку, последние бабки в нее вкладывает. Третий марки собирает или еще какое-нибудь дерьмо. И каждый про другого думает: дурак он, что ли? А бывают тронутые своей работой: дом для них так, перевалочный пункт. Вот намаяться где-то, чтобы конечности гудели и башка была чугунная, — это кайф! У тебя вот кайф приходит, когда ты до истины докапываешься. Ты хоть интересуешься иногда, чем все кончилось, когда дело к следователю ушло? Уверен, что нет. Тебе главное — найти. Решить очередную задачку. Да и решай ты их себе на здоровье, только прежде чем свои выводы обнародовать, подумай о тех, кому с этим жить.

— Ну, спасибо, просветил. А у тебя, прости за нескромность, какой пунктик? Не поделишься или стыдно?

— Почему? Я, например, жену свою очень люблю.

— Так и я люблю. Это неинтересно.

— Любить по-разному можно. На меня собственная сила давит, поэтому все маленькое и слабое вызывает потребность защищать. А чтобы кайф сильнее был, я эту потребность не распыляю, а концентрирую на одном объекте.

— Я не знал, Барышев, что ты такой философ.

— А ты думаешь, что иметь мозги — твоя привилегия? Всякий дурак иногда бывает очень мудрым. Так что ты дурить кончай. Пойдем в коттедж, представители власти уже убрались со своим трофеем, завтра с утра и мы двинемся. Отдохнули, нечего сказать.

— Да, все правильно, все хорошо, только жить почему-то не хочется.

— А ты живи. Ищи, ради Христа, свою истину. Может, ты и есть пророк в своем отечестве. А? — Барышев слегка подтолкнул Алексея в бок. — Ну что, мир?

— Сам не знаю. Я так сразу не могу.

— А ты попроще. Теорию разумного эгоизма все в школе изучали. Если тебе хорошо, то и другим нормально.

— Что-то я сомневаюсь в правильности твоего изложения. Надо у жены поинтересоваться, что она там преподает.

— Сашку ты зря обижаешь. Повезло тебе, а ты ее все время вроде как золотую монету на зуб пробуешь: настоящая или нет. Может, хватит?

— Все, сдаюсь! Достал ты меня, честное слово.

— Пошли в картишки перекинемся. Это у тебя здорово получается.

— Должен же и я какие-то таланты иметь.

— Ладно прибедняться. Ты, как красивая девка, на комплимент, что ли, напрашиваешься?

— А ты только гадости умеешь говорить?

— Это лучше у моей жены поинтересоваться, чего я там умею говорить.

Так, подкалывая друг друга, они добрели до своего коттеджа. Там уже царило оживление. После того как исчез источник напряжения, людей охватила эйфория. Кто-то уже сообразил накрыть злосчастный угол чистым полотенцем, кто-то собирал с народа деньги на поход в местный бар, кто-то тащил к столу продуктовые запасы. У Леонидова возникло впечатление, что сотрудники «Алексера» собираются праздновать удачно провернутое дело. Алексея замечали, но делали вид, что ничего не случилось. Он тоже сделал вид, что принимает правила игры, и пошел искать Александру.